Парень с подозрением глянул на Савину, покраснел.

— Бывает, конечно… некоторые.

— Ну, а вы?

Константин взъерошил пятерней волосы, покосился на Любку, выдохнул:

— Чай.

Сказать по правде, он с удовольствием выпил бы водки. Особенно в такой обстановке.

«И это я не сумела», — подосадовала на себя хозяйка.

Пили чай.

— Где вы работаете, Константин? — поинтересовалась Надежда Борисовна.

— На буровой. По ту сторону, шесть километров.

Левобережье Печоры не было заповедной территорией.

Туда в прошлом году сейсморазведчики привезли баржу взрывчатки и каждый день устраивали показательные землетрясения. А нынешней весной над лесом возникли буровые вышки. Здесь предполагалась нефть. По другим слухам — газ. Во всяком случае, окрестности Ягши стали многолюдней.

— Значит, вы — разведчик? — сказала Савина. — Это отличная профессия.

— А вы по какой специальности работаете? — не остался в долгу гость.

— Я биолог. Так же, как и Люба.

— Ясно. Гибриды выводите. — Константин кивнул головой на Мичурина.

— Ох, бестолочь, — простонала Любка. — Я же объясняла…

Надежда Борисовна изложила вкратце проблему восстановления сибирского кедра. Упомянула о соболе.

Парень все выслушал и в общем одобрительно отнесся к этой проблеме. Однако, имея на Любку серьезные виды и зная, что бурение разведочных скважин в районе Ягши будет продолжаться не вечно, решил уточнить: сколько нужно ждать, пока кедр восстановится?

— Ну, — мягко улыбнулась Надежда Борисовна, — завершать эту работу уже не мне…

Юноша долгим сочувственным взглядом посмотрел на Савину. Утешил:

— Вы еще не очень старая… А ей, например, долго с этим делом возиться?

— Видите ли… Сибирский кедр начинает здесь плодоносить в семьдесят лет.

— Та-ак… — протянул Константин.

Затея с кедром стала ему меньше нравиться.

Приуныла и Любка: сузившиеся ее зрачки нащупали точку в стене и отрешенно застыли на ней. Выдалась вперед розовая влажная губа. Кажется, Любка высчитывала. А потом, мотнув рыжими кудрями, заявила:

— Ну, и наплевать… Зарплата-то идет.

— Что? — изумилась Надежда Борисовна.

— А вот что, — вмешался Любкин поклонник. — Ничего у вас все равно не выйдет. Печору скоро поворачивать будут. Обратно. Волгу поить. И здесь, в верховьях, образуется море. Большо-ое море…

Константин раскинул руки, как для объятия, наглядно поясняя размеры предполагаемого моря. Он сиял.

— Честное слово! Читал в одной газете. Даже задание есть: всю тайгу вырубить начисто, где будет море… Это чтобы пароходы не цеплялись, — поделился уже собственной догадкой.

— Предположим, — рассердилась Надежда Борисовна. — Но вам-то тогда что за смысл бурить здесь скважины?

— А мы… — заморгал парень. И вновь просиял: — А мы будем бурить с воды. Ясное дело — как на Каспийском море!

Когда Константин перестал кричать и размахивать руками, в комнате сделалось очень тихо. И все трое услышали, как, поспешая, стучат часы-ходики. За дверью, на кухне, умывальник ронял в таз звонкие капли. Сама собой на улице поскрипывала незапертая калитка.

Любка испытующе смотрела на Надежду Борисовну.

— Дело в том, — с некоторой сухостью сказала Савина, — что граница водохранилища пройдет ниже заповедника. У Сняги… Такими сведениями я располагаю.

Темные пальцы Надежды Борисовны теребили бахрому скатерти.

— При любых обстоятельствах кедры останутся!

— Понял? — торжествующе заключила Любка и щелкнула парня по носу.

На крыльце она отправила Константина вперед: «Не бойся, догоню!» — а сама замешкалась.

В неплотной августовской тьме синее платье Надежды Борисовны и коричневое Любки сравнялись цветом. Остались два белых воротничка.

— Как он вам? — напрямик спросила Любка.

— Приятный юноша, — оценила Надежда Борисовна. — Во всяком случае, вызывает симпатию.

