Неужели я никогда не пойму его? Мы жили под одной крышей, ели одну и ту же пищу, встречались в коридорах и холле, сидели напротив друг друга в креслах, но полного контакта у нас не было. Я видела ясно, что он переживал эту отчужденность даже острее меня. Он постоянно искал возможность остаться со мной наедине, я нужна была ему, но зачем — мне было не понятно. Однако он, не задумываясь, бесцеремонно отдалял меня, когда ему казалось, что дистанция между нами слишком сократилась.

Я как бы находилась на ничейной территории, что со мной уже не раз бывало в моей короткой жизни. Те, кто поместили меня туда, не очень нуждались во мне, но все же не разрешали ее покинуть. Раньше мне удавалось оградить свой внутренний мир от постороннего вторжения, возвести вокруг себя надежные стены и убедить не реагировать на него. Это удавалось благодаря тому, что я не питала теплых чувств к тем людям, которые считали меня ниже себя. Я могла позволить себе презирать их так же глубоко, как они презирали меня.

Но в Вульфбернхолле положение изменилось. Здесь ко мне относились с почетом и благоговением. Меня это тяготило и лишало средств самозащиты. Чувства, которые я подавляла в себе с детства, теперь рвались наружу, и мне хотелось излить их на тех, кто проявлял доброту ко мне.

Что ждало меня впереди?

Должна ли я была дать волю своему влечению к этому человеку, которому легче было насмехаться, чем произнести похвалу?

Я не решалась.

Привилегия недоверия принадлежала не ему одному. Вместо этого я старалась щедро проявлять привязанность к Клариссе, ей это было нужно, и она способна была оценить ее. Лорд Вульфберн тоже старался уделять дочери больше времени. Как только он появлялся, я чувствовала, что переставала для нее существовать.

Однажды он вышел из кабинета, когда мы только вернулись с прогулки, на губах его застыла таинственная улыбка.

— Папа! — бросилась она к нему. Ленты в волосах ее развязались и болтались по спине. Она прижалась к нему, крепко обхватив руками. Он не сделал попытки освободиться, но изобразил удивление.

— Кто эта девочка? — строго спросил он, обращаясь ко мне. — Вы взялись обучать дочь местного фермера вместе с моим ребенком?

Кларисса счастливо рассмеялась.

— Боже мой, я узнаю этот смех! Это ты, Кларисса? На тебе столько грязи, что я тебя не узнал.

Он подбросил ее и поцеловал в щеку. Она попробовала ответить тем же, но он опустил ее на пол, изобразив ужас:

— Нет уж, с меня хватит, грязнулька. Если ты начнешь меня целовать, мне придется принять ванну, а Мэри будет нелегко отмыть тебя. Ей надо будет натаскать много воды.

— Но, папа! На болотах нельзя гулять и не запачкаться!

— Почему же? Мисс Лейн сумела ведь остаться чистой. Хотя что это у нее на носу? Уж не ком ли грязи? — он сделал вид, что внимательно разглядывает мой нос.

— Вполне возможно, — ответила я, опустив глаза. Я знала, что он искал не грязное пятно на моем лице. Даже не глядя на него, я чувствовала — он чего-то ждет.

Это было несправедливо. Не все, что он ожидал от меня, я была в состоянии ему дать. Полное взаимопонимание между нами было невозможно. Также я не принадлежала к тем женщинам, которые согласились бы на близкие отношения вне брачных уз. Он это должен был понять и не претендовать на то, чего я не могла ему дать.

То же самое мне следовало самой хорошо запомнить.

Когда я оторвала глаза от своих башмаков, лорд Вульфберн снова занимался дочерью. Он шутливо погнал ее наверх, приказав оттереть грязь как следует, иначе он откажется признать в ней своего ребенка.

Я тоже пошла к лестнице.

— Мисс Лейн, — остановил он меня.

— Слушаю, милорд.

— Пообедаете сегодня со мной?

Это был не приказ, а приглашение, так он вел себя впервые. Раньше он оперировал высочайшими повелениями, исключавшими неподчинение. Что это? Перемена отношения или уверенность, что отказа не последует? Я надеялась на первый вариант, но понимала, что второй более реален.

И более соответствовал действительности.

Я кивнула в знак согласия.

— Благодарю, милорд, с удовольствием.

Обед прошел мирно. Он занял не много времени, но начищенная, горевшая всеми огнями люстра рассеивала гнетущее ощущение мрака, и действительность отошла на задний план, уступив место светлым надеждам. Мне даже захотелось поверить, что мы — вовсе не мы, а другие люди, сидим не в Холле, а в другом, более приятном и романтичном месте, где можно не думать о тяжелом, а можно беззаботно смеяться, где никогда не заходит солнце и можно не бояться наступления ночи, а встречать ее с надеждой на добрый отдых и покой после дневных трудов.

В продолжение нашей негромкой беседы, сопровождаемой звоном серебра и блеском хрустальных бокалов, лорд Вульфберн сохранял то же таинственное выражение, которое я заметила еще днем.

Я положила вилку и отодвинула тарелку с чувством удовлетворения, которое было вызвано не только вкусным обедом.

— Вы кончили? — осведомился он с некоторым нетерпением. Эти нотки прозвучали впервые за целый вечер.

Я кивнула, улыбнувшись.

— Обед был отличный, милорд. Он не придал значения похвале.

— Не перейти ли нам в гостиную? Я хочу что-то Вам показать.

— Если угодно, милорд.

— Очень даже угодно, — он улыбнулся многозначительно.

В камине горел огонь, газовые рожки приятно мерцали вдоль стен. Миссис Пендавс постаралась красиво расставить розы в вазах. Уютное тепло наполняло комнату.

Я огляделась вокруг, ища объяснения поведению Его Светлости. Все было на обычных местах, комната блестела чистотой и свеженаведенным порядком. Я перевела внимание на хозяина.

— У меня для Вас есть небольшой подарок, — сказал он, улыбаясь и вынимая небольшой пакет из кармана сюртука.

— Вы уже сделали достаточно мне подарков, — запротестовала я.

Он поднял палец, предостерегая от лишних слов.

— Если припомните, Вы согласились принять платья как уступку мне. К тому же на этот раз это нечто другое. Платья были вызваны необходимостью. Этот подарок более личный.

Вряд ли мне нужно было доказывать, что личные подарки между нами неуместны. Он не мог не понимать, что его поведение неразумно. Я дала понять, что он поставил меня в неловкое положение.