…Это особый и очень важный сезон в году — арбузный.

А крайних северных жителей до недавней поры этот сезон миновал. Арбузы сюда не возили. Далеко и невыгодно: цена — полушка, да рубль перевоз.

Теперь, однако же, возят. Целыми составами возят, пароходами и полными баржами.

И вот какой доподлинный случай произошел с этими арбузами в Верхнепечорской конторе разведочного бурения.

— В магазин две тонны, в столовую тонну, в детский сад триста килограммов.

— Хорошо, — кивнул головой директор конторы товарищ Шурганов.

Бирюков же, начальник торгчасти, который читал все эти слова и цифры по разграфленной бумаге, перевел дух и стал читать дальше:

— Три тонны забрасываем на автомашинах в Курью, четыре — по воде в Мамыли. Итого…

— Замечательно, — сказал товарищ Шурганов. — И тонну сегодня же отправьте на семнадцатую буровую.

Услышав про семнадцатую буровую, Бирюков как-то странно пискнул — вроде бы смеяться собрался. Он уже имел сведения, что новый директор конторы товарищ Шурганов — шутник, веселый человек.

— Будьте здоровы, — не понял писка директор и повторил: — Значит, на семнадцатую. Одну тонну. Ясно?

Бирюков на это ничего не ответил, только пожал плечами и потупился. Ему было стыдно.

Ему было стыдно за директора конторы товарища Шурганова, который только что сказал глупость. Конечно, новый директор еще не успел как следует ознакомиться с разведрайоном, вникнуть в детали, создать представление. И на семнадцатой буровой он еще не бывал. Но зачем же так явно обнаруживать свою неосведомленность и говорить глупости в присутствии подчиненных лиц?..

Бирюков при этом имел в виду лицо экспедитора Гайдамовича, который присутствовал в кабинете — сидел в углу.

Экспедитор Гайдамович был высокий, тощий и сутулый человек преклонного возраста — скоро на пенсию. Он с незапамятных времен работал в торгчасти и с тех же незапамятных времен фигурировал на Доске почета: он был лучшим экспедитором, Гайдамович.

Он сидел в углу, опустив голову, но, услышав про семнадцатую буровую, весь вскинулся и стал выражать безмолвное недоумение.

Бирюков откашлялся.

— Алексей Николаевич, но вы, очевидно, знаете, где расположена семнадцатая буровая?

— Знаю.

Директор конторы, не оборачиваясь, протянул руку к карте разведрайона, висевшей позади него, и, не глядя, постучал толстым пальцем:

— Вот здесь.

Палец ткнулся в сиротливый кружок, вокруг которого простиралась заштрихованная зелеными черточками трясина. Там и была семнадцатая буровая — самая отдаленная на белом свете.

— Вот здесь. Медведь-болото.

Бирюков снова откашлялся и ничего не сказал. Ему было стыдно за директора в присутствии подчиненных лиц.

— Извиняюсь, — сказал тогда в углу экспедитор Гайдамович.

Гайдамовичу не было стыдно, потому что он уже понял, кому придется везти арбузы на семнадцатую буровую в Медведь-болото.

— Извиняюсь, — заявил Гайдамович. — Но какой транспорт вы имеете себе на уме? Я ручаюсь, что ни одно колесо туда не проедет, даже лошадь…

— Возьмете трактор и тракторные сани.

— Трактор? — поразился Гайдамович.

— И тракторные сани, — подтвердил директор.

Гайдамович топтал ковер, хлопал себя руками, и на лице его возникали и пропадали красные пятна. Потом он выпятил грудь и сказал — так прямо и сказал директору конторы:

— Это — на вашу ответственность!

— Согласен, — не испугался директор.

Он вышел из-за своего стола, подошел к Гайдамовичу, похлопал его по сутулым плечам, улыбнулся и сказал:

— Ни пуха ни пера!

Он был страшно веселый человек — новый директор конторы товарищ Шурганов.

Сначала трактор волочил сани по пыльной дороге. Пыль вставала столбом, вихрилась, осыпалась, смешивалась с вонючим, выедающим глаза чадом из выхлопной трубы.

И все это безобразие обволакивало экспедитора Гайдамовича, который сидел на краю саней, подняв капюшон брезентового плаща. Гайдамович чихал, отплевывался и с досады вспоминал разные неприятности.

