Герцог протянул Гаю пергамент с папской печатью, встал и начал мерить комнату шагами; по чувству удовлетворения, проскользнувшему в его голосе можно было догадаться, что Джона Гонтского распирает торжество.

— С браком моей дочери и заложника короля Эдмунда де Бресса я получу в союзники дома де Гизов и де Брессов. Имея таких вассалов, мы можем заполучить в свое распоряжение Пикардию и Анжу.

Гай кивнул, не отрывая глаз от пергамента. После смерти отца Эдмунда их владения находились под управлением регента, назначенного королем Франции. Предполагалось, что по достижению Эдмундом совершеннолетия он будет выкуплен у англичан и вступит в права наследования. Но, оставаясь заложником Англии, Эдмунд находился под влиянием короля, а значит, сохранялась угроза перехода его в вассальную зависимость от враждебного Франции государя. Это могло произойти путем брака юного де Бресса с представительницей дома Ланкастеров. Вступив после этого брака в права наследства своими громадными владениями во Франции, он поставил бы в зависимость от англичан де Брессов — по отцовской, и де Гизов — по материнской линиям. Поддержка двух столь могущественных семейств невероятно укрепила бы позиции английского короля в его давней тяжбе за французский престол, и в случае рождения у Эдмунда де Бресса наследников, его обширный лен переходил бы в сферу прямого влияния английской королевской династии Плантагенетов.

«Правда, в такой ситуации мальчугану придется с оружием в руках отвоевывать свои права на управление наследством, — раздумывал Гай. — Едва ли Карл Французский просто так отдаст права наследования вассалу английского короля. Но законность его притязаний — безукоризненна, и в предстоящей кампании юному Эдмунду предоставится блестящая возможность заслужить и надеть рыцарские шпоры. Кроме того, за его спиной — могущественная поддержка Ланкастера, получающего безусловные права поддерживать мужа своей дочери. Это блестящий дипломатический трюк и сорвать его может только либо какая-то случайность, либо смерть дочери Джона Гонтского. Де Боргары, потерпевшие от Ланкастера одиннадцать лет назад поражение при Каркассоне, вполне способны на такого рода месть; от этой клики можно ждать чего угодно.»

— Какая она?

Этот вопрос молчавшего до сих пор герцога, вопрос, заданный необъяснимо злобным тоном, прервал невеселые размышления де Жерве.

— Живая. Нетерпимая к насилию над собой. С характером, но в то же время мягкая, жаждущая ласки и нежная в ответ. Легко схватывает все то, что кажется ей интересным, но учебе предпочитает развлечения.

— Как она сложена? И как вообще выглядит?

— Ясные серые глаза, темно-каштановые волосы, худенькая, еще подросток, но обещает стать очень красивой.

Гай де Жерве понимал, о чем хочет знать Ланкастер: готова ли его дочь стать матерью? Но, поскольку герцог прямо об этом не спросил, Гай не решился обсуждать эту тему.

— Я хочу сам взглянуть на нее, — сказал Джон Гонтский, как бы уловив ход мыслей собеседника. Подойдя к левой стене, он откинул край шелкового полога, и глазам де Жерве представилась потайная дверь. Герцог открыл ее и отдал распоряжение часовому, охранявшему вход в комнату со стороны винтовой лестницы.

Магдален с облегчением вздохнула, когда за ней наконец пришли. Присев в реверансе перед герцогиней, она поблагодарила ее за радушие и последовала за стражником, заранее радуясь, что сейчас снова увидит де Жерве. По коридорам сновали слуги, прохаживались рыцари в боевом снаряжении, пажи и оруженосцы в одеждах самых различных цветов сопровождали придворных и прихлебателей двора герцога Ланкастерского. Если кто-то из них и взглянул на маленькую девочку, семенившую за стражником, то разве что мельком и непременно с усмешкой. Дальше, однако, они пошли не в прихожую, как она думала, а вверх по широкой винтовой лестнице, откуда попали в спальню, стены которой были обиты красной парчой, а на балдахине, занавесках, на ковре, на обивке стульев — везде была выткана красная роза Ланкастеров.

— Сюда, — стражник нажал какую-то ручку в стене и Магдален с удивлением увидела, как стена раздвинулась и открылся проход к узкой винтовой лестнице, ведущей куда-то вниз. Стражник снял со стены факел, поднял его над головой и освещая путь, стал спускаться по ступенькам.

