А теперь – Восток. Из Сирии мы вывозим пурпур, из Ливана – кедр, у тебя будет великолепная новая лектика из него, из Каппадокии – скаковых лошадей, из Колхиды мы вывозим фрукты, из Сарматии и Скифии – меха, из Гиркании – войлок, парфяне поставляют нам хлопок, из Индии мы вывозим муслин, из Китая – шелка для моей милой красавицы доченьки…

Он был полон нежности к несчастной девушке, и намерения у него были самые лучшие. Но вышло все наоборот.

– Отец!

– Нет, нет, дорогая. Я молчу уже. Рабы только что привезли лакомство: бананы из Кирены. Посмотри за тем, чтобы их уложили как следует. Я хочу пригласить императора, он любит бананы. – Авиола улыбнулся. – У него вкус лучше, чем у старика Тиберия. Тот предпочитал огурцы… Пойди, моя милая, скушай бананчик.

Он смотрел вслед дочери. Луций до сих пор владеет ее сердцем. Подожди, детка, мы еще поглядим, что нам сделать с Курионом. Может, я еще и куплю его для тебя, как подарок ко дню рождения, если он тебе все еще будет нужен. А пока надо с ним по-хорошему. Я все же благодарен ему за то, что в моих руках оказалась уздечка этого помешанного… скажем, Инцитата.

Авиола остался один. Он вспоминал недавний ужин у императора: никаких актеров, никаких возниц, никаких гетер. Вместо них у столов возлегли промышленники, финансисты, разбогатевшие вольноотпущенники. Здорово я изменил его окружение, что правда то правда, мысленно нахваливал себя Авиола. Если бы еще удалось обуздать его идущую от мании величия опрометчивость! Придя к власти, он слишком перехватил со своей филантропией. Отменить налоги! Снизить цены на пшеницу и хлеб! А эта расточительность в раздачах! Какая глупость, о боги! Калигула должен будет отменить свои затеи и распоряжения. Это придется не по нраву и ему и Риму, восторгов по этому поводу не будет, это ясно. Поднимется крик, но против этого есть испытанные лекарства, давно известно, как заткнуть рты и избавиться от слишком любопытных глаз: откроется Большой цирк, будут игры, будут зрелища!

Император сначала упирался. Ведь он уже сказал однажды, что не желает снова вводить налоги. Что скажет на это народ, который обожает его? Он хочет видеть толпу смеющейся, а не бранящейся и гневной! Авиола не стал сразу настаивать и лишь недели через две снова завел об этом речь. И всегда он умел неприятности обратить к выгоде императора. Сначала о налогах, а потом угощение на форуме и двадцать гладиаторов на арену впридачу. Все зависит от того, как это народу подать и объяснить, сказал он и ехидно предложил, чтобы Луций Курион, доверенное лицо императора, блестящий оратор и любимец римской молодежи, сам оглашал и истолковывал с ростр народу императорские нововведения.

Первое выступление Луция перед римским народом имело успех. Это когда до Рима долетела весть о бесславном конце Макрона и Эннии. Сердца тех, кто любил императора, были опечалены: откуда у Макрона такое бессердечие и неблагодарность, ведь он стольким обязан императору?

Рим глухо роптал. Повсюду собирались толпы, отдельные возгласы выдавали умонастроение толпы.

Луций тогда громогласно проклял предателя, который в союзе с Эннией – тогда супругой императора – хотел отравить Гая Цезаря и захватить власть.

На кресте его следовало распять! Подвергнуть всем пыткам за такое преступление! Какое милосердие проявил император, даровав ему почетную смерть!

Форум сотрясался от проклятий, посылаемых Макрону и Эннии. Сенат уничтожил имя подлого предателя в анналах империи.

Об изменениях, которые предлагал Авиола, император пока не хотел и слышать. Однако эрарий был пуст. Что же делать? Пришлось действовать.

Он издал распоряжение о немедленном повышении налогов, пошлин и дани во всех римских провинциях; они стали просто непосильными. Но Рима это не касалось, и Луций был вознагражден рукоплесканиями за свою речь о том, как ревностно печется император о государственной казне.

Авиола потирал руки: прошло! Вскоре он явился к императору с новым предложением: нарушить обещание о том, что к первому января года 791 от основания Рима будут назначены выборы в народное собрание и что магистраты впоследствии будут избираться народом.

Император на Авиолу разгневался:

– С чем ты ко мне являешься, сумасшедший? Я должен нарушить свое обещание? Обещание римского императора народу римскому? Почему, я тебя спрашиваю? Ты должен заботиться о моей казне! А до остального тебе нет дела!

