Вагинцы, навёрстывая время, задерживались по вечерам. Другие бригады, возвращаясь с работы, останавливались на косогоре. Знакомые парни дружелюбно кричали Петрову:

— Эй, Иван! Как твоя постелька?

— Стелем, братцы, стелем, — весело отшучивался он, не прекращая работы.

За укладкой изоляционного слоя он наблюдал сам, оставаясь и со второй сменой. Ему всё казалось, что небрежная работа может вызвать подтаивание и деформацию насыпи, и он не только старался всё делать на совесть, но требовал внимательности и от других. Когда не было бригадира, все задания по ведению работы десятник и прораб стали поручать ему. Так незаметно он стал первым помощником бригадира.

Но вот готовы первые метры насыпи. Ночью прошёл тёплый дождь. Днём Петров осматривал участок дороги. Всё было хорошо. К концу смены пришёл прораб.

— Добренько, добренько, — покашливал он, прощупывая слой мха, Проверив обе стороны, крикнул:

— Иван! Чёрт полосатый! Никакой подтайки! Держится!

— Держится-ся-я-я, — глухо откликнулись горы, далеко разнося радость строителя.

Петров расправил онемевшую спину. Волосы прилипли ко лбу и щекотали ресницы. Он вытер рукавом, лицо и засмеялся.

Солнце спряталось за сопками, становилось тЕмно. У насыпи стояла толпа, и он услышал простуженный, хриплый голос::.

— Иван че-ло-век. Тут волей пахло, а он… — шум голосов заглушил конец фразы, да он и без того понимал, о чем они говорили. В темноте он не разглядел людей и, чтобы не кричать, подошёл к прорабу.

— Всё время смотрю. Держится.

— Вот так-то, Иван. Говоришь, схвачен? — засмеялся прораб, задорно подморгнул и распорядился — Заканчивайте! Пораньше начать да поздней кончить, оно получится нисколько не хуже, — пошутил он и ушёл с участка.

Выплывшая луна осветила тайгу. Тени деревьев легли на насыпь. Петров вздрогнул. Ему показалось, косогор снова ползёт. Он пробежал по краю полотна и, убедившись, что это просто тени, облегчённо вздохнул, но настроение испортилось.

Рабочие собрали инструмент и стали расходиться. Петров ещё раз прошёлся по насыпи. Закурил и задумчиво побрёл к палатке.

Голоса постепенно смолкли. По небу ползли тонкие быстрые облака, меняя оттенки и Яркость света. Стало тихо и жутко. Тоненький лес казался таинственным и дремучим. Тайга вздрагивала.

Но вот луну закрыла набежавшая тучка. Петров пошёл быстрее и, чтобы подбодрить себя, запел.

— Хорошо, земеля, поешь, где только сядешь? — услышал он насмешливый голос из темноты.

Снова выглянула луна, и он увидел на дороге Копчёного. Холодный пот выступил на лице Петрова.

— Надо бы поздороваться. Вроде давно не виделись, — ухмыльнулся Копчёный, сошёл с насыпи и сел на сваленную лиственницу.

— Здравствуй, Саша, — буркнул Петров и сел рядом. — Денег у меня нет и долго не будет. На дело не пойду — завязано. Знаю, чем это пахнет, но что делать? Я готов, — твёрдо проговорил он и встал.

— Не торопись, сосунок. Успеешь. Пока садись, — прикрикнул на него тот, не поворачивая головы.

Петров не думал о себе. Ему вспомнилась старенькая женщина с заплаканными глазами и начатая на косогоре полоска дороги.

Копчёный не торопился. Он сидел и смотрел под ноги. Молчание становилось нестерпимым,

— Ну, не мучь же. Сколько можно? — взмолился Петров.

Тот молчал. Петров схватил его за куртку и крикнул в лицо:

— Что ты Ещё хочешь? — И так рванул, что затрещали швы.

— Садись, дурень. Надо бы тебя проучить, да нет охоты, — проговорил Копчёный миролюбиво. — Почему не перехватил денег у бригады? Зачем заставляешь марать о тебя руки?

— Полторы косых не набрать и во всём лагере. На руки дают мелочь. Думал подработать и перевести на твой лицевой счёт. Да всё уплыло вместе с дорогой. А работать только начинаем.

— Пошёл бы к начальству. Дунул. Смотришь — и дали. Ты же нынче герой. Вся трасса знает.

— Что я, легавый? Да и просить ни за что не пойду, лучше подохну.

— Зачем просить? Пойди и возьми. Это твоё воровское право, — затрясся в беззвучном смешке Копчёный, косясь на Петрова.

