Проехав безлюдную улицу станицы, Андрей остановил коня у ворот небольшого уютного домика. На дворе его встретил высокий, худощавый казак — отец Христины.

— Проходи, проходи в комнату, — сказал он добродушно.

— Христина Степановна дома? — спросил Андрей.

— Дома, где ей быть. Да вот она и сама.

На крыльце, приветливо улыбаясь, стояла Христина. Ее энергичное, с тонкими чертами лицо сияло от радости. Откинув на спину тяжелую косу, Христина быстро сбежала со ступенек и крепко пожала руку Андрея.

— Хорошо, что приехал. Кстати, у меня есть интересный журнал. Только что получила, но давать тебе боюсь, — улыбнулась она.

— Почему?

— Там есть одна статья, невыгодная для нас, женщин, — с легкой иронией отозвалась Христина.

— Не понимаю, — пожал плечами Андрей.

В комнате, усадив гостя на стул, девушка подошла к этажерке и, спрятав журнал за спину, спросила:

— Ты анатомией не занимался?

— Нет, это не моя специальность.

— Ну так вот, слушай! — Христина раскрыла журнал.

— Недавно в Англии госпожа Фенвик Миллер прочитала целый ряд лекций о правах женщин в народном голосовании. Она доказывала: хотя в анатомических учебниках и говорится, что мозг женщины весит на четыре унции меньше мозга мужчины, участие женщин в выборах в парламент так же необходимо, как и мужчин.

Андрей улыбнулся.

— Ты смеешься? Доволен, что мой мозг меньше твоего на четыре унции? — Христина стала тормошить Андрея. — Значит, я менее способна думать и размышлять, чем ты?

Андрей с хохотом отбивался от наступавшей на него девушки.

Закат, постепенно суживаясь, уступал место-сумраку августовской ночи. Молодые люди вышли за околицу станицы и, прижавшись друг к другу, долго шли молча. Обоим было хорошо и радостно от мысли, что они вместе.

— Я долго думал о том, что ты написала, Христина, — мягко заговорил Андрей, — и сделал вывод, что чем скорее я порву с той средой, где вырос, тем будет лучше, — выдержав паузу, добавил: — и честнее.

— Но ты еще учишься? — произнесла в раздумье Христина.

— Что ж, проживу уроками.

— Андрюша, ты только не сердись… — Христина ласково посмотрела на Андрея. — Ты можешь рассчитывать на нашу с папой помощь.

— Ты хочешь сказать — на твою? На семнадцать рублей жалованья сельской учительницы? Нет. При всем уважении и… даже больше, чем уважении… я не согласен.

Христина припала к его плечу.

Откуда-то издалека послышалась песня. Женский голос тоскливо выводил:

Поднимаясь в высь темного неба, песня зазвучала жалобой:

Андрей привлек Христину к себе.

— Радость моя!.. — произнес он с чувством.

В Троицке открылась летняя ярмарка. Фирсов решил направить туда Сергея с Никодимом.

«Испытаю, что из него будет, — думал он про расстригу. — Ежели окажется неглупым человеком, поставлю на большое дело».

Молодой Фирсов с Елеонским приехали в самый разгар торжища. Гостиница, серое двухэтажное здание, на облупленном фасаде которого висела покосившаяся вывеска, стояла на углу базарной площади.

— Разумеешь сие, юноша? — тыча пальцем на вывеску, спросил с улыбкой расстрига. — И все прочее… Чувствуешь?

Сергей был не в духе.

— А ну тебя к черту… В этих европейских номерах кошками пахнет, — входя в полутемный коридор, поморщился он и крикнул в пустоту: — Эй! Кто там?

Из-за небольшой конторки, точно паучок, выкатился маленький пухлый человечек, одетый в потрепанный с короткими фалдочками сюртук и широчайшие брюки.

Забежав проворно за барьер конторки, он уставил рачьи глаза на гостей.

— Есть ли у вас свободные комнаты? — хмуро спросил Сергей.

— Только для вас… Только для вас… закатывая глаза, пропел тот и, сорвавшись с места, повел жильцов на второй этаж. — Пожалуйста! Вот комната Элеоноры Сажней, — показывая на обитую мягким плюшем дверь, прошептал он благоговейно.

— Что за птица? — прогудел Никодим.

— О! Ви не знать божественную Элеонор, московскую певицу? О!

— Ладно, потом посмотрим эту небожительницу, а теперь веди в номер, — приказал расстрига.

Первый день приезда на ярмарку для Сергея с Никодимом прошел незаметно: нужно было договориться с гуртоправами, узнать цены на пшеницу и скот, побывать в лавках.

Вечером, возвращаясь в гостиницу, они остановились перед огромной афишей и прочли:

Сергей посмотрел на часы. Было половина седьмого.

— Закатимся, Никодим? — спросил он.

— Сходим, — согласился расстрига.

Концерт московской певицы начался с большим опозданием. Сергей с Никодимом вошли в клуб в компании новых знакомых по ярмарке: Дорофея Павловича Толстопятова, богатого заимщика, и Бекмурзы Яманбаева, известного скотопромышленника из Бускуля. Заняв места в первом ряду, Никодим исчез с Бекмурзой и вернулся в зал только после второго звонка. По их лицам было видно, что друзья успели выпить.

— Мало-мало сегодня гулям, киятра смотрим… — Бекмурза сощурил раскосые, заплывшие жиром глаза. — Водка пьем, русский депка зовем, шибко гулям.

Сергей внимательно посмотрел на раскрасневшегося от вина расстригу и сказал внятно:

— Чтобы этой дури не было. Понял?

Тот обиженно промолчал.

Полупьяный Бекмурза повернулся к Дорофею:

— Мах-хомет-то водку не велит пить. Мы мало-мало хитрим. Когда махомет спит, мы пьем маленько.

— Я те попью, — погрозил пальцем Толстопятов. — Денег завелось у тебя много, что ли?

— Акча бар! — хлопнул себя по карману Бекмурза и уставился глазами на медленно поднимающийся занавес.

Вскоре на сцену вышел тонконогий вихлястый человек с помятой физиономией и, коверкая русский язык, начал:

— Милсдари и милсдарыни! Элеонора Сажней исполнит романс Вертинского.

Похлопав в костлявые ладони, он скосил глаза на кулисы. Вся в черном, в сопровождении пианистки вышла на сцену певица.

прозвучал ее мягкий голос.

— Буль-буль, соловей-то пташка! — заерзал на стуле Бекмурза. — Латна поет.

Полный грусти голос Элеоноры продолжал:

Зажав бороду в кулак, Никодим не спускал жадных глаз с певицы. Казалось, что-то далекое, давно забытое вновь воскресло у него в душе.

Расстрига почувствовал, как тяжелый ком подкатывается к горлу. Рванув ворот рубахи, он откинулся на спинку стула. Эту песенку любила его жена.

— Чепуха какая-то, — пробормотал Сергей.

Когда стихли редкие хлопки, нежный голос Сажней продолжал: