Изменить стиль страницы

– Что с тобой?

– Что это у тебя? Перстень. Мне больно стало.

Он весело рассмеялся:

– Тетрарх антиохийский наказывал мне отдать это сокровище самой красивой девушке Рима!

Он снял перстень, опустился на колени и протянул его ей.

– Я нашел ее и выполняю приказ…

Она растерянно улыбалась. Недоверчиво рассматривала черный камень в золотой оправе.

– Ты шутишь…

– Нет, нет. Перстень твой. Я все равно хотел… – В голове его промелькнул разговор с центурионом Камиллом на Капри. – Я все равно хотел отдать его тебе…

Он надел кольцо на тонкий палец девушки. Она счастливо рассмеялась.

– Он мне велик. Я его потеряю. Подожди.

Она сорвала травинку и обмотала ею золотое кольцо. Потом стала молча разглядывать подарок Фабия. Спросила тихо:

– Почему ты отдал его мне?

Он крепко обнял ее. Наконец-то он смог выговорить это:

– Потому что я люблю тебя. Потому что ты моя жена.

– Мой милый, ты вернулся ко мне, – выдохнула она снова…

Они были перед храмом Цереры. Квирина просила:

– Пойдем помолимся богине, поблагодарим ее…

Фабий развеселился:

– Молиться? И в самом деле. Император, когда отпускал меня, сказал:

"Молись за меня, актер. Пока я жив, никто и волоса не тронет на твоей голове. Но когда я испущу дух, пусть боги помогут тебе…"

Квирина побледнела. Схватила Фабия за руку. Стала просить:

– Пойдем помолимся за здоровье императора.

Фабий все еще смеялся:

– Ты понимаешь, о чем просишь? Если Тиберий будет жив и здоров – а моя молитва наверняка будет услышана! – плохо нам придется. Никаких "Пекарей" не сыграешь уже, опять вернется золотой век "Неверных жен", пинков и глотанья огня. А мне все это поперек горла стоит. Чем же мы кормиться станем в Риме?

Фабий больше не смеялся:

– И зачем молиться за человека, который никогда не заступался за нас?

Который, вместо того чтобы дать людям работу, бросает им милостыню и делает из них бездельников?

– Пусть! – упрямо сказала Квирина. – Но тебе он даровал жизнь!

"Почему бы не сделать этого ради нее! – подумал он. – Она так настаивает".

– Ну, хорошо, Квирина!

Жрица Цереры подошла к ним с серебряным подносом. Она говорила монотонно, профессионально, как торговка на рынке:

– Дорогие мои, спешите поклониться богине, власть ее велика. Вы идете благодарить или просить?

– Благодарить и просить, – сказала Квирина, глядя на Фабия.

Указывая на поднос, жрица продолжала свой монолог:

– Здесь вы найдете фигурки, изображающие то, что лежит у вас на сердце. Для солдата – изображение Марса, для торговца – Меркурия, для рыбака – Нептуна, для крестьянина – Цереры, для любящих – Венеры или Амура…

– Амура, – выдохнула Квирина, Фабий с улыбкой подтвердил.

– Пожалуйста, вот Амурчик с луком и стрелами. Этот из глины, этот из теста, а этот, самый лучший, из воска. Из теста – сестерций, глиняный – два, а восковой – шесть. Какого вы хотите принести в жертву всесильной богине?

– Самого лучшего. Воскового, – выпалила Квирина. Фабий улыбался. Он выудил шесть сестерциев из кармана туники и подал жрице.

Она досадливо приняла деньги: как всегда. Эти оборванцы никогда не дадут больше положенного. Она с завистью поглядела на храм Кибелы. Там другое дело. Там жрец за одну овечку получает столько денег, что и на трех хватило бы. Жрица вздохнула, положила воскового Амурчика на жертвенник, зажгла огонь и принялась молиться. Сухо сыпались слова.

– Взгляни, величайшая… эти двое… воздать тебе благодарность… За что вы благодарите? – повернулась к ним жрица.

– За жизнь, – сказал Фабий и прижал к себе Квирину. Ответ был не очень понятен жрице, но это нисколько ее не обескуражило:

– …за жизнь благодарят. Церера благодатная, и просить хотят о… О чем вы просите?

Мгновение стояла тишина, потом Квирина проговорила:

– О здравии и долгой жизни императора Тиберия…

У жрицы опустились руки. Никогда еще не случалось, чтобы кто-нибудь из бедняков молился за здоровье императора. Удивительно. Она с изумлением посмотрела на Квирину, но повторила перед богиней ее просьбу.

