— Товарищ, вы же умеете читать: «Музей закрыт».

— А что ты думаешь, если я человек простой, так и читать не умею? — ни с того ни с сего вопрошает мужчина.

— Я вам повторяю: музей закрыт, экспонаты на реставрации.

— Ты меня не пугай этими словами. Я человек простой…

— Товарищ, экспозиция…

Мужчина прерывает сотрудницу:

— Знаем мы ваши экспозиции. Видали их. Работать надо. Я вам покажу. Дайте жалобную книгу. Я найду на вас управу. Я человек простой…

В конце концов его пускают. Директор разрешил. Другого бы не пустили, который «посложнее».

А «человек простой» — он все, что хочешь, пробьет: ему отказать нельзя. У него резко наступательный стиль. Он на «ты» хоть с женщиной, которую увидел впервые, хоть с академиком преклонных лет. Он безапелляционно выражает свои мнения по любому вопросу. И не пробуйте с ним спорить. В противном случае он начнет «резать правду-матку в глаза», что привык делать с детства.

Под видом «правды-матки» он элементарно грубит. Кому-то это не сошло бы с рук, а этому сходит: он ведь «простой».

Но, конечно, не такой уж он низкоорганизованный, одноклеточный. Он все это отлично знает сам и считает себя всех умней на свете. Маска «простого» ему нужна для того, чтобы прикрыть свою невоспитанность и невежество. Я не говорю: «Необразованность». Нет. Такие «простые» и с дипломами в кармане ходят. А понадобится им путевка на юг — идут в завком и начинают атаковать:

— Нет у вас внимания к простому человеку.

Осада будет снята только тогда, когда у действительно хорошего, простого работника путевку отберут, а этому «простому» отдадут ее.

Человеку честному, принципиальному, сознающему свой высокий долг перед обществом, маска никогда не нужна. У него лицо открытое. Но ему нужно уметь разбираться в комедии масок. Уметь, чтобы вовремя сказать: «Маска, я вас знаю!»

Когда я прочитал этот фельетон друзьям, началось обсуждение масок. Автора упрекали в том, что он не исчерпал темы до конца.

— Но это же не диссертация, — возражал он.

В общем, фельетон был дополнен.

Вспомнили о маске, которую можно назвать условно: «Как человек, я вас понимаю».

Вы обращаетесь с просьбой в учреждение, встречаете там какого-то сотрудника, излагаете ему просьбу, и он вам отказывает.

При этом он заявляет:

— Как человек, я вас понимаю. А как административное лицо…

Значит, как человек — он одно, а как сотрудник — другое. Опять раздвоение.

И до чего только доходят любители маскарада! На какие хитрости не пускаются!

Один хозяйственный работник придумал себе маску бюрократа. Да. И оказывается, это очень удобно. Для того чтобы жить спокойно, тянуть волынку, ничего не решать.

Встречаете вы его и говорите:

— Иван Иванович, что ж это такое? Наш вопрос лежит у вас три месяца, а вы ходу не даете!

Он, улыбаясь, отвечает:

— Правильно, бейте меня, старого бюрократа. Я и сам признаю — бюрократ я.

После того как человек себя назвал бюрократом, вы уже безоружны… Что с него взять?

Вот они какие — маски!

Происшествий не случилось…

Мое задание редакция определила так: «Напишите об общежитиях».

Выполняя его, я очутился в сибирском городе Н. Уточнять, в каком именно, необходимости нет. То, о чем здесь будет рассказано, можно увидеть и в других городах, особенно где новостройки.

— Так вас общежития интересуют? — переспросил начальник жилищно-коммунального отдела. — Ну что ж, пойдемте. Разрешите, только позвоню, на месте ли коменданты…

На крыльце двухэтажного деревянного дома начальник пропустил меня вперед, и едва я открыл дверь, как столкнулся лицом к лицу с невысокой женщиной в телогрейке и платке.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте.

— Как живете?

— Хорошо живем! — бодрым тоном рапорта ответила женщина. — Аморальных поступков нет. Происшествий не случилось. Стенгазеты выпускаем регулярно. К праздникам — литмонтажи. Беседы — по пятницам…

Отрапортовав, она сразу как-то увяла, на вопросы отвечала неохотно или кивала в сторону начальника ЖКО:

— Они лучше знают. Спросите у них.

