— Этот оберег дал мне волхв Вышата и велел найти в Пантикапее Элеазара-медника, иудея. А сделал оберег предок Вышаты, великий волхв Огнеслав.
— Огнеслав? Великого мага в разных землях звали по-разному. Этот амулет он изготовил далеко на востоке, в храме Михра в Дауасе, столице апасиаков, на Яксарте [11].
— Дауаса? — вмешался Инисмей. — Отец говорил, это был великий город саков. Только он не на Яксарте, а на старом русле, в пустыне. Там уже двести лет никто не живет. А в храме раньше хранились золотые дары Солнца: плуг с ярмом, стрела, копье и чаша. Потом саки их унесли на юг, в Индию.
— А амулет Солнца оказался в венедских лесах. Мир, выходит, не так велик, как думают, — рассмеялся Мгер. — Ладно, а что все-таки творится в городе, откуда эти демоны?
Мальчики заговорили наперебой:
— Их вызвали два колдуна, Захария и Валент… то есть Левий бен Гиркан! Мы сами видели! С ними еще собака была, не хуже демона!
— Захария, Левий? Пойдемте к Элеазару-меднику, он всех здешних иудеев знает.
Дом Элеазара из Масады был полон людей — крепких, решительного вида иудеев. У многих из складок одежды выглядывало оружие. Хозяин — худой, узколицый, с торчащей острой бородой и сильными натруженными руками — внимательно выслушал мальчиков и ударил кулаком по заваленному книгами и инструментами столу:
— Мерзавцы, прихвостни Сатаны! Для чего это затеяно, я сразу понял, но думал, что все затеяли греки — Спевсипп с Клеархом. Оказывается, Потос, бен Гиркан и Захария. Благороднейшие, богатейшие, знатоки Закона! Сегодня демоны, а завтра…
— …Еще какие-нибудь чары? — спросил Ардагаст. Элеазар подпер голову кулаками:
— Хуже, гораздо хуже. Твои соседи, с которыми ты судачил у калитки, выпивал в корчме, иной раз ссорился, вдруг без всяких чар превращаются в демонов и идут к тебе — убивать, жечь, грабить. А демонами считают не себя, а тебя и твою семью — за то, что у вас другой бог и другие обычаи. Можете вы себе такое представить, скифы?
Ардагаст с Инисмеем покачали головами. У них в селе или стойбище жили люди одного племени, одной веры. Чужака могли не любить, например, за жадность, а что боги и обычаи у него другие, так на то он и чужак, не убивать же его за это.
Элеазар поднялся из-за стола:
— Мои люди постараются до утра поднять всех бедных иудеев и собрать их в синагоге. Богатые-то защитятся сами. Сможешь ли ты, Рескупорид, прислать солдат для охраны синагоги?
— Думаете, если я наследник, то могу кому-то приказывать? И стратег Ахемен, и начальник городской стражи состоят в фиасе Бога Высочайшего. А там всем заправляют Потос со Спевсиппом. Если солдаты и придут, то поздно. Но я все равно пойду во дворец и сделаю все, что смогу.
— Хорошо. А главное — напиши сейчас письмо отцу. Мой человек его доставит.
— А я приведу к синагоге сарматов. На постоялом дворе у западных ворот их много, и все наши — аланы, аорсы. И среди городских сарматов я кое-кого знаю, — сказал Инисмей.
— А мы им хорошо заплатим. То есть заплатит кагал. Заставим богатых раскошелиться, — хитро подмигнул Элеазар и снова обратился к Рескупориду: — Можно хотя бы арестовать Валента с Захарией за зловредное колдовство?
— Вряд ли. Валент — в том же фиасе… где и все боспорские негодяи.
— Значит, мы доберемся до них сами. Злодеям не уйти от гнева Яхве, а мы — лишь меч в его руке!
Наутро агора гудела, как гнездо шершней. Все пересказывали ночные ужасы со все более страшными подробностями, взывали к отеческим богам и проклинали иудеев. Особенно усердно кляли оборотистых южных пришельцев те, кому они перебивали торговлю, кого они обманули или опутали долгами. Хотя главные мошенники и обиралы обитали на акрополе, для их жертв сегодня все иудеи были на одно лицо, жуткое крючконосое лицо коварного человека-демона. Но наиболее яростно поносили иудеев те, что ненавидели их никак не больше, чем тех, кого сами обворовывали каждый день. Над агорой разносился зычный голос взобравшегося на воз с сеном Клеарха Меченого:
— Эллины! До каких пор мы будем терпеть? Все несчастья нашего города от этих эмпуз [12]! Они же весь род человеческий ненавидят! Мало им лишать нас заработка и имущества, так нужны еще и наши жизни для их кровожадного бога! Скифы, и те не приносят здесь человеческих жертв своему Арею!
