Забрызганные до самых бровей жидкой грязью, исцарапанные, голодные и вконец измученные, трое юнцов никак не находили достаточно крутого обрыва, под защитой которого могли бы отдохнуть и перекусить. Казалось, эти горы созданы не из камня, лишь сверху покрытого слоем почвы и растительности, как все другие горы на свете, а из сплошной скользкой и вязкой глины, за которую даже корням растений приходилось цепляться так же отчаянно, как пытались взобраться по склону трое людей.

Весь день они карабкались на вершину горы, которую овевал теплый восточный ветерок, и наконец смогли окинуть взглядом бесконечную волнистую поверхность ярко-зеленого цвета, где-то далеко вдали сливающуюся с темной вершиной, которая показалась Сьенфуэгосу такой же высокой, как гора Тейде — ее он много раз рассматривал со склонов своего острова.

— Вот дерьмо! — воскликнул он.

Он сел и стал возиться с трутом, пока не прикурил толстую сигару — из тех, которыми их в достатке снабдила практичная Синалинга, и наконец бросил насмешливый взгляд на своих перемазанных спутников. Лишь усталые глаза выделялись на фоне той землистой массы, в которую, казалось, они превратились.

— Дерьмо! — повторил Мессия Черный — сейчас настоящий цвет его кожи определить было совершенно невозможно. — В жизни не предполагал, что существует подобное место! Я в грязи по самые уши!

— Что ж, придется еще потерпеть, — ответил канарец, махнув рукой на окружающий ландшафт. — Сельва, сельва, одна лишь сельва! Грязь, грязь, сплошная грязь. И горы, — он выпустил мощную струю дыма и скептически добавил: — Только безумец может решить здесь обустроиться.

— Вся эта затея переплыть океан с самого начала была смехотворной, — заявил Дамасо Алькальде. — Я до сих пор задаюсь вопросом, какого черта мы это сделали.

— С голодухи.

Дамасо повернулся к своему неизменному спутнику, по всей видимости другу детства, и убежденно кивнул.

— С голодухи, точно, но в Могере у нас хотя бы была возможность время от времени украсть какую-нибудь курицу... А тут и того нет. Нету здесь курей.

— Всё изменится, — уверенно сказал Черный. — Мы найдем золото, — он на секунду замолчал. — Или источник вечной молодости, он наверняка где-то поблизости... Один индеец мне признался, что в глубине сельвы живут племена, у которых не бывает стариков.

— Может, они просто их едят, — предположил Сьенфуэгос. Табачный дым его взбодрил и вернул чувство юмора. — По правде говоря, меня волнует только одно — как добраться до Севильи.

— В Севилье без денег еще хуже, чем здесь, — заверил его Дамасо Алькальде. — Я лично не собираюсь возвращаться в Севилью, пока не разбогатею. Ненавижу нищету.

— А я никогда не был бедняком, — заявил канарец. — Там, где я жил, деньги мне были без надобности. А здесь тем более. Индейцы прекрасно обходятся без них.

— А как же! На то они и дикари.

Вечерело. Начало темнеть с той невероятной скоростью, с какой темнеет в тропиках, они до сих пор к этому не привыкли, и потому в очередной раз не успели соорудить хоть какое-нибудь укрытие, теперь им придется провести ночь под открытым небом, лежа на влажной земле, а сверху ни на секунду не переставала капать тепловатая вода.

Дамасо Алькальде беспрерывно кашлял.

Черный Месиас дрожал и бормотал проклятия.

Рыжий Сьенфуэгос, привыкший ночевать на свежем воздухе, закрыл глаза и позволил мыслям унестись к Ингрид, нежно улыбнулся, вспомнив ее сияющую улыбку, и тут же заснул.

На заре полил дождь.

Они соскользнули вниз по мокрому склону, стараясь притормаживать, чтобы не врезаться в дерево, и в конце концов оказались в русле шумного и мутного ручья, в безумной гонке несущего листья и ветки к океану.

Здесь они тщательно смыли с себя всю грязь, которой пропиталась каждая пора кожи, а затем, по совету канарца, занялись нелегким делом: постройкой плота из сырых бревен, чтобы продолжить на нем путь вниз по течению.

Это было приятное путешествие.