— В том-то и дело, что вызывает… — вдруг затосковала девушка. — Понимаю, что нужно в него влюбиться — и никак не влюблюсь. А он говорит: «Давай поженимся…» Как быть?

Савина долго не отвечала. Потом покачала головой.

— Право, не знаю, что и посоветовать, Люба. Видишь ли…

— Не знаете, конечно. Никто не знает… Спокойной ночи, Надежда Борисовна!

Теплый ветер волнами пробегал по хвойным вершинам. Плыли тучи, позлащенные с изнанки луной. Во всех дворах лаяли собаки: должно быть, у околицы бродили невозмутимые заповедные лоси.

Совсем недавно, в тридцатом году, Надежда Борисовна работала на Кавказе. Комплексная экспедиция — шумное общество, где почти каждый представлял иную отрасль науки, — исследовала Сванетию.

Жизнь в горах, над облаками, среди орлов — это не просто перемена климата и атмосферного давления. Здесь не только иначе дышится. Не только меняется походка (она становится легкой, цепкой, обостренно-бдительной). Не только изменяется посадка головы (по-птичьи, сверху вниз, направлен взгляд).

Здесь характер приобретает утонченность клинка и отвердевает. А мысль приучается к спокойному парению.

Кстати, покинув затем горы, человек обретает свою прежнюю походку, постановку головы, характер и способ мышления.

Горы — это преходяще.

Но там, наверху, небо глубже. Солнце снисходительно к снегам. Облака мокры на ощупь, а ветер тверд. Там, наверху, строже законы: нельзя, например, баловства ради швырять с кручи камешки…

Там, в горах, научному сотруднику Надежде Борисовне Савиной единственный раз в жизни было двадцать четыре года.

К экспедиции примкнул молодой сван. Взяли сначала проводником, а затем, обнаружив, что он изрядно грамотен, — тогда это было редкостью среди сванов, — назначили коллектором.

Он был худощав и строен, с крохотными, как у женщины, ногами. Черноволос, лицо смуглое, нос — тонко выгнутый клюв. Очень серьезен, молчалив и вежлив.

Понятно, что среди ученых коллег ей не приходилось страдать от неучтивости: открытое хамство не культивируется в этой среде. Но когда, выходя в горы, она решила переодеться в брюки и сапоги и все покинули палатку, — это было последним напоминанием о ее женском естестве. Впредь существовал биолог экспедиции, которого звали Надежда Борисовна.

Но вот грациозный и смуглый проводник придерживает стремя, подает руку, когда она садится на лошадь. Он неотлучно рядом, когда тропа на горном перевале лишь обозначает границу бездны. Принеся на плече подстреленного козла, он кладет его не просто к общему котлу, а именно к ее ногам.

Однажды в ущелье стало темно. Пошли, извиваясь, молнии. Хлынул холодный ливень, а затем посыпался град.

Отряд был в пути, и вся эта свистопляска обрушилась на людей внезапно.

Сван толкнул Надежду Борисовну под нависшую глыбу базальта, взмахнул полой бурки, словно галочьим крылом, и они оказались там вдвоем.

Многократное эхо уже не успевало вторить раскатам.

В темноте Надежда Борисовна отличила, как украдкой скосились к ее лицу белки его глаз, веселой белизной сверкнула улыбка. Рука свана невесомо легла на ее руку.

Градины — большие, с орех — колотили поверху, застревали в черных космах бурки. Где-то у ног плескалась вода. Не отрываясь, забыв дышать, целовала Надежда Борисовна его губы…

А зимой на Кузнецком мосту появился смуглолицый, чернявый гражданин. Одет он был в прорезиненный плащ, обут в мягкие, как перчатки, сапоги с галошами, на маленькой голове — огромная каракулевая папаха раструбом. В руке корзина. Слегка ошалевший от столичного великолепия, гражданин вежливо уступал дорогу встречным, а сам по клочку бумаги все сверялся с номерами домов.

Он остановился у старинного серого здания. Сняв галоши прямо на улице, оставил их на ступеньке. Осторожно постучался в дверь подъезда и, помедлив, вошел.

Надежда Борисовна ахнула, расцвела, когда увидела кто. В январскую пасмурь пахнуло вдруг на нее голубизной высокогорного неба, буйной свежестью лугов, взволнованным рокотом рек.