Уже второй раз тракторист Яша — белобрысый, белолицый и белозубый коми — останавливал трактор, выходил, приветливо улыбался и звал Гайдамовича:

— В кабину садись. Пустая кабина. Что тут сидеть?

На это Гайдамович ему отвечал, не скрывая раздражения:

— Послушайте, вы знаете свое дело, а я знаю свое дело. Каждый сидит там, где ему полагается.

Яша улыбался и лез обратно в трактор.

Опять ехали.

Гайдамович действительно знал свое дело и, будучи добросовестным экспедитором, предпочитал никогда не отлучаться от вверенного ему груза. На его имя выписывалась накладная, и накладную он держал в нагрудном кармане у самого сердца.

Но на этот раз он намеренно истязал себя и пылью, и чадом, и тряской, и всеми иными мучительными неудобствами рейса. Чтобы не забылась, не иссякла обида на директора конторы бурения товарища Шурганова.

Разве он, Гайдамович, когда-нибудь отказывался от поручений или старался увильнуть от работы? Он возил молоко в поисковые партии, когда в поисковых партиях появлялись дети, и это молоко не скисало в дороге. Он возил сено в печорские колхозы, когда там запаздывало лето и не хватало кормов для рогатого скота, хотя это и не касается геологии. Когда это было нужно, он доставлял огонь и воду через медные трубы!..

В конце концов именно он, а не кто-нибудь другой прошлой зимой трижды ездил в это проклятое Медведь-болото. И благодаря именно ему люди на семнадцатой буровой весь год едят хлеб с маслом, сахар, мясные и рыбные консервы, употребляют витамин С и пьют спирт-ректификат по усмотрению бурового мастера. У них, слава богу, есть все, что нужно человеку.

Но ездить на семнадцатую буровую летом? Возить на санях в Медведь-болото арбузы? Нужно иметь вместо головы арбуз, чтобы придумать такое дело…

Сани резко тряхнуло, занесло вправо. Гайдамович едва не слетел с саней.

Трактор переполз кювет, сворачивая с дороги на профиль. Уже был виден этот профиль — прямая просека, рассекшая пополам сине-зеленую чащобу хвойного леса. Плотно стояла тайга. Было трудно даже представить себе, как сумели проломить в ней эту тесную щель.

Впрочем, все здесь и подсказывало, что люди шли напролом, торопясь. Пни не корчевали, подрезанные стволы валили набок, прямо в упругие объятия других деревьев. Лишь бы пробиться: зима сравняет и сгладит все шероховатости, настелет сорок снежных слоев — скатертью дорога, и по зимнику к дальней буровой пройдет караван машин…

То зимой.

А в данный момент натужно ревет трактор. Брызжет из-под гусениц острая щепа. Колкие ветки стегают наотмашь. Трясет, швыряет в стороны…

Гайдамович сел спиной к трактору и, придерживая руками края капюшона, заслонил лицо. Глядел в амбразуру.

Просека, сужаясь, медленно уходила вдаль. Позади саней с озорным свистом выпрямлялись молодые еловые тростинки. Выскакивали коренастые пни в затейливом убранстве поганого гриба. Появлялись настоящие грибы — с пень вышиной, досыта изъеденные червем. Багряной росой высыпала брусника. Широкими кругами шла рябь по замутненным лужам. Уползала одна лужа, другая. Все уползало…

Что-то зеленое, полосатое лежало в луже.

Гайдамович встрепенулся, напряг зрение, ахнул. Его как ветром сдуло с саней. Догнал трактор. Размахивая руками, старался перекричать мотор и грохочущее лесное эхо:

— Стой, стой! Остановитесь, я вам говорю…

Трактор замер. Яша, улыбаясь, выглянул из дверцы.

Попирая лужи бродовыми сапогами, Гайдамович бежал по просеке в обратном направлении.

Он долго, сдвинув брови, со всех боков осматривал оброненный арбуз. Арбуз оказался целым. Гайдамович, дыша тяжело и порывисто, то ли от бега, то ли от пережитого волнения, вернулся к саням.

Улыбающийся Яша выглядывал из дверцы.

— Не заметил бы, потеряли бы — в другой год на дороге росли бы.

— Здесь вырастут! — буркнул Гайдамович, заталкивая арбуз под брезент к остальным. И вдруг изошел стоном: — О-ой…