Сельва, казалось, рожденная в тех же водах, жадно тянулась вверх в поисках неба, начавшего терять свинцовый оттенок по мере того, как путешественники спускались в глубокие долины. Когда же наконец густой туман уступил место жестокому солнцу, красному и жгучему, тысячи оттенков джунглей, до того времени слившиеся в один тусклый темно-зеленый цвет, взорвались с такой силой, что заболели глаза, привыкшие к серым сумеркам.

Путешественники миновали высокую скалу, возле которой русло реки резко сужалось, а сама она превращалась в бурный ревущий поток. Они даже испугались, что хрупкое самодельное суденышко перевернется, но, стоило им миновать ревущие буруны, как впереди открылась широкая долина, поросшая мягкой травой со множеством кочек, где гнездились тысячи белоснежных цапель с длинными алыми клювами.

— Боже, вот это местечко! — воскликнул Дамасо Алькальде. — В жизни не видел ничего подобного.

Они выбрались на берег и разлеглись на траве, чтобы погреть на солнышке окоченевшие кости, любуясь величественным полетом неизвестных птиц, способных приземлиться на самую тонкую веточку, не сломав ее при этом.

Сьенфуэгос прикурил еще одну сигару, глубоко затянулся и махнул рукой в сторону самого высокого холма, на котором доминировало огромное дерево с красными цветами, а в его тени дремало животное с желтой головой, черным телом и заостренным носом, похожее на гигантскую землеройку — трудно представить что-либо более комичное.

— Я построю здесь дом для Ингрид, — сказал Сьенфуэгос. — Будем заниматься любовью под тем деревом и созерцать птиц, а потом спустимся и искупаемся в реке.

— А я возьму себе землю у той излучины, — заявил Черный Месиас. — Буду обрабатывать поля до самого подножия горы и жить с четырьмя или пятью заботливыми индианками.

— А я привезу из родной Уэльвы свиней, — вставил Дамасо Алькальде. — И коров. До чего ж мне нравится запах коров! А на таких пастбищах они вырастут громадными...

— И мы сможем это сделать, — совершенно серьезно сказал канарец. — Здесь хватит земли для всех, здесь земли больше, чем у самого виконта де Тегисе. Достаточно просто сказать: «Она моя» и не позволять никому ее отнять.

— Это не так-то просто.

— Почему же?

— Есть ведь короли.

— Ни один король не явится сюда, чтобы оспаривать права на землю, — самоуверенно ответил рыжий. — Их волнует только золото да почести. Если мы отправим им золото, то они оставят нам землю.

— И откуда мы возьмем золото?

— Оттуда, — он снова вдохнул теплый и душистый дым и с наслаждением задержал его во рту, а потом привычно выпустил в воздух, слегка прикрыв глаза, и добавил: — Голову даю на отсечение, вскоре в эти земли нагрянут тысячи голодных, независимо от того, принадлежат ли земли гаитянам, Великому хану или самому королю. Вот заварушка-то будет.

— Без разрешения короля с королевой никто и пальцем не пошевелит, — отрезал Дамасо Алькальде.

— То в Испании... — спокойно отозвался канарец. — Но океан широк и глубок, — он вскочил на ноги и бросил в воду остаток сигары. — Хотя в конце концов... Меня все это не волнует, все это прекрасно, но мне нужно только добраться до Севильи. Идем?

Они двинулись дальше, время от времени проплывая мимо кучки хижин, поднятых на сваях над водой, а целые семьи обнаженных туземцев выходили из своих жилищ, чтобы поглазеть на чужаков, но не знали, как реагировать на появление удивительных светлокожих людей с глазами цвета неба и в цветастых одеяниях, поэтому лишь махали им руками, пока шаткий плот скользил вниз по течению и терялся за поворотом, словно дурной сон.

На одном из поворотов они чуть не столкнулись с утлой лодчонкой, в ней сидели двое подростков, которые при виде чужаков вскрикнули от ужаса, стремглав бросились в воду и быстро поплыли в сторону берега, где вскоре скрылись среди деревьев, как будто сам дьявол поджаривал им пятки. Однако, если не считать этого случая, путешественники ни разу не увидели ни одного враждебного жеста и не услышали ни единого угрожающего слова; не говоря уже о том, как сильно их поразило, что ни один из встреченных туземцев не носил оружия.