Во время экскурсии заходили и в село Абакумцево. Погрустили возле шаткого, с трещиной наверху, неогороженного памятника матери Некрасова, вспомнили слова любви, обращенные к ней, из поэмы «Рыцарь на час». Тут же находилась могила деда с упавшей колонной. В углу церковной ограды — часовня из кирпича — склеп, где покоятся родные поэта. Мы заглянули туда. Пол был цел только в середине. На потолке блестели, как просветы солнца, нарисованные на бледно-синем фоне золотые звезды. Стены пестрели яркими картинами на темы из священного писания.

Из Грешнева шли через деревню Меленки, где родился Семен Лукич Потехин. Полюбовались на его белый, тонущий в зелени домик. Племянник Потехина тоже выносил нам питье. Все мы еще были под впечатлением недавней смерти Лукича и по пути много говорили о нем.

Дойдя до Диева Городища, поплыли на пароходе, носившем дорогое имя — «В. Г. Короленко». Пусть чаще звучат на устах народа такие имена! На пристани «Завод Вестенгауза» стояли не менее часа: выгружалось десять тысяч пудов груза. Худые, плохо одетые грузчики суетились, как муравьи. Отец нашел возможность и с ними побеседовать, расспросить о жизни.

К ярославскому берегу причалили в первом часу ночи.

…В 1926 году приезжал по приглашению трудящихся «Красного Перекопа» Александр Серафимович Серафимович. Тепло встретили его рабочие в переполненном зале. Маститый писатель сидел на сцене. Доклад о его жизни и деятельности был поручен мне, ученице школы имени В. И. Ленина. Виновнику торжества особенно понравился в докладе рассказ о ссыльных скитаниях. Во время перерыва он пригласил отца со мною за кулисы и, усадив рядом с собой за маленький столик, сказал:

— Теперь непременно приезжайте ко мне в гости — самый большой дом в Москве — Дом Правительства, 9-й этаж…

И он записал на листке из блокнота свой адрес и номер телефона.

После антракта прославленный автор «Железного потока» рассказывал собравшимся о себе и о советской литературе. Ему хотелось хорошенько ознакомиться с городом, но не позволяло время.

Как-то, оказавшись в столице, мы с отцом вспомнили приглашение Серафимовича. Хотя старый писатель был нездоров, он сердечно принял нас, потчевал разными угощениями, познакомил с А. А. Богдановым, с которым о чем-то спорил. Нас восхитила прекрасная библиотека. Из окон квартиры открывался широкий вид на Москву.

В программе наших домашних чтений солидное место принадлежало биографиям замечательных людей. Много читалось книг о декабристах, петрашевцах, народниках и большевиках. Их портреты смотрели со стен. Отца необыкновенно заинтересовала биография ученого, писателя, революционера Николая Морозова (1854—1946). Сын богатого помещика и крепостной крестьянки, он стал активным участником русского и международного революционного движения, привлекался по известному «Процессу 193-х» за пропаганду социалистических идей в 36 губерниях.

Многое о Морозове узнали из его «Повестей моей жизни». Но хотелось знать больше. И отец написал в петроградский Научный институт имени П. Ф. Лесгафта, где работал ученый. Вскоре из института пришел ответ:

Так началась переписка.

В «Воспоминаниях» Малютина очень живо описана первая встреча с Николаем Александровичем.

Спустя незначительное время отец побывал у Морозова в его петроградской квартире на втором этаже Научного института, познакомился с его женой Ксенией Алексеевной. Николай Александрович усиленно звал навестить его в Борке:

— Там у меня целая астрологическая лаборатория, как у какого-нибудь алхимика.

Борок — наследственное имение, подаренное почетному академику Советской властью. Вероятно, с этой усадьбой у него было связано немало воспоминаний о прежнем владельце-отце и о матери-крестьянке.

Осенью 1927 года нам посчастливилось посетить этот уголок. Доехали пароходом до Рыбинска, затем поездом до станции Шестихино. Отсюда до Борка 14 верст, транспорта никакого. Несмотря на сумерки, рискнули идти пешком. Неожиданно узкая ухабистая дорога пошла лесом и начался дождь. Мы свернули с пути и устроились на ночлег под одним из рыжих суслонов, обставив себя снопами. Ночью тревожили охотничьи выстрелы, близкий лай собак. На рассвете разбудил бодрящий холодок. Умывшись в ручье, пошли дальше.

