— Ведь скажешь, Федя?

— Скажу!

— У нас в школе, — ввязался в разговор Костя, — директор и Химоза ходят в галстуках.

— Сравнил тоже! — оборвал Костю Федя-большевичок. — Они кто? Из буржуйского сословия, беженцы! А мы кто? Комсомольцы! Мы в военных гимнастерках, нам республику от врагов защищать. Куда будем галстуки вешать? Для чего они нужны? Без ошейников проживем!

— Чепуха! Чистейшая чепуха!

Знакомый голос. Вера узнала его. Принадлежит он тому, кто кричал, что комсомольцам танцевать тоже надо, тому, кто спрашивал об авторе толстой книги «Капитал». Только голос доносится из темноты и кто именно кричит — не видно. Вера дернула за рукав Костю, он склонился к ней и, горячо дыша, рассказал на ухо, что из темноты покрикивает комсомолец Уваров. Ему уже 22 года, когда-то он учился в гимназии, потом стал телеграфистом, недавно приехал из Совроссии. Костя часто видит его в библиотеке, телеграфист берет много книг…

Между Уваровым и Федей началась словесная перепалка. Бывший красный партизан запальчиво бросил в темноту.

— Ты мне галстуком пролетарского сознания не затемняй! Кто в галстуке — тому не до революции.

Стукнуло об пол полено, на котором сидел Уваров. Это телеграфист вскочил, загорячился:

— А ты знаешь, что Ленин — этот величайший революционер и философ — ходит в галстуке?! Галстук — признак культурности…

От входных дверей на комсомольцев хлынул поток холодного воздуха. В комнату грузно ввалился Митя Мокин.

— Здорово, братва!

— Наше вам… Нет, тебе — с кисточкой! — за всех приветствовал секретаря ячейки веселый смазчик.

Мокин подошел к печке и протянул к огню большие, грубые от работы руки. Вокруг него, повскакав с поленьев и скамеек, сгрудились комсомольцы.

— О чем шумите? Даже на улице слышно, — полюбопытствовал секретарь.

Объяснять принялся Федя:

— Будешь тут шуметь!.. Послушай, что Уваров говорит! Знаешь, как товарища Ленина обзывает? Философом!

Мокин перестал греть руки, сунул их в карманы.

— Это что такое? Где он, телеграфист?

Ближе к Мокину протиснулся невысокий и худощавый на вид паренек с усиками. Вере бросилось в глаза, что, несмотря на конец ноября, Уваров был в фуражке и в легкой форменной куртке. Под мышкой он зажимал книгу. Такими в журналах рисовали студентов.

— Ты это что? — загремел Мокин. — Товарищ Ленин по-твоему философ?

— Безусловно!

Кто стоял ближе к Уварову, тот заметил на его лице легкую усмешку. Телеграфист и не думал, что дело может принять серьезный оборот. Мокин же сердился не на шутку.

— А ты знаешь, что философами называют всяких болтунов?!

Ничего больше не спрашивая, секретарь ячейки раздвинул окружавших его и гулко зашагал в темноту. Все поняли, что он направляется в угол комнаты, где на низеньком табурете стоял маленький шкафчик с делами комсомольского комитета. Слышно было, как щелкнул замок. Мокин зашуршал спичками, зажег лампу и поставил ее на стол, покрытый куском красной материи, залитой химическими чернилами. В простенке между окнами висел портрет Ленина. Вера сразу обратила внимание на то, что Владимир Ильич был в черном галстуке с белыми горошками. «Так кто же прав, телеграфист или Федя-большевичок?»

Уваров крикнул:

— Комогорцев, взгляни на портрет!

Федя, садясь за стол, даже не поднял головы.

— Мне глядеть нечего! Ленин снимался до революции, это художники нарисовали его портрет по старой карточке… Ты не уводи нас в сторону, лучше держи ответ перед комитетом!

Сеня Широких тоже сел за стол. Мокин раскрыл папку с бумагами.

— На повестке дня поведение Уварова!

Костя, Вера и другие комсомольцы застыли на скамьях. Уваров стоял в углу около кадки с замерзшим фикусом. В одной руке держал фуражку, в другой книгу.

— Какое поведение? — спросил он, пожимая плечами.

Мокин подул на озябшие руки.

— Ты, Уваров, не отказываешься от своих слов насчет философа?

Телеграфист положил на подоконник книгу, на книгу фуражку, зачем-то начал расстегивать куртку. Руки его дрожали. Вера заметила, что двух желтых пуговиц на куртке не хватает.

— Товарищи!.. Ребята!.. Нельзя же так… Это несерьезно!

Сморщенный лист фикуса упал Уварову на голову. Парень вздрогнул…

— По крайней мере, выслушайте меня… Ленин действительно великий философ, я в Петрограде на комсомольских курсах слушал лекции…

Должно быть, у Мокина застыли ноги, он постучал ботинком о ботинок.

— Значит, не отказываешься? Тогда есть предложение исключить Уварова из комсомола за оскорбление вождя мирового пролетариата. Кто за это?

И он сам первым поднял руку. Его поддержал Федя. Смазчик какую-то секунду медлил. К великому несчастью, он никогда и ничего не слышал о философах, но, чтобы не попасть впросак, проголосовал «за».

К столу подошел Уваров.

— Товарищи… Ребята!.. Да что вы?

— Твой вопрос еще вынесем на общее собрание! — строго сказал Федя-большевичок.

Телеграфист бросился к дверям, но тут же вернулся, взял с подоконника фуражку и книгу. Уходя, задел кадку с фикусом, несколько листьев со стуком упало на пол.

— Пропал! — тихо произнес Костя.

— Кто? — шепотом спросила Вера.

— Цветок!

Вере было жалко бежавшего к выходу телеграфиста. «А если и я скажу что-нибудь не так?»

Мокин придвинул к себе лампу, заседание комитета продолжалось.

— Вопрос такой: чем будем эту комнату отапливать. Последние дровишки сжигаем. Из укома пришло письмо…

Плохо разбирая едва видные на папиросной бумаге слова, Мокин читал:

— Значит, так, — объяснил Мокин. — В воскресенье будем заготовлять дрова. Кто на коне, кто на себе повезет. Всяко придется. Комсомольцам явка обязательна, остальным желательна… Против нет?

Широких внес добавление:

— Кто не явится на воскресник, с того воз дров в пользу ячейки.

Постановление приняли единогласно. Мокин закрыл папку.

— Теперь моя информация…

Он встал и снял шапку.

— Сегодня в Осиновке похоронили комсомольца Капустина. В настоящий текущий момент мы окружены врагами, это надо помнить и никогда не забывать. Пока живут на свете капиталисты, мы не выпустим из рук винтовки. Будем сжимать ее крепко до самой мировой революции! Ночные дежурства пока отменяются, но военные занятия в ЧОНе будут три раза в неделю!..

После заседания комитета Костя подвел Веру к Мокину.

— Вот Вера Горяева, наша подпольщица. Заявление принесла.

Секретарь ячейки обрадовался.

— Давно бы так!.. Уже вторая деваха вступает. Скоро тысячи к нам придут!

Он прочитал заявление.

— Вопрос поставлен ребром. Ты, Вера, ходи на воскресники, на собрания, прояви себя. Пролетарскую дочь мы обязательно примем!..

Вера ждала, когда Мокин посмотрит на ее сапоги, нарочно топталась на одном месте, шаркая ногами, но секретарь ни разу не глянул вниз. Это просто обидно…

Домой расходились поздно. Когда Костя и Вера спускались к реке, на ледяной дороге их встретил сильный ветер. Костя решительно, но неумело взял Веру под руку. Она не возражала. Это случилось в первый раз в жизни, и оба они толком не знали, как будет правильно ходить «под ручку».

У ворот подали друг другу руки и постояли так с полчаса…

Мать, открывая Вере дверь, ворчала:

— Связалась с комсомолом, будешь шляться по ночам!

— Мама, ты не понимаешь классовой борьбы.

— Слыхала я про это!.. Сковородка на плите, поешь картошки…

Уснуть невозможно. На семнадцатом году жизни попадают задачки труднее, чем по алгебре. Задача первая — как переварить все вопросы, которые сегодня разом свалились в ячейке на худенькие Верины плечи: «ты» и «вы», танцы — отрыжка старого режима, галстук, телеграфист, философия, бандиты, убившие Капустина, капиталисты, мешающие жить пролетариям, военные занятия три раза в неделю. И вторая задача — Костя Кравченко. Почему с ним хорошо?