Убийцы шли к заимке, рассудив, что деваться девочке всё равно больше некуда. Рано или поздно, но она там объявится. Или сгинет по дороге в тайге, что, впрочем, их тоже вполне устраивало. Главное - убрать свидетеля. А уж своими руками или звериными клыками – без разницы. Уже через пару часов незваные гости подошли к лесному домику, приняв вполне дружелюбный вид.

Старуха, хлопотавшая над расстеленными для сушки травами, пришельцам даже обрадовалась. Напоила чаем, угостила нехитрыми таёжными яствами. Гости на раз смели и грибную жарёху и собранные утром ягоды, сняли пробу со свежего варенья. Затем расселись отдохнуть от трудов праведных, щёлкая кедровые орешки. Поначалу всё выглядело вполне мирно, бабка занималась своими делами, гости отдыхали. Но время шло, а пришельцы и не думали уходить, причём чем дольше сидели, тем ощутимее нервничали. Как будто ждали кого-то, но кого? Кто, кроме зятя, здесь мог объявиться, да им-то он зачем?! У таёжников не принято допытываться, что да почему, вот старуха и не спрашивала. Но было во всём этом что-то неправильное, и под внешней невозмутимостью всё явственнее проступала безотчётная тревога: как-то нехорошо ныло в груди, и в голову лезли дурацкие мысли.

- Бабушка, а тут другая дорога до деревни есть? – прервал затянувшееся молчание один из парней. – Ну там, тропинка какая старая, или типа того?

- В тайге много тропинок, может, и есть. А зачем тебе, сынок? Теми тропами давно одни звери ходят!

- Я не про зверей спрашиваю, а про тропу. Покажи, где она?

- Глупости болтаешь, незачем тебе знать! Ты в тайге сгинешь, а мне отвечать? Вон, дорога есть, по ней и ходи!

Засидевшиеся молодчики понимали, что затянувшееся гостевание может обернуться для них большими неприятностями. И идея пойти навстречу девочке показалась им хорошим выходом из опасного положения. Сомнений же в том, что Мичийэ идёт именно по тропе, уже ни у кого не было. Будь на её месте взрослый охотник, он мог бы уйти куда угодно, а маленькой девочке, кроме бабушкиной заимки, податься некуда.

Итак, ГДЕ девчонка, бандюки сообразили, но вот КОГДА они до неё доберутся – вопрос. Время работало против них, нужно было срочно доделывать начатое, ведь в любой момент кто-то мог наткнуться на разорённый дом и трупы. Поскольку старуха тоже была ненужным свидетелем, а по-хорошему показывать тропу явно не собиралась, то и церемониться с ней уже не имело смысла. И мучители взялись за неё всерьёз. Она тянула время, притворялась бесчувственной, глухой, глупой, водила отморозков по опушке леса, делая вид, что ищет тропу, но долго так продолжаться, конечно, не могло. Когда стало понятно, что бабка обо всём догадалась и теперь умрёт, но ничего не скажет, бандиты пошли ва-банк. Старухе хватило одного удара по голове, чтобы отдать Богу душу, и тогда из неё сделали приманку для внучки.

Прошло совсем немного времени, и от леса послышался детский голосок: «Бабушкаааааа!..»

Когда Мичийэ вошла в дом, она не заметила ни подвоха, ни затаившихся убийц. Похоже, что кто-то там, наверху, решил преподнести напоследок ребёнку подарок – в последний момент жизни «девочка-улыбка» не страдала, а радовалась спасению и встрече с бабушкой.

…Волки не успели самую малость – волчонок настырно пытался бежать вместе со стаей, и несколько раз взрослым пришлось отгонять его прочь.

Когда звери в человечьем обличье думали, что всё закончилось, они были, в принципе, правы: для них всё действительно закончилось в считанные минуты. Волков было много, они окружили заимку и с остервенением рвали глотки тем, кто давно потерял право называться людьми.

А в избушке, скуля, зализывал смертельную рану на голове своей подружки маленький волчонок, невесть как проскользнувший сквозь побоище в дом.

…Только через несколько дней обнаружили в пустой деревне разграбленный дом родителей Мичийэ. Рядом с трупами родителей люди не нашли тела ребенка, и пришли на заимку в надежде на чудо.

