— Из какого же это ты далекого племени? И как тебя хоть зовут?

— Я — Ардагаст из племени рос.

— С такими волосами? У тебя, наверное, мать венедка? Или ты, может, из тех… ну, кого росы приживают, когда к венедам за данью ездят? — испытующе прищурился темноволосый.

Росич гордо вскинул голову, сверкнул голубыми глазами:

— Я из росов по матери-царевне. А отец мой — сын великого старейшины венедов. Его род был у сколотов-пахарей царским.

— Значит, ты — сын Зореслава и Саумарон, сестры Сауаспа. Так у них, говорят, и свадьбы не было.

— Было или не было, а я — есть. И кровь во мне — царская!

— Во мне тоже. И не хуже твоей. Я — Инисмей, сын Фарзоя, великого царя аорсов, и Айгуль, царевны усуней.

У Ардагаста перехватило дыхание. Перед ним был сын того, кто послал на венедов орду Сауаспа, сын того, чьим именем Сауасп нещадно обирал венедов. Росич пожалел о своей откровенности. А Инисмей продолжал:

— Вот у них была свадьба, так свадьба! Посол самого Сына Неба на ней был, такие вещи дарил, что даже греки делать не умеют.

В темных глазах сына Фарзоя не было ни враждебности, ни даже высокомерия. Просто царевич был доволен, что ему есть чем похвастаться перед полусарматом с далекой лесной окраины. И Ардагаст, простовато улыбнувшись, спросил:

— Сын Неба — это кто из богов?

— Это не бог, это царь. Он правит далеко на востоке, и подданных у него больше, чем у Нерона, великого царя ромеев. Шелк когда-нибудь видел?

— Видел, и не раз.

— Вот его и ткут в стране Сына Неба. Есть там такие червяки, что сами нитки делают.

— Червяки? Ну врешь!

— Пусть меня Хорс сожжет, если вру!

Хорсом-Солнцем ни в степи, ни в лесу зря не клялись. Ардагаст почувствовал: если кому и можно верить в этом городе торгашей и обманщиков, то только сыну Фарзоя. Да и самого Фарзоя венеды считали строгим, но справедливым. Ведь он хотя бы запретил Сауаспу собирать дань рабами и никому не позволял ходить в набеги на венедов.

А с улицы уже доносились крики:

— Справедливости! Справедливости! Где царь Котис? Сарматы бьют и калечат людей среди бела дня!

Толпа в полсотни человек собралась перед пропилеями. Чернявого на этот раз не было видно, но его молодчики сгрудились за спиной важного грека в синем гиматии, потрясавшего окровавленной рукой.

— Царя нет, он с Фарзоем на охоте! А царица еще не вернулась из храма Афродиты Апатуры! — пытался перекричать толпу бородатый начальник стражи.

— Тогда пусть к нам выйдет царевич Рескупорид! Подмигнув Ардагасту, Инисмей сложил ладони лодочкой у рта и крикнул:

— Рес, выходи! Базарное ворье к тебе на поклон пришло!

Потом обернулся к росичу и сказал:

— Рескупорид — хороший парень. Он любит, когда его называют Рес — был такой фракийский царь, греки его под Троей из засады убили, а то бы им Трои не взять. Здешние цари сами родом из Фракии.

Во двор вышел мальчик лет пятнадцати с красивым гордым лицом, в белом хитоне с золотым шитьем и небрежно накинутом красном гиматии. Длинные густые волосы делали его похожим на сармата.

— Привет, Инисмей! Ты что, убежал из гимнасия?

— Нет, гимнасиарх выгнал. Харикл, Спевсиппов сын, хватал мальчишек за что не надо, а я его взял да бросил в бассейн, да так, что он перед тем по ступенькам носом проехался.

— Правильно сделал! Сынок папаши стоит. А это кто?

— Ардагаст, царевич росов.

— Сын Сауаспа?

— Нет, племянник. Он только что на агоре дал плетью Клеарху Меченому по роже, а Спевсиппу по рукам за то, что они его коня украли.

Рескупорид от души расхохотался и хлопнул Ардагаста по плечу:

— Молодец, рос! Отделал двух главных пантикапейских воров. Один ворует в домах и на улицах, а другой — в казне. Ого, Спевсипп еще и жаловаться пришел! Ну я ему покажу…

Боспорский царевич, приняв величественный вид, появился между колоннами. Оба сармата встали рядом, положив руки на увенчанные кольцами рукояти акинаков и поигрывая плетьми. Спевсипп, стоявший на несколько ступеней ниже, протянул руки к Рескупориду.