Толпа возмущенно зашумела. К возу протолкался пожилой крестьянин.
— Что это ты ругаешь бога, которому сам молишься? Ты же из фиаса Бога Высочайшего, а он и есть иудейский Иегова. У тебя на груди его знак, люди в бане видели!
Клеарх, не смутившись, спустил хитон с плеч и обнажил грудь.
— Так что у меня здесь?
— Ну, два орла венок держат.
— А орел — чья птица? Зевса-Юпитера! Он и есть высочайший бог. А божественный Платон, которого ты, деревенщина, не читал, зовет его просто: Бог. Ясно? Ну и проваливай, пока мы тебе хитон не задрали да не узнали: вдруг ты и сам обрезанный!
Подгоняемый толчками в спину, крестьянин поспешил скрыться. А Клеарх продолжал распалять толпу:
— Разве не знаете — у них завтра праздник Пурим? В этот день иудеи перебили семьдесят пять тысяч персов. Сколько вчера погибло — человек двадцать? Этой ночью еще и не то будет, если к вечеру в городе останется кому молиться их богу.
Энергично раздвинув толпу, перед возом появилась крепкая, жилистая торговка Рахиль. Даже сегодня она появилась на агоре с лотком пирожков, и ее не трогали. Вся агора знала: тетушка Рахиль криклива, но добра, и если в долг не даст, значит, ее семерым детям не хватает; а если хочешь не быть обманутым, посоветуйся с Рахилью, она всех тут знает и никого не боится.
— Чтоб тебя самого эмпузы загрызли, вор, лгун бесстыжий! Чтоб тебе на кресте висеть, богохульник! Какой Пурим, он еще весной был, за месяц до Пасхи! Люди, кому вы верите — демонам и ворам? Да что мы, безумные — убивать тех, среди кого живем? Яхве от нас уже тысячу лет человеческих жертв не требовал, а для вашего Диониса еще пятьсот лет назад персидских царевичей зарезали, мне Стратоник говорил, а он ученый человек, книги пишет. Это некромантам законы не писаны, поищите-ка их, нелюдей, в доме…
Ее далеко не тихий голос заглушил дикий, нечеловеческий вопль. На воз взобралась женщина с распатланными полуседыми волосами — Мелания, жрица Гекаты, выгнанная из ее коринфского храма за какие-то провинности. Теперь служительница Трехликой жила ворожбой, изготовлением амулетов и разными совсем уж темными делами.
— Люди! Гнев Неодолимой на вашем городе! Очистите его от ненавистного богам племени, или кара Трехликой постигнет вас самих! Эта иудейка — ведьма, возле ее дома ночью погибли двое детей. Это чья работа — демонов или ее? В ее пирожках человеческая кровь! Вы людоеды, граждане Пантикапея! Искупите свой грех, или месть Подземной будет страшна!
Рахиль метнулась к беснующейся жрице, но десяток рук тут же схватил торговку и швырнул под ноги толпы. Пытавшиеся заступиться сами были побиты дюжими молодчиками, собравшимися у воза. Клеарх поднял суковатую, словно Гераклова палица, дубину:
— Вперед, во имя Зевса! Смерть врагам рода человеческого! Грабь их дома — там нет ничего честно заработанного!
Его люди, рассредоточенные в толпе, подхватили крик, потрясая оружием, и вот уже вся толпа обратилась в орущее, кровожадное скопище. Несогласные думали лишь о том, как отсюда выбраться целыми.
Иудеи, успевшие скрыться в синагоге, поплатились домами и имуществом. Не успевшие — жизнью. Молить о пощаде было тщетно: всякий убийца и насильник мнил себя сегодня Гераклом, истребляющим чудовищ. Все, что ночью творили демоны, теперь делали люди.
Подойдя к синагоге, толпа невольно остановилась: поперек улицы стояли, положив стрелы на тетивы, два десятка конных сарматов, а за ними — иудеи с копьями, мечами, палками. Клеарх готов был повернуть назад, но толпе, успевшей хлебнуть вина из разбитых погребов, уже было море по колено. В сарматов полетели камни, черепица, факелы. В ответ разом загудели тетивы, и два десятка самых отчаянных головорезов рухнули на мостовую. Со свистом и гиканьем степняки понеслись вперед, рубя направо и налево длинными мечами. Последнее, что увидел Клеарх, был акинак, вонзившийся ему в глазницу, и торжествующее лицо совсем юного золотоволосого сармата. Из стаи голодных волков толпа мигом обратилась в перепуганное стадо, где каждый думал лишь о том, чтобы унести ноги.