Огонь играл на жертвеннике. Восковой Амур таял в нем.

– Богиня милостиво приняла вашу благодарность и просьбу. – Жрица поспешно закончила обряд и ушла.

Квирина нервно крутила кольцо. Неожиданно оно соскользнуло у нее с пальца и ударилось о мрамор. Черный камень раскололся надвое. Квирина расплакалась.

– Фабий, ты видишь? Дурной знак. Агат разбился.

Фабий вздрогнул. Этого не должно было быть. Она перепугается. Будет долго думать об этом. Как ее утешить?

– Глупенькая, ведь это хорошо. Это был твой глаз, понимаешь? Твой блестящий чудный глаз. Но ведь у тебя два глаза. Ну вот, в перстне теперь тоже будут два…

Она не улыбнулась и все продолжала мрачно разглядывать черный камень.

Фабий был взволнован. Он погладил девушку по голове и тихонько вышел из храма.

***

Луций спускался вниз по песчаной дорожке. Он взглянул на солнце. Еще рано, Калигула спит.

На дорогу упала тень. Луций посмотрел, кто это. Глаза его расширились от удивления:

– Фабий Скавр!

Фабий удивился не меньше. Он приветствовал Луция поклоном.

Счастливое расположение духа сделало Луция более любезным, чем обычно.

– Какая неожиданность, я снова вижу тебя! Говорили, что ты схвачен, что тебя увезли на Капри…

Фабий насторожился. Откуда вдруг этот любезный тон после недавних угроз в Альбанских горах? Фабий знал от Квирины, что его выдал Октав Семпер, а не Луций. Несмотря на это, настороженность его не прошла.

– Говорили сущую правду, господин мой. Но я вернулся.

Бурная радость прозвучала в словах Фабия.

– Вернулся, – повторил Луций невероятное слово. – Император сам говорил с тобой?

– Да…

– И даровал тебе жизнь?

– Если хочешь, называй это так, господин…

– Великодушный дар, – заметил Луций.

– Скорее, каприз. Я уверен, что император даже и не видел, как я стою перед ним, когда сказал "можешь идти!". Он никогда нас, плебеев, не видит.

Никогда не позаботился о том, чтобы облегчить нам жизнь.

– А как он мог это сделать? – благосклонно улыбнулся Луций.

– Дать народу права, какие тот имел раньше. Вернуть ему выборы, чтобы управление было делом всех, делом общим…

– Res publica… – машинально повторил Луций. Оба посмотрели друг на друга. Фабий сам удивился этому выводу, Луций был сбит с толку. Смотри-ка, вот тебе и комедиант. До чего додумался! Луций отвел глаза, уставился в землю, но упорно держался задуманной цели:

– Ты ошибаешься, Фабий. Республика не может вернуться.

Фабий прикрыл глаза: что это? Неужели со мной говорит сын Сервия Куриона? Возможно, он испытывает меня.

Луций свысока продолжал:

– С такой огромной империей не сможет больше справиться ни сенат, ни народ. Один только Гай Цезарь, сын незабвенного Германика, еще сумеет все исправить – и наверху, и внизу. Только он даст народу Рима то, в чем старый император так упорно ему отказывал.

Фабий не верил своим ушам, не знал, что подумать. На чьей же стороне теперь Луций Курион?

Луций тихо продолжал:

– Ты принадлежишь к сословию, которое император подвергает гонениям, и, конечно, ненавидишь Тиберия. Гай Цезарь иной. Актеры Мнестер и Апеллес – его друзья, ты знаешь, наверное. Тебе, актеру, следовало бы…

***

В мозгу Луция промелькнуло воспоминание о "Пекарях" Фабия, в которых тот нападал на сенаторское сословие. Он ехидно договорил:

– Тебе следовало бы расположить к себе будущего императора, гистрион!

Внезапная мысль осенила Луция. Он с ударением проговорил:

– Послушай! Гай Цезарь скоро станет императором. Придумай что-нибудь, прославь его на сцене. Какую-нибудь блестящую аллегорию. И оду. Сумел же ты написать сатиру, сумеешь и гимн!

У Фабия похолодела спина. Постоянные преследования давно обострили его чувства, теперь же он воспринимал все вдвое острее. А что, если они хотят сделать из меня жертвенного ягненка в своей большой игре? Может быть, это ловушка?