Открылась им картина страшная, от которой волосы дыбом встали даже у повидавших всякое… На всем пространстве вокруг сруба валялись человеческие тела. Тела и их части. И покрупнее, и помельче, а то и вовсе кровавые ошметки. Где нога в ботике, где рука без всего остального, а где и кишки на бодылья намотаны. Такое впечатление, что молола их гигантская мясорубка, молола и вокруг разбрасывала. Где земля голая – кровь впиталась уже, но трава и листья вокруг были бурыми.

Вошли в дом - и там картина не лучше: всё то же самое. У окна, выходящего на дорожку, сидела мёртвая бабушка, примотанная веревкой к стулу. С улицы казалось – сидит старушка и в окошко глядит, гостей поджидает. Только вид у неё страшный. Голова проломлена, одежда залита кровью, но поверх всего чистый фартук надет, чтобы кровь да верёвку прикрыть.

Девочку нашли тут же, на полу у входа. Малышка казалась бы спящей, если бы не бумажная белизна кожи и смотрящие в никуда застывшие глаза. Её личико было умиротворенным, казалось, она умерла, улыбаясь. Полы китайской ветровочки так и остались завязанными на животе крепким узлом, а из раскрытого рюкзачка торчали залапанная жирными пальцами пластиковая бутылка и весёленький помпончик вязаной шапки. На голове Мичийэ зияла открытая рана, но крови почему-то ни на ней, ни на приглаженных волосах не было. Будто девочку причесали, рану промыли, но почему-то не наложили швы и не перевязали…

Когда первый шок прошел, стали к трупам приглядываться, кто ж такие? Тут в осадок и выпали: взрослых там не было. Не мелюзга, конечно, а подростки лет тринадцати – пятнадцати, самым старшим на вид, вот как вам, - лет по двадцать. А самое страшное, что все свои оказались, все до единого! Узнали люди и местного босяка-двоечника, и сыновей-близнецов охотника с Медвежьей заимки… Интернатских из района несколько было, и из ваших, практикантов, тоже двоих опознали. Городских несколько, на каникулы к бабкам-дедкам поприехали. Отдыхать, значит… Обычные пацаны, на которых ни в жизнь плохого не подумаешь. Хорошие… днем. А по ночам – оборотни натуральные, без всякой там фантастики.… В стае, видать, все звериное из них и попёрло. Вон, Колян на малолетке был – не даст сбрехать: детская жестокость – самая дикая, матёрые уголовники рядом не стояли.

Как они скучковались, как до такого додумались – не узнать уж теперь. Кто был у них за главного, свой или со стороны; погиб с ними или командовал издалека и уцелел – тоже неведомо. Ходили слухи, что без взрослого не обошлось; вроде как был какой-то гастролёр заезжий. Мозги пацанам запудрил, и пользовал в своих интересах. Добычу принимал и дальше отправлял. Менты-то потом всю округу обыскали, а никакого схрона не нашли. Значит, добро здесь не залёживалось, уходило по назначению.

Даже прятаться отморозкам не нужно было: сделали «дело» и тихонечко по домам рассосались. И шпиона никакого тоже не было - каждый сам себе шпион. Что тут шпионить, кто чем богат – всё и так на виду, ваще не секрет. И безопасность на высоте: налёты те в каждой семье обсуждали, и планы, как злодеев изловить, строили. А злодеи сидели рядышком, кивали да помалкивали. Услышанное на ус мотали и шли туда, где их точно не ждали.

Вот так-то…

Говорят – тот волчонок вырос и до сих пор ходит, бичей да беглых зеков подкарауливает. Тех, кто не бузит, особо не трогает. Так, покажется для острастки промеж деревьями и пропадет; мол, знай свое место и помни: я всех вижу… А вот беспредельщики пропадают частенько, и ничего после них не находят потом, ни ботинка, ни обрывка одёжного: тайга умеет хранить свои секреты. Только, говорят, перед тем, как пропасть человеку, волчий вой люди слышат.

- Так что пёс наш – не забавы ради, такой огромный да злой, - по-хозяйски огладил сладко дрыхнувшее чудовище Кузьмич. - Какой-никакой, а защитник…

- Вы, студенты, не держите на нас зла за приём. Неизвестно ж, всех тогда волки порвали или ушёл кто да затаился. Никто не знает толком, сколько в той банде головорезов было, и из каких, так сказать, слоёв населения.