Григорий Афанасьевич в дом такое скопище приглашать не стал, а всех рассадил во дворике, благо было тепло и сухо. Люди оглядывались, осматривались, многим было в диковинку увидеть собственными глазами, какое обширное хозяйство развел Шохов тут, за высоким забором.

Некоторые, самые нахальные, все, что возможно, осмотрели, ощупали руками, а кое-кто и пальцами измерил, а то и рулеточкой, которая у хорошего хозяина всегда при себе. Все знали, что Григорий Афанасьевич в этом деле первый человек в Вор-городке, как знали еще, что не всякому и не во всякое время откроет он свою калитку. Теперь-то, при таком небывалом случае, кто ж не воспользуется представившейся возможностью доглядеть недогляданное, пощупать, полапать, посмотреть то, что слыхано по чужим рассказам. Чтобы еще раз, ахнув про себя, убедиться: правду баяли, большой мастер и настоящий хозяин этот Шохов. Есть чему у него поучиться.

И вот уж как последний пример — нынешний день. Воскресный вроде, когда лежебоки под газеткой спят, или в телевизор уставились, или же на пикник к воде ушли. А он опять чего-то строит и встретил их, как был, в рабочей спецовке и с руками, вымазанными раствором. Одним словом, трудяга человек, мужик, за которым любой бабе жизнь прожить не страшно.

Пока Шохов переодевался, а иные бродили по двору, высматривая для собственной пользы его разнообразное хозяйство, большинство расселись у летнего столика на скамейках и вели межусобные разговоры о том, что кого волновало. О погоде говорили, о картошке и о капусте, которые надо бы подкупить, чтоб на всю зиму хватило. Кто-то рассказал, что народ в лес за брусникой кинулся, а на базаре она выросла в цене по двадцати рублей ведро, да и то не купишь. А брусника — ягода на диво полезная, ее и на кисели, и на варенья, и просто в сахаре мочить можно. А в прежние-то годы, кто из новоселов помнит, ее сколько хочешь было. Да всего больше было — и мяса, и колбасы. Зяб подрос, и продукт вздорожал. Даже рыба у рыбаков удвоилась в цене, уж река — вон она, рядом!

Люди интересовались самым насущным, тем более что в обычный день не все со всеми могли вот так встретиться да поговорить вволю. У одних одни заботы, у других — другие, по дому, по хозяйству, по работе: что в будни, что в праздники. Это сегодня вечно хлопотливая, беспокойная Галина Андреевна, которая знала людей и по Зябу (кормила в столовой), и по Вор-городку, прошла сама по домам, собрала, кого смогла застать, для разговора.

Сплетни сплетнями, но что-то надо выяснить и по правде. Как и решить, что делать дальше. Вопрос касался в общем-то всех. И люди бросали дела и шли. Да и какой, спрашивается, толк, какой смысл от всех дел и кому они нужны, если завтра пройдут с бульдозером и подчистую всех снесут, как оно обещается...

Теперь увидели, что Шохов строится, и ради одного этого, чтобы увидеть, стоило все бросить и прийти сюда. Если уж он строится, значит, дела не так уж плохи. Пусть так и скажет, пусть успокоит остальных, придаст им веры и силы.

Но хоть посиживали, разговаривая о том о сем, но никто, ни один человек не обмолвился о главном, для чего, собственно, они все собрались. Помалкивали, словно оно было под запретом. Беседовали, старательно обходя все, что касалось будущей судьбы Вор-городка. И это до той поры, пока не вышел хозяин.

В джинсах, в голубой рубашке, умытый и гладко причесанный, он сразу стал моложе и светлей. Извинился, что задержал, и присел, поставив чурбачок, рядом с остальными.

Все молчали, и он не торопил с разговором. Разглядывал лица и помалкивал. Ясно было, что он догадывался, по какому поводу могли сегодня прийти люди и почему именно к нему они пришли.

— Строимся еще, Афанасьич? — спросил кто-то для разгона. И все посмотрели на Шохова.

— Да. Гаражик достраиваю,— отвечал он. Из синей глубины глаз бросил пристальный взгляд на собеседника. Попросту тот или всерьез интересуется делами Шохова. Или же в самом вопросе уже закладывалась тема будущего разговора, который интересовал всех, именно потому, что он, Шохов, строился, а значит, повода для того, чтобы не строиться, не может быть. И, решив, что все так и есть, как он понял, добавил с улыбкой: — Могу показать. Вдруг кому на будущее сгодится мой проект, если решите покупать мотоцикл.

