Павел Россиев, известный своими очерками провинциального быта, в ноябре 1907 года посетил эту могилу. С восточной стороны памятник был украшен портретом Кулибина с окладистой седой бородой, которую Владимир Орлов тщетно советовал ему поступиться ради возможности быть возведенным в дворянское звание. Перед портретом — физический прибор. Внизу надпись: «И. П. Кулибину — Кулибинское училище». На южной стороне памятника серебряная доска, слова на которой звучат издевательски: «Верный сын святой церкви и отечества, добрый отец семейства, друг добродетели, утешитель несчастных, честь Нижнего Новгорода, красота сограждан, посвятивший России шестьдесят лет полезных изобретений, удостоенный благоволения царей земных (!). О, да сподобится на небеси милости царя царей».

Очеркист так оканчивает свою заметку: «Что касается до нижегородцев, то они, кажется, не ценили своего земляка достойно. Усердно я искал вида кулибинского памятника, да так и не нашел ни у фотографов, ни в книжных и „художественных“ магазинах Нижнего Новгорода. „Едва ли его и снимали когда-нибудь“, — сказал мне букинист на Большой Покровке»[99].

XV

Кулибин в личной жизни

Наружность Кулибина описана его биографом П. Свиньиным. Он был «мужчина посредственного росту, статный и в походке являющий достоинство, а во взгляде ум и остроту. Белая, пожелтевшая от времени борода придавала ему почтенность и сановитость». «Человек себе на уме», с чертами «столичной жизни» в манерах, крепкий телом и духом, старообрядец в домашнем быту. «Веселый, общительный, словоохотливый, добродушный». Любил званые вечера, бывал на балах, хотя только балагурил и шутил, так как был абсолютным трезвенником. Никогда не курил табаку и не играл в карты. Любил писать стихи. Нам известны его «официальные» произведения. Они писались в торжественном стиле, как и все, что тогда писалось, но язык его естественнее и проще, чем у некоторых поэтов его времени. Чтобы оценить дарование Кулибина в этой области, надо помнить, что то была эпоха официальной одописи. Из его писем видно, что это человек с ясной мыслью, с целеустремленной деловитостью, не любящий распространяться. Язык его точен, народен, лишен всякой манерности и фразы. Иногда проскальзывают черты сдержанного, добродушного юмора. Все это особенно выигрывает на фоне дворянского полуобразования «Митрофанушек» и поверхностно воспринятого французского просвещения, которым заражен был «высший свет» того века.

Писал Кулибин неграмотно — не в смысле слога, а в смысле орфографии: не умел употреблять букву «ять» и расставлять знаки препинания. Он досадовал на этот пробел и, когда отправлял бумаги начальству, просил людей сведущих исправить ему ошибки. «Получа письма на имя графа, — пишет он сыну, — поставь в нем правильные запятые».

При дворе, среди расшитых мундиров и сияющих орденов, Кулибин в своем «национальном костюме», а проще сказать, в длиннополом кафтане и с огромной бородой казался представителем другого мира.

Щеголихи и модницы смеялись над суровой жизнью механика и над его «благообразной» внешностью. Они делали вид, что принимают его за попа, и шутки ради подходили к нему под благословение, закрыв глаза и вздыхая о грехах, или обращались к нему с просьбой одолжить кафтан для маскарада. Обыкновенно ему приходилось только отшучиваться, так как выказывать гнев было бы непозволительной дерзостью.

Как мы уже упоминали, Иван Петрович Кулибин не стремился получить дворянство и соответствующий придворный чин. Утверждают, будто Владимир Орлов, который хорошо относился к изобретателю, не раз уговаривал его надеть немецкое платье и обриться. Борода была атрибутом простонародности и мешала получению дворянства. И будто бы Кулибин отвечал: «Почестей я не ищу, ваша светлость, и для них бороды не сбрею».

Формальным поводом для Кулибина обычно являлось его происхождение из семьи старообрядцев, у которых бритье бороды запрещается. Но суть была не в этом. По-видимому, здравый смысл подсказывал ему, что простое звание и простое платье более совместимы с его профессией и положением при дворе в качестве развлекателя. Дворянское звание и немецкое платье при его привычках и воспитании сделало бы его вовсе смешным как «выскочку». В своем обычном виде он мог держаться с большим достоинством и независимостью.