Обитатели общежития находились на работе, говорить было больше не с кем, и мы пошли в следующее здание — через дорогу.

У дверей повторилась та же сцена. Я снова узнал, что «аморальных поступков нет» и что «стенгазеты выпускаются регулярно»…

На этот раз передо мною была полноватая, круглолицая женщина в синем рабочем халате. В руках она держала связку ключей.

— Стенгазеты я вам покажу, добавила она, — Сейчас красный уголок открою.

— А все-таки — как вы живете? Что еще интересного, кроме стенных газет?

Женщина подумала и ответила:

— Вот к беседе готовимся.

Я понял, что разговора может не получиться, если но тронуть собеседницу за живое. И неожиданно спросил:

— А скажите, довольны вы своей работой? Забот много?

— Ой, не говорите! Если хотите стать комендантом, не советую.

— А почему бы? Кажется, это не так сложно…

— Несложно? — полемически переспросила моя собеседница.

Начальника ЖКО куда-то позвали, и он, к счастью, ушел.

— Я вам расскажу, как несложно, — продолжала она. — У меня два корпуса — мужской и женский. И в каждом по сорок человек. Мужчинам надо гладить брюки. Женщинам тем более утюги необходимы. А откуда их достать? Если бы я не пробила, ничего бы не было. Или сушилку возьмите. Ведь они с работы приходят как черти мокрые. А где обсушиться? Я комнату специальную выкроила, куда они все валенки и телогрейки собирают. И оборудовала. Это потому, что у меня знакомство есть среди столяров и слесарей. Я раньше в хозуправлении работала. А так кто бы помог? Дирекция гонит план, партком — план, постройком — план, а комсомол занятый. До общежитий и руки не доходят.

— Ну, может быть, только в этом смысле, — сделал я предположение.

— Если б только в этом! А воспитание! Тут одна молодежь, родителей при ней нету, влиять, кроме меня, некому. Вот и влияешь с утра до вечера. Побыли бы на моем месте! Кого только не видишь! Есть такие, которые только за рублем гонятся. Приехали, а им не понравилось. Тариф не устраивает. Забрали постельные принадлежности — и на вокзал. Сегодня я на него арматурку заполнила, а завтра он уже — ту-ту. И подушка с ним уехала.

Моя собеседница перевела дух и продолжала уже спокойнее:

— А в общем ребята и девчата у меня хорошие. Особенно девчата. И работают хорошо, и мастерицы на все руки — что шить, что кулинарничать. Из ничего умеют готовить! Почему из ничего? Потому что снабжение сами знаете какое…

Да, вот запишите цифру: из восьмидесяти, человек шестьдесят учатся — кто в институтах, кто в техникумах, кто специальность повышает.

Для моей работы это, правда, трудность создает. Ведь они вечерами за тетрадками сидят, а мне с ними мероприятия проводить надо: от меня требуют.

Ходишь по комнатам, зовешь на беседу — никто не идет. Говорят: «Считайте, что беседа состоялась, мы вас не выдадим…» Но это же очковтирательство будет! А Лида Шевчук — это пятая комната — прямо из терпения меня вывела. «Не мешайте мне, — говорит. — Вы начерталкой когда-нибудь занимались?» А я отвечаю: «Не выражайся, пожалуйста, для студентки это тем более неприлично».

А иногда я вместе с ними радуюсь. Недавно тут у целой группы выпускные экзамены были в техникуме. Ведь что придумали: достали где-то девчата корзину цветов и дарили ее друг другу. Сегодня одна, например, экзамены заканчивает — ей эту корзину и тащат в техникум. Там ее фотографы снимают. Потом корзину несут обратно в общежитие, а завтра точно так же другую поздравляют. Раз, наверно, пять эти цветы в техникум носили…

Я заметил:

— А вы говорили, что вам трудно…

— И сейчас так скажу. Вы же всего не знаете. Что с Люськой Петровой было, вам не рассказывали? Вдруг узнаем: девчонка ходила в церковь, за десять километров! Вызываем ее на бытовой совет общежития, говорим: «Стыдно, Люся, в церковь отправилась пешком…» А она прерывает: «А я не пешком, я на самосвале. Шофер знаковый подвез…» И говорит так, будто совершенно ничего не случилось. Тут уж я не выдержала: «Зачем же тебе, Петрова, в церковь надо было? Ты понимаешь, что делаешь? Мировоззрение подрываешь!»