— До моего последнего боя я по-настоящему и не пил.

— Ты проиграл?

— Я никогда не проигрывал, — фыркнул я. Проигравшие никогда не выходили живыми из боя.

— Расскажи мне об этом, — потребовала она.

— Доедай и дай мне сперва вычистить это дерьмо, — выдохнул я.

Мое настроение немного подпортилось, и мы ели в тишине, пока ни один из нас не смог больше это есть. Я позволил нам выпить больше воды, чем обычно, так как на данный момент ее было достаточно, а белки в рыбе требуют больше жидкости для переваривания. Я думал о том, чтобы отрезать большие куски от черного каранкса и разделать их на полосы для сушки, но сомневался, что у нас будет достаточно воды, чтобы запить эту еду, поэтому передумал. Рейн помогла мне помыть навес, на котором мы чистили и ели рыбу, промыть полотенца и вернуть навес на место, чтобы он защитил нас от утреннего солнца.

Как только мы оказались вновь под навесом и устроились, я вздохнул и посмотрел на нее. На нее едва падал свет от маленького фонарика на солнечной батарее, который висел на навесе. Свет был в нашем распоряжении только на несколько часов, и я задался вопросом: сколько времени займет пересказать ей все.

Часть меня была рада, с нетерпением ожидая этого. Я никогда и никому не рассказывал, что произошло. Большая часть меня была испугана, потому что я не хотел, чтобы она знала такие подробности обо мне. Я сделал глубокий вдох и решил просто покончить с этим.

— А сейчас я расскажу тебе кучу дерьма, которое однозначно незаконно, — сказал я Рейн, уставившись прямо в ее глаза. — Даже когда мы спасемся, ты никогда не должна никому рассказывать это. Если расскажешь, кое-кто, вероятно, найдет тебя и убьет.

— Если ты убьешь меня за то, что я узнаю, зачем тогда рассказываешь?

— Это не я буду разыскивать тебя, — сказал я. — Понимаешь?

Она кивнула и согласилась не выбалтывать ничего из того, что я расскажу ей. Я не знал, мог ли доверять ей, но в любом случае собирался рассказать.

— В первый раз, когда я отправил кого-то в больницу после драки, я ходил в третий класс, — я ждал, когда она «ахнет», и она не разочаровала меня. — Ага, тогда я тоже был засранцем. Тогда ему понадобилось всего несколько швов, но все же я начал рано. Во мне было слишком много энергии и напряженности, и я не знал, что с этим делать. У меня всегда были проблемы из-за моего характера, и когда я обычно был взбешен — за меня говорили кулаки. Никто не пытался направить мою энергию в правильное русло до Лэндона. Но тогда я был уже почти взрослым. Если правильно помню, я уже говорил тебе о том, как обстояли дела с моими настоящими родителями.

— Ты сказал, что они бросили тебя, — подтвердила Рейн.

— Ага, как я предполагаю. Мне было три, когда владелец какого-то сомнительного бара в Чикаго нашел меня под бильярдным столом после закрытия. Он никогда прежде не видел меня, поэтому позвонил копам, и меня поместили под опеку государства или еще кого-то. По крайней мере, так мне сказали в одной из приемных семей. Сам я этого не помню. К четырнадцати годам я уже побывал в одиннадцати приемных семьях. Именно тогда ребенку, которого я отправил в больницу, понадобилось больше, чем парочка швов. На несколько месяцев я попал в колонию для несовершеннолетних. Приемные родители отказались от меня, поэтому меня поместили в интернат. Думаю, я был там примерно восемнадцать месяцев. Я выбивал дерьмо из каждого, кто подходил ко мне, так что большинство меня сторонилось. У меня была довольно неплохая репутация, когда появилась эта девочка. Понимаешь, интернат был чем-то наподобие лагеря с корпусами для мальчиков и для девочек, посередине было большое здание, в котором мы все ели и учились, и занимались прочей херней. Первый раз, когда я увидел ее, мы сидели и ели, какой-то идиот подошел к ней сзади и облапал ее. Она взбесилась, начала кричать и плакать. Им пришлось ввести ей снотворное, чтобы успокоить. Я не вспоминал об этом, поскольку подобная фигня постоянно там происходила, но через пару дней она подошла ко мне во дворе и села в паре футов от меня. Я просто уставился на нее и, поскольку был придурком, спросил, какого хрена ей от меня надо. Именно тогда она и сделала мне предложение, от которого не один подросток с бушующими гормонами не смог бы отказаться.