— Мотоцикл с коляской? — полюбопытствовали мужчины.

— С коляской. К весне собираюсь приобретать.

— А где?

— Ну где? — сказал Шохов.— Где придется. В Москве, говорят, бывает.

— В Москве все бывает,— раздался смешок. — Да не про нас! Там своих ездоков хватает.

— Говорят, в Москве и гараж несколько тыщ стоит, не то что у нас.

— Там земля дорогая.

— Ага. У них дорогая, а у нас даровая!

— Это пока, паря. А потом тебя с этой землицы понесут так, что забудешь своих.

— А кто же это понесет? Мы что, не свои люди? Или не такие, как везде?

Так, проделав круг, разговор вернулся к исходной точке. А потому хоть и перебрасывались вгорячах, но смотрели-то на Шохова, на него одного. От него главным образом ждали решающего слова. Все конечно же уловили мысль про будущий год и про совет, как строить гараж, и в этом уже был косвенный ответ на волнующий всех вопрос. Но теперь оставалось узнать, а что же известно самому Шохову, если он не боится строиться. Есть у него какие-то сведения на этот счет или так, одна, как говорят, голая вера в то, что не тронут Вор-городок, не посмеют тронуть.

— Так вы считаете, Афанасьич,— подал кто-то голос,— можно спать спокойно?

Галина Андреевна помалкивала и казалась теперь рассеянной или усталой. Она сидела рядом с дедом Макаром, теребя в руках колечко с ключом и поглядывая изредка на Шохова.

— Я сплю спокойно,— ответил Григорий Афанасьевич и посмотрел при этом на Галину Андреевну. Будто ей, а не спрашивающему он хотел доказать, что все спокойно в городе Багдаде... Почему-то эта глупая фраза из какого-то кино вспомнилась ему сейчас.

— Вы спите спокойно, потому что знаете, что можно спать спокойно, уважаемый Григорий Афанасьевич? Или потому, что ничего не знаете и знать не хотите? — подал голос дед Макар, задирая голову и показывая меленькие зубы.

— Ну, что я знаю? — произнес Шохов, не глядя на деда Макара, но отвечая конечно же ему.— То же, что и все. Что есть план промышленной застройки нашей территории, но он только еще предварительный, эскизный, а что у нас зовется эскизом, надеюсь, все знают. Тут же строители собрались, как я понимаю.

— А что такое эскизный? — спросила теперь Галина Андреевна. Хотя и она, проработавшая много лет при стройках, не могла не знать, о чем идет речь. Ей просто было легче спросить об этом, и она спросила. Речь шла не о значении слова, а о том, что думает Шохов по этому поводу.

Все смотрели на Шохова, ожидая ответа. А он вдруг подумал, что сейчас, здесь, перед людьми, он должен говорить то, что он и себе опасался сказать: что любой план — это план, а значит, он когда-нибудь может исполниться. Но тогда почему же он сам не паникует и другим не дает? У него есть какие-то сведения еще или его опыт подсказывает ему, что такой план нереален? Да или нет?

Но выказать свое сомнение, свою нерешительность значит наверняка посеять панику в городке и дать повод каким-то ненужным, несвоевременным демаршам, письмам, делегациям, просьбам и тому подобным действиям. Они-то могут привлечь к Вор-городку внимание чинуш, заставить их отвечать на действия, а значит — решать, но тогда вряд ли это решение будет в их пользу.

А тишина, а неопределенность, а неуверенность и время — вот главный фактор, в котором он видит союзника,— могут привести и наверняка приведут к положительному результату. Пока еще планы и планы, а городок будет укрепляться и строиться (вот как сам Шохов укрепляется), и в конце концов, когда придет время, можно ли будет его сносить, если он встанет, как Рязань перед Батыем, полный отчаянной веры и желания победить?

Когда же паника, то не до победы, тут слабые сразу побегут, а все поползет, начнут кидаться в разные стороны, а сосед будет смотреть на соседа. Тогда не останется ли Шохов один в своей укрепленной крепости среди поля? Он да горстка ему подобных?