Вот и Борок. Вышла одетая в серое клетчатое платье Ксения Алексеевна, расцеловалась с нами. Потом показался в своей неизменной блузе, горошковом галстуке и брезентовых туфлях Николай Александрович, очень удивившийся тому, что мы решились отправиться со станции на ночь глядя. Пока готовился чай, осмотрели усадьбу. Старый парк, заросли ельника и акаций, красивый пруд с островом посредине. В четырех верстах — Волга. Просторный барский флигель окружен морем цветов, над всеми возвышаются, сверкая, «золотые шары». В четырех просторных комнатах размещались зал, кабинет Ксении Алексеевны, спальня и хозяйственная комната. На втором этаже, в мезонине, где царила полнейшая тишина, находились кабинет и библиотека ученого. Тут стояли столы, заваленные книгами, чертежами, рисунками, таблицами, астрономическими и географическими картами. Сюда поступали книги из разных библиотек страны и мира, на русском и иностранных языках (Морозов знал 11 языков). Немало было редчайших древних книг огромного формата в кожаных переплетах. Как раз в это время Морозов трудился над восьмитомным исследованием «Христос». Подготовка материалов началась лет сорок назад, еще в Шлиссельбургской крепости. Нельзя было не изумиться увлеченности Николая Александровича: Ведь он перенес голод, холод и мрак царских застенков, в которых пробыл 28 лет! А Ксения Алексеевна шутила:

— Он будет жить, сколько захочет, и умрет, когда захочет.

После чая опять вышли на прогулку.

— Вот здесь, — сказал ученый, — я ежедневно прогуливаюсь минут двадцать около пяти часов вечера, когда начнет одолевать усталость и дремота.

Отец удивился:

— А разве вы днем не отдыхаете?

— Нет, только прогуливаюсь, чтобы отогнать усталость. А потом — опять за труд. И ничего, чувствую себя прекрасно.

Три дня в Борке пролетели незаметно. Были прогулки, во время которых обходили Борок, любовались обширным прудом, живописно заросшим кустами. Собирая букеты, я выведывала у Николая Александровича названия незнакомых растений, он, конечно, знал все. Ему понравились мои детские стихи, прочитанные во время этих путешествий, не одобрял он только «новшества» в них — ассонансы, стихи с которыми запоминаются хуже, нежели с чистыми рифмами.

Николаю Александровичу предстояло съездить в Ленинград по издательским делам. Он обещал вернуться через неделю и, как в свое время Дрожжин, уговаривал нас погостить в Борке до его возвращения. Но отца в Ярославле ждала работа, и пришлось уехать в тот же день вслед за Морозовым. Это было 17 августа. Шустрая рыжая лошадка повезла нас на станцию Волга. Мелькали уже начавшие выцветать леса, на мшистых кочках рубиновыми сережками алела брусника, грохотали мосты под нашими колесами, когда переезжали речки Иль и Сутку. Минуя бывшую усадьбу Мурзино, женщина-ямщик рассказывала, как после революции изнеженным господским барышням приходилось под зноем жать рожь вместе с деревенскими бабами. Поездом мы добрались до Рыбинска, а дальше на пароходе «Чернышевский».

Светлые воспоминания увозили мы из гостеприимного Борка. Ксения Алексеевна — воплощенное радушие, живость, веселость. Прежде мы знали ее как талантливую переводчицу с английского, французского и других языков, слышали, что она была первоклассной пианисткой. Нас очаровала эта невысокая смуглая женщина с черными волосами и черными горящими глазами. Она говорила громко и быстро, отличалась подвижностью. По происхождению Ксения Алексеевна была южанкой: дед — француз, бабушка — испанка. Ей приходилось бывать во многих городах Италии, Англии, Германии, Франции, Швеции, Норвегии, Турции. С концертами она не выступала уже лет десять, в Борке стояло давно замолчавшее пианино.