Виктор рассказал о Брестском мире, о «Декларации прав народов России» и декрете «Об отмене сословий».
Фронтовики разошлись по домам, когда пропели вторые петухи.
Поднявшись на высокое крыльцо станичного правления, атаман Сироткин кричал в толпу угрюмо стоявших казаков:
— Мы должны отвоевать от красных Троицк, освободить своих братьев-казаков, установить власть атамана отдела.
— Ишь ты, соловьем заливается, — усмехнулся стоявший рядом с Михаилом Новгородцевым незнакомый батареец.
— Его братья есаулы по морде нас хлестали. Обязательно освободить их надо!
— Кто желает записаться в отряд? — послышалось с крыльца.
Толпа молчала.
— Кто желает записаться? — еще раз выкрикнул Сироткин.
Среди зажиточных казаков началось движение.
— Как ты, Андрей Тихонович? — ястребиные глаза атамана уставились на стоявшего возле крыльца домовладельца Кучкина.
— Пиши, — кивнул тот.
— А с оружием как? — выдался вперед еще один богатей.
— Достанем!
— Пиши.
— Эй, елшанцы! — махнул Сироткин рукой в сторону фронтовиков. — Республиканцы! Рады, что царя нет, власть в свои руки как бы взять. — Сироткин подбоченился. — Союз рабочих и крестьян, — продолжал он кривляться. — «Товарищи»! Ха-ха-ха!
Побледневший Михаил начал протискиваться через толпу. За ним двинулись, работая локтями, фронтовики.
— Я тебе, гад, заткну рот, — выкрикнул Михаил яростно. — Вы с Яшкой Водениковым дали Советской власти честное слово офицеров не выступать против нее с оружием в руках, опять за старое взялись?
— Но-но, потише! — Сироткин обнажил шашку. — Только подойди — башку снесу!
Подоспевший откуда-то Петр, запыхавшись, потянул брата назад:
— Не время сейчас… Не лезь в драку. Ничего, кроме беды, не наживешь.
Михаил сдвинул папаху на затылок и зашагал за Петром.
— Пойми, буйная голова, нас десятка полтора, а их, сам видишь, сколько?
— Не стерпел, — оправдывался Михаил.
— Ладно я погодился, быть бы свалке, да и план из-за тебя могли провалить, — продолжал старший укорять брата.
Вечером, к удивлению атамана Сироткина, в правление зашли братья Новгородцевы и почти все фронтовики из Елшанки.
— Пиши в отряд, — коротко заявил Петр атаману. Когда со списками было покончено, все гурьбой вывалились из станичного правления.
— Вот что, ребята, — остановил Петр товарищей, — раньше времени на офицерье не напирать. На ночлег становиться всем вместе. Дорогой придется тянуться попарно. Каждому нужно подобрать товарища и объяснить, что затея похода на Троицк — офицерская затея. Рассказать всем, что из Челябинска вышли красногвардейцы. Надо помочь им выгнать дутовцев и установить власть Советов. Винтовок с собой не брать, — закончил отрывисто Петр и, простившись, повернул в переулок, к квартире Словцова.
— Брательник чуть не набедокурил сегодня, — закрывая за собой дверь в комнату, заговорил старший Новгородцев. — Полез было в драку с атаманцами, ладно я погодился. Свалки бы не миновать.
— Жаль, что у пария нет выдержки, горяч… А как, Петр Иванович, остальные казаки?
— Согласны, ждут сигнала. С дутовцами пора кончать.
— Да. Медлить нельзя. Нужно послать вестового в Марамыш, в уездный комитет партии к Русакову: без его помощи не обойтись. Правда, беднота пойдет за нами. Но и противник, как я вижу, силен. Большинство жителей станицы — зажиточные казаки, борьба будет нелегкой. Батраки живут с хозяйским скотом на отдельных заимках, связь с ними зимой затруднительна. Потом ты сам говоришь, что Усть-Уйская станица в третьем казачьем отделе считается поставщиком офицерского состава Оренбургскому казачьему войску.
— Да, как ни богатый дом, то обязательно подъесаул или подхорунжий, не говоря об урядниках. Их здесь — как нерезаных собак, полно.
— Кого пошлем к Русакову?
— Рахманцева Гришу. Он хоть и молод, совсем мальчишка, но надежный… Его мать сочувствует нам и сына воспитывает в этом же духе. Он зайдет к вам.
— Значит, в поход выступаете завтра? Ну, желаю успеха, — Словцов, волнуясь, пожал руку Петру.