— С этим всё. Если так, то лучше не жить. Устал от всего этого. Разве это житуха? А ты разве живёшь? Ты же себе в тягость!

— Ну это не твоего ума дело, — жёстко оборвал его Копченый;— Почему не принял мер для расчёта? На черта я должен с тобой валандаться?

— Я с этим косогором даже забыл. А потом всё равно взять было негде.

Поведение Копчёного было непонятным. Петрова поразило его безразличие. До сих пор Петров не пытался напомнить, что этот долг — его долг. Копчёный тогда просто насильно заставил его играть в карты. Сейчас он посчитал возможным намекнуть.

— Ты, наверное, не забыл, как сам подзавёл меня с этим должком?

— Волки не носят костей в зубах, — захохотал он. — Не новичок. Теперь толковать поздно. Должок стал особенный, и его я обязан получить сполна.

— Знаю. И я готов, — безнадёжно и устало пробормотал Петров.

— Тут другое дело, — заговорил Копчёный. — Шикарно ты обставил этих учёных с Сопливым косогором. Простой ворюга, а утёр им носы. Да и с парнями красиво поступил. По-жигански, с размахом. Это надо ценить.

Петров не понимал, шутит он или говорит серьёзно. Лицо Копчёного казалось серьёзным. Над их головами метнулась тень ночного луня и, спланировав над насыпью, птица схватила мышонка. Было слышно, как, пискнув несколько раз, он смолк, а хищник неслышно уселся где-то в лесочке. Петров, проводив его взглядом, горестно усмехнулся.

Копчёный встал. Вытащил из кармана свёрток и сунул в руки Петрова.

— Завтра утром приду, отдашь при народе, чтобы видели все. Понял? Тут как раз столько, сколько нужно. Будем квиты — и могила…

Он повернулся и пошёл по насыпи дороги.

Петров с недоумением посмотрел на свёрток, ещё не понимая, что произошло. Не веря, решил ждать, но Копчёный не возвращался,

Загоралась утренняя заря. Над рекой закурился туман. Стало прохладно. Копчёный не возвращался. Петров развернул сверток, Там лежали деньги и записка Культяпого.

— Утро! Утро нового дня! — обрадовался Петров.

Перед ним чернела свежая насыпь дороги, а у палатки Исаак Кац гремел кастрюлями.

— Где ты был, Иван? — встретил Петрова взволнованный Вагин.

— А что?

— Как что? Приходил надзиратель, делал поверку, а тебя нет. Пришлось сказать, что послали тебя на карьер проверить, хватит ли щебня. Всё ли с тобой ладно? Я, правда, в тебе не сомневаюсь, но всё же. — Сам знаешь, отлучка — дело недозволенное. Пришлось выгораживать тебя, ребята тоже подтвердили. Рискнули. Мы тут не спали, беспокоились, не случилось ли что. Хорошо, что вернулся, — тревожно выговорился он и, вздохнув, уже спокойно спросил — Где ты пропадал всю ночь, Петров?

— Порядочек, дядя Петя, порядочек и Ещё какой… Только не спрашивай, не надо, — таинственно улыбнулся он и добавил — Вороне где-то бог послал кусочек сыра.

Его поведение было довольно странным. Он то нетерпеливо вставал, то снова садился. Глаза горели, лицо светилось. Всегда сосредоточенный и задумчивый, а то и печальный, сейчас он излучал радость.

— Да что с тобой, Иван? Ты на себя не похож. Может, анаши накурился?

— Что ты, дядя Петя? Только подожди, не спрашивай, вечером всё узнаешь, — ответил он и, схватив гитару, стал напевать что-то весёлое.

Вдруг Петров бросил гитару и наклонился над травинкой, зеленеющей на полу.

— Смотрите, ребята! Честное слово, живёт, — заговорил он с нежностью, — Росла она мирно, но пришли люди, содрали дёрн, а она как-то осталась. Привезли накатник, доски, стебельки втоптали в землю. А она снова пробилась. Не хочет сдаваться. Тянется к свету. И будет жить, заслужила такое право. — Он вырыл травинку вместе с землёй и посадил за палаткой. Вернулся взволнованный.

Петрову отчаянно хотелось рассчитаться с долгом. Это была последняя нить, связывающая его с воровским миром. Но всё сложилось так неожиданно, что он не верил ни себе, ни пачке денег. Только уплатив долг, он мог удостовериться, что всё это не сон. Он готов был и прыгать от радости, и плакать от одной мысли, что всё может в последнюю минуту расстроиться.