Замешкавшись в проеме, она заставила себя отбросить страх и с колотящимся сердцем ступила в широкий, уходящий влево коридор. Держа светильню над головой, всмотрелась в выплывшие из тьмы решетки. За ними – пустые комнатки, не то кладовые, не то темницы. Нет, они не пустовали! В них по двое лежали мертвые работники!

Все они напоминали сброшенные змеиные шкурки: выцветшие, сморщенные, невесомые. Показалось, что влажный сквозняк, пролетевший мимо, заставил встрепенуться листочком кисть служанки. Крыська бросилась бы прочь, если бы не приросла в ужасе к полу. Она долго смотрела на покойников, а потом двинулась дальше.

Насчитала восемь темниц. В последней, привалившись к решетке, сидел хозяин дома и держал на коленях голову лежавшей рядом супруги. Они тоже походили на сброшенные змеиные шкурки, но еще не такие легкие, чтобы их смог потревожить сквозняк.

Уже ничто не могло их потревожить.

Крыська вцепилась в светильню, едва не выронив ее. Рядом что-то зашуршало, а потом тягостно вздохнуло. Она подвесила светильню на кочергу и вытянула дрожащую руку в сторону черного проема. В конце коридора была еще одна кладовая. На полу, придавленный саквояжем, лежал вниз лицом чародей. Над ним чернела утроба подъемника. Упав с такой высоты, он мог и не очнуться.

Крыська бросилась к нему и присела рядом.

–   Очнитесь! Что с вами? Как же так? Вы же чародей!

–   Ага, он такой же чародей, как и ты, – насмешливо отозвался на ее причитания мужской голос.

Крыська отпрянула, опрокинув с загривка чародея саквояж, и из него вывалились редкие вещицы, недавно украшавшие особняк. Крыська вжалась в стену и во все глаза глядела на сидящего напротив человека. От его покрытой синяками, ободранной стальным обручем шеи спускались толстые цепи, тянущиеся в черный угол. Такие же кандалы сковывали и босые ноги. Родители заковали его, чтобы он не…

Крыська подвинула светильню, и облачко света подплыло к узнику, осветив его синеватое лицо. В уголке насмешливо приподнятых губ запеклась кровь. Левый глаз обрамляла кровавая рана, превратив его в багряную дыру. Правый же, светло-голубой и прищуренный, смотрел из-под черных сосулек, уже мало походивших на волосы. Этот глаз сверлил Крыську и прожигал, а потом уставился на лежавшего рядом с ней чародея.

–   Бедолага, весь дом обшарил в поисках подземного выхода, надеясь уйти незаметно с награбленным добром. Спешу вас разочаровать. В этом особняке нет черного хода.

–   Что здесь случилось? – передернув плечами от холода и ужаса, осмелилась прошептать Крыська. – Что вы сделали со всеми этими людьми?

–   Тщеславие разрушительно, а подлость заразна. В моем случае – в прямом смысле. Я прикрывал этот душевный изъян напыщенными фразами и благородными стремлениями. Говорил, что хочу, чтобы мои родители мной гордились, что стремлюсь к успеху, дабы стать достойным нашего рода. А на самом деле я воспринимал все происходящее со мной, как азартное соревнование. Я привык побеждать. Любым путем добиваться своего, не раздумывая над тем, оправданы ли затраты. Только втаптывая в грязь других, всегда рискуешь увязнуть в ней сам.

–   Простите, но я не понимаю…

–   Знаешь, малышка, мечты нужно уметь выбирать. Как фрукты на рынке. Частенько красивые, наливные яблоки оказываются гнилыми изнутри. Я не умел выбирать. Позарился на чужой фрукт, подло выкрал мечту, только бы выйти очередной раз победителем. Мне впервые довелось оказаться в рядах проигравших. Оказывается, чтобы проиграть, когда можешь выиграть, нужно гораздо больше мужества. Прости, малышка, видимо, чародеи, когда им осталось жить пару часов, всегда впадают в многословие.

–   Вы умираете?