— Справедливости, царевич, правосудия! Эти два варвара украли коня, только что купленного мною на агоре, а потом принялись рубить и хлестать безвинных людей и топтать их товары. Не иначе, они приносили жертву кровожадному скифскому Арею…

— Жертву нашему Арею-Ортагну приносят не так. Сначала режут горло. Потом собирают кровь и поливают ею священный старинный меч. Потом отсекают голову и правую руку. И все это делают не на базаре, а среди степи, на куче хвороста выше твоего дома. И нужна для этого кровь воина, а не базарного вора и обманщика.

Говоря все это, Инисмей строил самые зверские рожи и показывал обнаженным акинаком, как исполняются описываемые им обряды.

— А коня украли не у него, а у меня. Он — скупщик краденого! Пусть Солнце лишит меня своего света, если я лгу! — сказал Ардагаст.

— Да кто поверит твоим клятвам, безродный степной бродяга?! — вскричал Спевсипп.

— Для сармата, тем более царской крови, такой клятвы достаточно, — твердо произнес Рескупорид. — А тебе, Спевсипп, с конями не везет. Недавно купил табун, угнанный у скифского царя. Где ты потом прятался от разъяренных скифов? Говорят, в навозной яме…

Многие в толпе засмеялись. Спевсипп театрально воздел руки.

— О Зевс, что ждет нас при таком царе? Плачьте, эллины, ибо грядет варварское иго, и от него вас может спасти только милость богов… или дружественная рука Рима. — Он зловеще усмехнулся в лицо Рескупориду. — А какой у Боспора наследник, я расскажу не твоему отцу, а почтенному Валерию Рубрию, послу Рима.

— Которого ты надул с шерстью, — бросил царевич в спину уходящему Спевсиппу. Толпа, поворчав, рассеялась, а Рескупорид все стоял, сложив руки, и мрачно смотрел на небольшой храм с колоннами напротив дворца.

— Почему ты не велел его схватить? — спросил Ардагаст. — Сам же говорил — он вор.

— Почему? А потому, что он — Гай Юлий Спевсипп, римский гражданин. А мой отец — Тиберий Юлий Котис, друг кесаря и римского народа. И этот город — не Пантикапей, а Кесария. А этот храм — здешний Капитолий, и молятся там вместо бога — Нерону, то есть его гению-покровителю. А мой дядя Митридат уже пятнадцать лет томится в Риме — за то, что хотел возродить царство нашего предка Митридата Евпатора.

— Твой дядя что, в темнице?

— Нет, на собственной вилле. Он ее прозвал «гробницей Митридата»… — Царевич встряхнул головой и плечами, словно сбрасывая тяжесть. — Что-то мне Аристотелевы «Политии» в голову уже не лезут. Поедем-ка все втроем к Мирмекию и кургану Перисада. Выкупаемся, разомнемся хорошенько. Главное, ни один городской мерзавец нас там искать не будет. А ты, рос, мне расскажешь о ваших краях. О росах, венедах…

— Я сам наполовину венед.

— Вот и хорошо. А то Геродот писал пятьсот лет назад, а этот Страбон про то, что к северу от роксоланов, вообще ничего не знает, даром, что семнадцать длиннющих книг сочинил.

— Да мне бы сначала найти Элеазара-медника, иудея… — робко заметил Ардагаст.

— А мы поедем мимо синагоги — это у них вроде храма. Иудеи все друг друга знают.

Рескупорид скрылся во дворце и вскоре выехал верхом, в штанах и коротком плаще, с акинаком.

Проезжая через ворота акрополя, Ардагаст спросил:

— Что это у вас за сармат на воротах?

— Это не сармат, а мой дед Аспург, — пояснил Рескупорид. — Настоящий степной богатырь! После прадеда Асандра в Пантикапее правили проходимцы и римские холуи — Скрибоний, Полемон. А Аспург прятался среди сарматов и меотов. И в конце концов убил Полемона и освободил Боспор.

— Тогда моему отцу нужно поставить статую еще больше этой, — усмехнулся Инисмей. — Аспург только вернул себе царство, а отец наше царство сам создал. Он алан, а не аорс, пришел с дружиной с востока, из-за Каспия. Тогда в степи все между собой дрались: аорсы, роксоланы, языги. Только отец сумел одних помирить, а других выгнать.

— Пусть ему статуи ставят ольвийцы — те, что вам деньги чеканят.