Совершенно ошеломленная, девочка последовала за ним. Внизу они уперлись в почти незаметный в каменной кладке стены дверной проем. Стражник ударил в дверь деревянной колотушкой, которая висела у него на ремне, и звук от этого удара эхом разнесся по подземелью. Через минуту в ответ послышался чей-то голос изнутри и дверь открылась. Девочка увидела часового, который сделал ей знак, что она может войти.

Магдален шагнула в тусклую темную духоту. Дверь за ее спиной тут же захлопнулась. Часовой открыл еще одну дверь и откинул полог. За длинным столом с кубками в руках сидели де Жерве и еще кто-то. Этот человек при ее появлении поставил кубок на стол, и по стене пробежала гигантская тень от его руки. У девочки волосы встали дыбом от страха, а по спине забегали мурашки. Почему де Жерве не скажет ни слова? Почему он сидит здесь такой безучастный и неподвижный?

— Подойди сюда, — мрачно сказал незнакомец, вставая из-за стола и выходя на более освещенное место около жарко полыхающего, несмотря на майскую теплынь, камина.

Магдален неуверенно пересекла комнату и подошла к нему. Она искоса кидала умоляющие взгляды на де Жерве, но лицо Гая оставалось бесстрастным: не имея права слова в этой сцене, он, и сам, преисполнившись беспричинного страха, даже отвернулся.

Герцог двумя руками обхватил голову дочери и повернул ее лицом к свету. Его пальцы были мозолистыми, как у всякого, кому приходится фехтовать, и горячими, но от прикосновения к щеке холодного перстня-печатки девочка вздрогнула. И все же она решилась взглянуть на него и увидела лишенное всякого выражения лицо с глазами, пристально изучающими ее.

— Господи святый! — он вдруг резко оттолкнул ее от себя, вернулся к столу, схватил кубок и осушил его до дна. — Боже! Никогда не предполагал, что когда-нибудь вновь увижу эти глаза!

Магдален, не понимая, в чем дело, в чем она виновата, задрожала от ужаса. Но тут к ней подошел де Жерве.

— Подожди снаружи, — шепнул он ей ласково, подталкивая ее между тем к выходу.

— Но что я сделала? — захныкала она. Я не понимаю, что плохого я сделала?

— Абсолютно ничего, — успокоил он ее, выпроводив за дверь и передав часовому. — Поднимись по лестнице и жди!

Де Жерве вернулся к герцогу: голос его звучал глухо, когда он осмелился заговорить с Ланкастером:

— Нехорошо получилось, милорд. Она же всего лишь ребенок!

— Ребенок Изольды! — брызгая слюной, прошипел тот. — Ребенок вероломной шлюхи-убийцы! Да будет проклята ее душа! Или вы полагаете, что результат мог быть иным? Нет, милорд, шлюхи рождают шлюх!

— Нельзя грехи матери возлагать на ребенка, тем более, девочка в глаза ее не видела, — упорно настаивал Гай. — Думать иначе, значит противоречить учению церкви.

— Тебе известно, при каких обстоятельствах родилась эта девчонка. — Герцог трясущейся рукой снова налил вина в кубок, и судорога страдания обезобразила его лицо. — Я своими руками помог этой девчонке покинуть проклятое чрево матери, когда та билась в предсмертной агонии, приняв яд, приготовленный для меня. И после этого вы будете мне говорить о безгреховности рождения?

— Зачем же в таком случае вы обременили себя ответственностью за этого младенца? Пусть бы росла всеми забытым бастардом.

Ланкастер покачал головой.

— Я признал в этом ребенке свое дитя, — произнес он глухим от отвращения к себе голосом. — К тому же комната, где она родилась, и без того пережила слишком много смертей.

Оцепенев, он как будто наяву увидел освещенную тусклым светом келью в Каркассонском монастыре: на пороге — труп зарезанного монаха, на полу — юного оруженосца с кинжалом в груди, и устремленные на него мертвые глаза Изольды де Боргар. Он вновь почувствовал сладкий тошнотворный запах смерти, вспомнил кровь умирающих, смешавшуюся с кровью только народившегося младенца, услышал крики и стоны агонизирующей женщины, которую некогда любил больше жизни и которую убил ее же собственным оружием.