Я посмотрел на Рейн и заметил, что она пристально смотрит на меня, ожидая продолжения. Мне стало интересно, что она подумает обо мне, когда узнает все. Я задался вопросом — стоит ли мне рассказывать эту часть истории.

— Интернаты были... ну, жестокими. В них происходило всевозможное, потому что там находилось слишком много детей, не хватало персонала, денег или еще чего-нибудь. Люди не лезли ко мне, потому что на второй день своего пребывания там я проломил кому-то череп, но было много возможностей для парней, чтобы...

Мой рот захлопнулся, и я не хотел продолжать. Я так давно не думал обо всем этом, и тогда ничего из этого не беспокоило меня. Тот факт, что это не беспокоило меня тогда, забеспокоил меня сейчас.

— Продолжай, — произнесла тихо Рейн.

— Черт, — пробормотал я, затем выпалил: — Телочек постоянно насиловали, потому что не кому было остановить это. Эта девчонка хотела, чтобы я стал ее... охранником. Ей не нравилось, когда люди неожиданно ее трогали, и она хотела, чтобы я болтался рядом с ней и не позволял никому из парней ее трахать. Она каждую ночь пробиралась в корпус мальчишек и отсасывала мне за то, что я защищаю ее. Это было однозначно ненормально, но она умоляла меня об этом, поэтому я согласился.

— Как ее звали?

Я осознал, что раскачиваюсь взад-вперед, и остановился. Я почувствовал, как вся лишняя энергия множится внутри меня без возможности выйти. Вполне вероятно, что питательная пища дала мне больше сил, чем я бы мог потратить на этом плоту. Это могло плохо закончиться.

— Тереза, — наконец сказал я, не глядя на нее. Воспоминания промелькнули прямо перед глазами, и от того, что я произнес ее имя вслух, голова начала буквально раскалываться. Я не мог сделать этого. Я не мог говорить об этом дерьме, поэтому перескочил на пару лет вперед.

— Закончилось все тем, что в семнадцать я оказался на улице, — продолжил я. От меня не ускользнуло, что Рейн прищурилась, понимая, что я пропустил большой кусок времени. Ей придется просто смириться с этим. — Однажды ночью я наблюдал за дракой между детьми в переулке, и когда она закончилась, все люди, смотрящие ее, начали отдавать деньги. Парень, который выиграл, неплохо заработал. А потом и я стал уличным бойцом за деньги. Примерно через три месяца я начал участвовать в опасных боях. Парень, которого я уложил, был знаменитостью в уличных боях, и все букмекеры ставили десять к одному против меня. Когда все закончилось, он лежал на улице в луже крови. Там был еще один парень, помимо меня, которому достались деньги. Он подошел и начал задавать кучу вопросов. Как давно я дерусь, как так получилось, что я оказался на улице и всякое подобное дерьмо. Потом он спросил, хочу ли я зарабатывать реальные деньги на боях, и я ответил: «Черт, да». Он задал мне два вопроса, и мои ответы изменили все.

Я замолчал, проигрывая в голове тот момент и спрашивая себя, как бы все сложилось, если бы я ответил «да» вместо «нет».

— Что он спросил? — подталкивала меня Рейн.

Я вновь стал раскачиваться взад-вперед, сомневаясь, стоит ли мне все это говорить ей. А еще я знал, что наши шансы на выживание быстро, очень быстро таяли. Возможно, мне надо было рассказать все это дерьмо, прежде чем я умру.

— Он спросил меня, боялся ли я убивать. А затем спросил, боялся ли я умереть.

— Что ты ответил?

— Я ответил «нет» на оба вопроса, — сказал я. — Так я и познакомился с Лэндоном.

Я сделал паузу и вновь обдумал всю херню, которую собирался рассказать ей. Как только я начну, я уже не смогу повернуть назад. У нее будет достаточно информации, чтобы ее убили, если она начнет трепать своим языком с неправильными людьми.

— Ты не можешь никому рассказать этого, — напомнил я. — Никому и никогда.