Это был сложный характер. Консервативный в обычаях, в домашнем быту и во всем, что называется «житейскими привычками», Кулибин хотел идти лишь неизведанными путями изобретательства. Он прорубал чащу, он ошеломлял замыслом, он призывал вперед и заражался лихорадочным стремлением к творчеству, узнавая о новом. Этот человек в старомодном кафтане и с огромной бородой — атрибуты русской архаики — по натуре был неутомимым новатором.

За Кулибиным биографы закрепили прозвище «самоучки». В самом слове «самоучка» есть что-то принижающее человеческое достоинство. Кулибин остро сознавал всю важность систематического и специального образования. Поэтому он обращался за советами только к передовым ученым своего времени. Он был лишен наивного самобытничества провинциала и самоуверенного верхоглядства человека, который проглотил много книг, не разжевав ни одной. И не потому ли скрытно ото всех производил он опыты с вечным двигателем, что в тайниках души его грызло сомнение? Но из упрямства изобретателя, для которого не оставалась нерешенной ни одна задача, он хотел во что бы то ни стало одолеть и эту.

К сожалению, подавляющее большинство изобретений Кулибина, поражающих нас остроумием и виртуозностью выполнения, предназначалось не для нужд производства. Диковинные автоматы, забавные игрушки, хитроумные фейерверки для высокородной толпы, механические приспособления, сделанные в угоду престарелой царице, отнимали массу времени. Но они-то и поражали современников, только они и реализовались крепостной Россией.

В этом была трагедия не одного Кулибина. Подобно тому, как Герон Александрийский, один из крупнейших ученых и изобретателей древности, занимался «театром автоматов», водяными органами и пневматическими игрушками, так как наличие рабского труда не позволяло Герону приложить свои знания в области материального производства, так и Кулибин, мечтая всю жизнь об общественно-полезных изобретениях, вынужден был тратить время на празднествах при дворе, устраивая фейерверки, показывая наследникам огнедышащие горы, организуя в далекой Молдавии «машкерады» и иллюминируя роскошные пиры всемогущего фаворита царицы. Можно лишь догадываться, в каком он был глубоком внутреннем конфликте с действительностью, связывающей его титанические силы, широту его творческого размаха и его трезвого ума.

Кулибин был человеком сдержанным даже в письмах. Он не высказывал своих заветных мыслей ни друзьям, ни родным. Но судя по тому, что человек он был принципиальный и мыслью строптивый, не пожелавший в угоду двору променять своего звания на высшее и поломать свой патриархальный быт, наконец, судя по тому, что он был человеком умным, видевшим дальше других, человеком огромного житейского опыта, на собственной спине испытавшим тяжесть простого труда, на собственной судьбе уразумевшим бездушие бюрократической машины, — судя по всему этому, надо думать, что отношение к окружающей его обстановке сложились у него вполне определенное. Недаром он с горькой иронией отзывался о Петербурге, под которым разумел, конечно, правящие круги.

Расскажем в нескольких словах и о родных Кулибина. Авдотья Петровна, сестра его, вышла замуж в Нижнем, овдовела и жила потом одиноко. Брат, влюбленный в искусство, учился в Академии художеств. Шувалов отправил его в Италию для усовершенствования в живописи. Там он прожил тринадцать лет и возвратился обогащенный знанием и огромным опытом. Вскоре он простудился и умер. Этот разносторонне одаренный человек был также поэтом, писал стихи и особенно удачно на итальянском языке.

Сам Кулибин был женат три раза. Первый раз он женился в Нижнем Новгороде двадцати четырех лет. От первой жены остались сын и четыре дочери. Второй раз он женился пятидесяти лет в Петербурге на Авдотье Васильевне Щербаковой. От нее имел трех сыновей и дочь. Как уже известно, она умерла после родов, сейчас же по приезде в Нижний. В третий раз Кулибин женился уже семидесятилетним стариком на Марье Ивановне Докукиной, нижегородской мещанке, и имел от нее трех дочерей. Всего было у него двенадцать детей самого различного возраста. Всех их он вырастил. Биографам известны сыновья: Семен, Дмитрий, Александр, Петр и дочери: Елизавета, Пелагея, Мария, Александра, Елизавета младшая, Евдокия, Капитолина. Имя одной дочери неизвестно.