–   Понимаю твое недоумение, – развел руками парень, и устало уронил их, отяжеленные цепями, на колени. – Ведь я уже умер больше месяца назад. Даже не верится, что прошел только месяц. Еще недавно я даже в самом кошмарном сне не мог увидеть себя живым трупом, медленно разлагающимся во мраке подземелья. Месяц назад, в праздник Светил, я наслаждался жизнью со всеми вместе. Тихо торжествовал от очередной победы, по сути являвшейся лишь очередной подлостью. Я знал, что недавно поступившая в наше сообщество чародейка работает над созданием эликсира, способного оживлять мертвых. Многие из нас пытались сделать это, но результатов не добились. Она же подавала большие надежды, подобрав идеальное соотношение элементов для первого этапа. Это должен был быть прорыв в сфере чародейского искусства. Ей пророчили славу и признание всего мира, если удастся создать закрепляющую формулу. Разве я мог позволить, чтобы чествовали другого победителя? Да еще и в столь серьезном поединке?

Опайн горько усмехнулся, продолжая смотреть сквозь съежившуюся у стены слушательницу. Его выцветший, прищуренный глаз льдинкой поблескивал в темноте.

–   Я подбирался к ней несколько месяцев. Упорно добивался ее внимания, а потом и любви. Но мне не нужна была ее любовь, мне нужно было доверие. И вот, когда она уже не могла без меня дышать, когда я поселился в ее мечтах и грандиозных планах, она доверила мне состав эликсира. На следующий день, в праздник Светил, я растоптал ее чувства и отправился домой. Я предвкушал скорую славу и уже праздновал победу.

–   Так что же произошло?

–   Она явилась ко мне в тот же вечер. «Формула моего эликсира – все, что тебе было нужно? Так я дам его тебе! Ты хотел узнать, как он действует? Так я покажу!» Я пренебрежительно отвернулся, наливая себе вино. Как ты уже, вероятно, догадалась, она ударила меня в спину кинжалом, смазанным ее чудодейственным эликсиром. Я корчился на полу от боли, а она глядела на меня сверху и говорила: «В следующий раз ты будешь так же валяться у моих ног, но молить о прощении. Тебе больше не придется утруждаться, чтобы я поверила в твою искренность». Она развернулась и ушла, а я поклялся себе, что никогда больше не буду валяться у нее в ногах.

–   Зачем же вы сказали, что на вас напал кто-то из слуг?

–   Помнишь, я говорил, что привык побежать? Что добивался своего любыми способами? Я не хотел проиграть ей. Она ждала, что через пару дней примчится мой взмыленный гонец и будет упрашивать ее прибыть в особняк. Она великодушно согласится и явится посмотреть, как я буду ползать перед ней и каяться. Я не собирался этого делать. Решил продержаться столько, сколько смогу, чтобы она сама прибежала ко мне в ужасе и бросилась спасать, признав свое поражение. А продержаться я мог только вытягивая жизнь из других. Когда очнулся, раздираемый в клочья Жизнью и Смертью, родители никому не сказали о случившемся, так как сами не могли поверить и принять. Я попросил их перенести меня сюда и через день отправлять по одному прислужнику под видом наказания за провинности. Дескать, увидев ожившего покойника, виновный в моем убийстве выдаст себя. Я подходил к темнице и вытягивал из них жизнь, чтобы дожить до следующего дня. Когда же родители находили трупы, я говорил, что бедняги умирали от испуга. Каждый раз они ждали со слезами на глазах, а я стандартно отвечал – нет, это не он. Так продолжалось две недели, пока родители не заподозрили неладное. Мне пришлось признаться, что солгал им, и что слуги не при чем. Слишком поздно. Уже так много жертв. Как родители могли выпутаться? Что им оставалось, когда от них зависела жизнь единственного обожаемого сына? С каждым днем во мне росла злость и сопротивление. Моя красавица показала характер, не прибежала первой, не облилась слезами. Но я ждал и продолжал бороться, пока в доме не перевелись все слуги. Остались только истерзанные горем и виной родители. Они не могли продолжать свое черное дело, но не могли и оставить меня умирать в адских муках. Они пришли ко мне смиренные, обреченные, безжизненные. Но в них было столько любви… Они сами отдали мне остатки своих сил, а я… принял их, ведь не привык сдаваться! Любовь и жертвенность – вот два основных компонента живительного эликсира. Вот что вложила в свою формулу Тарха. Я слишком поздно понял, что ей меня уже не спасти, ведь я отнял у нее и любовь, и жертвенность.