При этом запавшие глаза Калигулы метали молнии.

Авиола скривил губы: как будто Калигула не совершал преступлений более тяжких. Не испугался. Однако он не мог сказать императору, что всем сенаторам,занимающимсяпроизводством товаров,земледелием, ростовщичеством и торговлей (таких сенаторов было значительное большинство, а всадники просто все), что всем им нужны для их дел свои люди в магистратурах, чтобы даже возлюбленный император и отечество не путались под ногами, чтобы повсюду были продажные, падкие на деньги души.

А выборы могли все значительно усложнить или вообще испортить. Поэтому он жонглировал перед императором словами, выставляя свой опыт, древность рода и не известно, что еще.

Калигула почуял, что он прижат к стене какой-то силой, которая ничуть не уступает его собственному могуществу, могуществу властителя мира.

Он сопротивлялся нажиму. Сын Германика чтил святость слова, данного народу. И не хотел его нарушать. Сомнения были справедливы, мысль благородна. Однако подспудно его угнетало совсем другое: он страшился потерять народную любовь. Авиола не сдавался. Он все подкапывался и подкапывался. От своего имени и от имени всех богачей отказывал императору в займах на военные расходы, ставил под угрозу цирковые игры тем, что "не мог достать" денег на покупку и доставку зверей. И император поддался.

Тяжело было Луцию, когда по приказу императора за несколько дней до Сатурналий он поднимался на ростру. Перед собравшимся народом он заявил, что долгая болезнь и медленное выздоровление помешали императору самому заняться подготовкой к выборам. Правитель желает сам участвовать в изучении положения о выборах, он желает самолично убедиться в достоинстве и честности кандидатов, он намерен позаботиться о том, чтобы выборы принесли римскому народу не только ощущение свободы, но и действительную, реальную пользу, в связи с этим император решил отложить выборы до весенних месяцев следующего года.

Прим Бибиен, Юлий Агриппа, Деций Котта, Устин, Вилан и другие приятели Луция, золотая римская молодежь, которая видела в нем образец для себя, образовали добровольную, восторженную клаку, которая после речи Луция разразилась бешеными рукоплесканиями.

Толпа слушала, ворчала, переминалась с ноги на ногу, но клака ее одолела. Отовсюду неслись слова благодарности любимцу народа.

Обещание, которое сын Германика дал римскому народу, разлетелось вдребезги…

Наступили Сатурналии, любимый рабами и самый неприятный для благородных праздник в Риме.

Дни отдыха, когда прекращались все работы, когда даже Авиола принужден был на неделю закрыть мастерские, в бешеном темпе изготовлявшие оружие для новой войны. На эти отвратительные дни он с дочерью и сестрой всегда уезжал на одну из своих загородных вилл. Но в этот раз остался; боялся выпустить из поля зрения Калигулу. Император слушался его советов, но слушался неохотно. И было в этих запавших глазах что-то такое, что беспокоило Авиолу.

Поэтому с тяжелыми вздохами и тихими проклятиями ему пришлось подчиниться древним обычаям Сатурналий. Он пошел в цирк на состязания и аплодировал зеленому цвету, который, как ни странно, всегда побеждал.

Пошел и в амфитеатр Тавра и смотрел на кровавую битву гладиаторов.

Но когда улицы Рима заполнили разнузданные и пляшущие толпы, Авиола заперся в своем дворце с Торкватой и Мизией, настало самое худшее: ему пришлось исполнить принятый в Риме старинный обряд. Покорившись судьбе, он надел рабскую тунику и прислуживал за столом, вокруг которого расселись его рабы в тогах и суконных шапках свободных граждан. До чего это было противно! Прислуживать собственным слугам, быть рабом своих рабов, которые только в этот единственный день, с изумлением могли почувствовать себя господами. Он роздал всем, как этого требовал обычай, по восковой фигурке какого-нибудь бога, который должен был защищать интересы одаряемого, он накупил десятки Меркуриев да еще несколько Венер, не беда, что Меркурий достался молодой рабыне, которой наплевать было на бога торговцев, а Венера – скопцу. Все едино, лишь бы исполнен был старый обычай. По примеру Августа сыграл Авиола с рабами и в кости и очень веселился оттого, что выиграл больше ста сестерциев. Не то, чтобы он радовался такой пустячной прибыли, нет, такая чепуха и плевка-то но стоит, но принцип есть принцип. Деньги делают деньги, а от них опять деньги родятся. Так и следует. Авиола был счастлив, когда праздники кончились и его мастерские снова заработали.