Часового с проломленным черепом унесли в казарму. Вызвали переводчика — того самого моложавого офицера, который рисовал церковь. На место происшествия явились семеновский и чехословацкий коменданты, прибежал, прихрамывая, начальник станции Блохин. Узнав, в чем дело, семеновский комендант закричал в собравшуюся толпу:

— Кто ударил солдата японской императорской армии? Расстреляю подлеца!

Конфорка, с утра толкавшаяся на вокзале, подала коменданту оброненную Матросом шапку, тот помял ее в руках, шагнул к начальнику станции.

— Догнать подлеца!

Блохин по-военному приложил руку к козырьку фуражки.

— Сделаю все, что в моих силах, ваше благородие! — сказал он и, отдернув руку, погладил свои жиденькие усы.

Комендант, Конфорка и начальник станции торопливо ушли в здание вокзала. Японцы у входа в казарму поставили двух часовых.

Машинист Храпчук, наблюдая всю эту сцену с паровоза, хотя и не одобрял поступок Матроса, все же от удовольствия даже руки потер. Он и сам не прочь бы размахнуться по-стариковски. Однако скоро Храпчук растревожился не на шутку. На паровоз к нему поспешно влез Хохряков и сказал, что комендант требует немедленно послать дрезину на кладбище. Матросу несдобровать, если семеновцы найдут его там. Конфорка узнала шапку старика. Надо бы срочно предупредить его, но как? Храпчук подал мысль: подвезти кого-нибудь на «компашке» до семафора, а там уже близко кладбище. Но кого послать? Хохряков нервничал. Совсем недавно вертелись тут ребятишки и вдруг исчезли. Машинист выглянул из окошка.

— По-моему, у хлебной лавки Васюрка стоит.

Хохряков сбегал к лавке и привел Васюрку, успев объяснить, что он должен сделать. Храпчуку же наказал:

— Возвращаться не торопись! Прицепи две пустые платформы, что стоят за депо, и подольше покатай их на выходных стрелках, а я задержу, сколько можно, отправку дрезины!

Храпчук дал свисток, и «компашка», отдуваясь паром, покатил со станции.

Глава четырнадцатая

Знакомство с японским императором

И чего только не передумаешь в свои двенадцать лет, когда не спится. Васюрка ворочался с боку на бок, смотрел в темноту. Вчера он поздно вернулся домой. Мать долго ворчала: «Тебя бы за смертью посылать… Прошлялся весь вечер. И хлеб в платке принес весь измятый…» А Васюрка и не шлялся вовсе. Дядя Храпчук довез его на «компашке» до семафора, велел прыгать под крутой откос, добежать до горы, там снова подняться на железнодорожное полотно и мигом к Матросу. «Беги так, чтобы ветер тебя не догнал!» — сказал на прощание старый машинист. Васюрка понимал, что от него зависит что-то важное, и не жалел своих ног. Когда играли в поезда, он изображал товаро-пассажирский, «девяносто тяжелый», теперь его, на зависть Индейцу, можно было назвать курьерским. Единым махом влетел он по лестнице на бугор…

Матрос сидел за столом, чистил карасей и вполголоса напевал:

Песню прервал Васюрка. От сильного бега он ничего не мог сказать, только судорожно открывал рот и глотал воздух. Матрос налил в кружку воды из закопченного чайника. Хватив два глотка, Васюрка, наконец промолвил:

— Бегите на ту сторону к Цыдыпу Гармаеву!.. Никифор Андреевич велел… А то сейчас дрезина с беляками придет!..

Матрос молча подошел к железной кровати, выдернул из-под подушки залатанный холщовый мешок, затолкал в него тонкое, старое одеяло, выплеснул прямо на пол остаток воды из чайника и тоже сунул его в мешок, туда же бросил железную миску, кружку, ложку. Потом вытер о гимнастерку нож, и на боку у Матроса заблестела рыбья чешуя. Нож, лязгнув, скользнул в ножны, привязанные к старому солдатскому ремню. Надев рваный полушубок и подвязавшись веревкой, Матрос остановился посередине сторожки и о чем-то задумался. Вдруг удивленный Васюрка услыхал, как старик снова тихонько запел:

Матрос шагнул к печке, взял с шестка коробку спичек.