ГЛАВА 5
Растянувшись длинной цепочкой по дороге на Троицк, вторые сутки двигается отряд усть-уйских казаков. Кругом в глубоких снегах лежала степь, скованная ледяным дыханием суровой тургайской зимы.
Впереди в теплой меховой борчатке, опустив свободно поводья гнедого коня, ехал хорунжий Яков Водеников, командир отряда. Загорелое энергичное лицо, взгляд серых глаз, глядевших равнодушно, и вся его крепко сложенная фигура говорили о волевом характере хозяина.
Следом за ним ехал на поджаром скакуне известный в станице гуляка-подхорунжий Леонов. Выезжая из станицы, он прихватил по обыкновению фляжку со спиртом и, несмотря на сердитое предупреждение Воденикова, часто прикладывался к ней. Станичный забулдыга, бабник, не раз битый за свои поганые дела, Леонов еще на рождестве пьяный забрел в Елшанке на посиделки. В просторной избе было человек восемь. При входе подхорунжего девушки оборвали песню и молча принялись за работу. Он нетвердой походкой прошелся раза два по кругу и, как бы закуривая папироску, чиркнул спичкой и поднес ее к прялке. Льняная пряжа вспыхнула ярким огнем, и девушки с испуганным криком стали выскакивать на улицу.
— Пожар! Леонов пряжу жжет! — увидев проходивших ребят с гармонью, наперебой закричали они. Первым ворвался в избу Михаил, за ним стремительно заскочили остальные. Ребята стали затаптывать горевшую пряжу. Леонов не помнил, кто его бил. Последнее, что осталось в памяти горькой вспышкой, — это Новгородцев бросил его на пол. Очнулся он на снегу. Ощупал голову и, цепляясь руками за жерди, с трудом поднялся на ноги. Видимо, елшанские ребята выволокли его на крыльцо и, раскачав, бросили к забору, в сугроб. Падая, он ударился ногами о воротный столб. Вспомнив это, Леонов решил отомстить Новгородцеву и, повернувшись в седле, стал разыскивать его глазами.
— Погоди, в Троицке я тебе припомню посиделки. Волком взвоешь, большевик, — он заскрипел от злости зубами.
— Чего скрипишь? Поди напугать меня хочешь? — Водеников ехидно посмотрел на него.
— Не тревожь меня. Без тебя тошно. Растравил ты меня елшанцами.
— Поди-ко, сунься к ним!
— И сунусь! Погоди, придет мой час, все им припомню!
— Лошадь с медведем тягалась, хвост да грива остались.
Леонов насупился и умолк.
Отряд двигался медленно. Днем мартовское солнце сильно грело землю. Снег стал рыхлый. «Череп» дороги местами побурел. Кони шли тяжело.
— И зачем только едем? — вздохнул недовольно пожилой казак Федор Клюшин. — Оружия, кроме шашек, нет; голыми руками будем брать Троицк, что ли?
— Так господам офицерам угодно, — отозвался Михаил Новгородцев. — Им что: у нас голова в кустах, а у них грудь в крестах.
— А-а, хватит такой дури. Сейчас время не то, — протянул с пренебрежением Клюшин и, помолчав, продолжал: — Когда меня провожали на действительную, ни коня, ни амуниции не было, так атаман продал мою землю, купил мне коня, а семья без земли осталась. Стану я воевать за старые порядки, на-кось, выкуси! — сняв рукавицу, он показал кукиш.
— Повернуть коней от Бобровки и баста! Не пойдем против красных.
— Хватит на атаманском поводу ходить! — послышались голоса.
— А ну-ка, ребята, потолкуем, — Клюшин остановил коня. Между казаками и ехавшими впереди Водениковым образовалась большая дистанция. Фронтовики сгрудились на дороге, задние, объезжая целиной, останавливались возле них. Образовался большой круг, в центре которого Петр Новгородцев, слегка приподнявшись на стременах, говорил:
— Зачем мы пойдем на Троицк? Помогать атаманцам? Разве мы враги Советской власти? Подумайте!
— И думать нечего. Принимай, Петр, сотню, — заявил Клюшин.
— Я не прочь, если круг решит, согласен.
— Принимай, принимай, — послышались голоса станичников.
— Сейчас по местам, ребята. Видите, Ванька Леонов к нам скачет. В Бобровке держитесь ближе ко мне, — заметив скакавшего во весь опор на коне Леонова, торопливо произнес Петр.