— А шапки-то у меня нет! — сказал он возбужденно и даже будто весело. — Должно быть, японскому императору досталась… Ну, пошли!

Они спустились к речке, на маленькой лодочке переправились на другую сторону. В тальниковых кустах Матрос крепко пожал Васюрке руку.

— Спасибо тебе, и прощай! Расти молодцом… Вырастешь — матросом будешь. Хочешь быть матросом?

— Хочу! — сам не зная почему, сказал Васюрка.

Выбрались из кустов на выкошенный луг. Матрос, не оглядываясь, пошел к лесистым горам. Васюрка смотрел ему вслед. Долетели слова песни:

Васюрка вдоль берега отправился домой, прижимая к груди купленный для отца хлеб. Было слышно, как по путям от станции к кладбищу катилась дрезина, постукивая на стыках рельсов…

…Не спится. За дощатой перегородкой стонет отец. Ему совсем стало плохо. С войны он вернулся с простреленной грудью, отравленный газами. Он работает сторожем в магазине общества потребителей, или потребиловке, как говорят в поселке. После ночных дежурств приходит усталый, едва-едва передвигает ноги. Теперь окончательно ослаб. Мать тоже часто и глухо кашляет, жалуется на боль в боку…

Васюрка тяжело вздыхает и переворачивается на другой бок. Ему в лицо ровно дышит Витька… «Пить!» — просит за перегородкой отец. Слышно, как, охая, мать встает с постели и шлепает босыми ногами к кадке с водой…

Учиться трудно. Мать не может принести ни дров, ни воды. Даже пол моет Васюрка. Правда, этого никто не знает, а то засмеяли бы. А Витька? Просто беда с ним, так и таскается по пятам, словно хвост. Когда уроки учить? Когда с ребятами поиграть? К концу дня вырвешься на улицу, а тут уже отец отправляется на дежурство, кричит: «Васюрка, ступай домой!» Когда успеешь от него улизнуть, а когда и нет… Завтра суббота, ребята собираются за кедровыми шишками. Да разве уйдешь из дома?..

Васюрке вспоминается митинг на станции. Какой-то военный хорошо говорил о будущей жизни. Все, мол, заживут счастливо, только надо сначала победить врагов революции. Это из-за них, проклятых, живется так несладко.

Эх, дать бы им по башке. А за ним, за Васюркой, дело не станет. Пусть только скажут, что надо делать, на все готов, как Матрос… Где он теперь? Куда пошел без шапки?..

На кухне из умывальника в цинковый таз падают капли. Таз позванивает. И кажется Васюрке сквозь дремоту, что он совсем не дома, а на рыбалке. Лежит у костра, а далеко в степи пасется лошадь, и у нее на шее позвякивает колокольчик…

В эту ночь не спится не одному Васюрке. По цепочке от двойки к двойке Усатый передал: донос Конфорки на дядю Филю провалился, у него не нашли оружия. Контрразведка думала, что гранаты приносят ему в корзинке с картошкой. Засада, кроме картошки, ничего не обнаружила. Дядя Филя временно должен прекратить посещение квартиры Кравченко и вообще пока ничем себя не проявлять.

Усатый предупреждал: японцы под видом знакомства с русским бытом начинают обход квартир. Они проявляют большой интерес к семейным фотографиям, особенно к тем, на которых мужчины сняты в военной форме. Надо быть начеку…

Костя слышал, как на рассвете мать открыла отцу дверь. Прошло немного времени, и кто-то постучал в окно. «Папу вызывают в поездку», — сквозь дрему подумал Костя.

Но это пришел Веркин отец — смазчик Горяев. Тимофей Ефимович вышел на улицу. От смазчика несло водкой. «Наверное, заявился деньги на выпивку просить», — решил старый Кравченко.

— Дело есть, сосед! — прохрипел Горяев.

Кравченко потянул смазчика во двор и захлопнул калитку. Горяев говорил плачущим голосом:

— Что они придумали… Хотят, чтобы я продал тебя, сосед… Это я-то, рабочий человек, да своего брата!..