— Они идут впереди, вот и забирают трофеи… — ответил я.

Громыхали орудия бригадной артиллерии: нужно было расстрелять все боезапасы. А потом пушки закопают в землю, как закопали тяжелые минометы. Что делать! Если мы хотим прорваться, необходимо освободиться от тяжелого оружия…

— У окруженных обычно два выхода, — продолжал Минер, — или прорваться, или сдаться. Сдаваться — не в наших правилах. И чем больше гитлеровцы стремились захватить нас, тем сильнее мы сопротивлялись. Никто не думал о капитуляции, хотя у противника налицо были огромные силы, фашисты не признавали нас как армию, убивали пленных, но, несмотря ни на что, мы не собирались бросать оружие.

Глупо было бы недооценивать врага. Мы понимали, что немцы приложат все силы, чтобы не дать нам выскользнуть. До сих пор мы защищали тыл наших войск. Три дня назад связь, с главными силами была потеряна. Мы оказались в котле.

— Как обстоят дела внизу, у реки? — спросил меня ротный комиссар. — И как вообще на фронтах?

— Я знаю, что наши дважды прорывались на одном и том же участке.

— Значит, это самое слабое место у них. Немцы, конечно, постарались закрыть брешь…

Мы находились от передовой не больше чем в полутора километрах. Когда мы останавливались, бойцы садились кто на пни, кто на землю. Никто не курил. Разговаривали шепотом. Нас было пятьдесят человек. Двумя взводами командовали уже закаленные в боях офицеры. Третий же был совсем молодым, почти мальчиком. Его только сегодня назначили на эту должность вместо погибшего командира.

Как и все, я волновался в канун боя. Кто такой Лер? Я не хотел верить басням, будто у него сто тысяч солдат.

— Ты пойдешь первым, Минер! — приказал мне командир.

Меня заменил отделенный Хильмия. Возле нас находились еще две роты. По хрусту веток мы догадывались, что к нам подстраиваются все новые силы. В окопах наверху никого не осталось.

Луна еще не взошла. На небе высыпали звезды, но их постепенно закрывали сгущающиеся тучи, я прислушивался к ночным звукам: где-то недалеко разбирали боеприпасы, бросали ненужное снаряжение, скидывали с лошадей вьюки.

— Хильмия, — спросил я отделенного, — как ты думаешь, будет дождь?

— Наверное.

— Хорошо бы завтра утром.

— Не люблю дождь, — возразил Хильмия.

— А я вот не люблю самолеты, — сказал кто-то рядом со мной. — Если пойдет дождь, самолетов не будет.

На дальних склонах продолжался бой, мы видели вспышки орудийных залпов. Мимо нас пробегали санитары с носилками. Солдаты нет-нет да и задевали прикладами за стволы деревьев. В лесу вообще шло большое движение, и трудно было поддерживать тишину, хотя командиры и отдавали распоряжения приглушенными голосами.

Вскоре пошел дождь. Мы двигались медленно, все время по лесу, по крутой тропе, петлявшей вдоль обрыва. Часто приходилось идти в цепочку по одному. Здесь же несли раненых. Взводы то и дело сбивались в кучу, напирая друг на друга, когда впереди образовывались пробки. И снова, в который раз, мы вынуждены были останавливаться. Чуть продвинемся вперед — и снова затор.

Я решил разведать, как там — впереди. Свернул в сторону, пришлось пробираться через поваленные деревья, перепрыгивать канавы. И наконец, попал на забитую людьми поляну. При свете луны я увидел длинную колонну — без конца и края…

Пришлось немало помучиться, пока нашел своих. Командир вопросительно посмотрел на меня. Я махнул рукой:

— Забито!

Мои товарищи спали, прислонившись друг к другу, не выпуская из рук винтовок. Я подсел к ним и мгновенно погрузился в сон. Через несколько минут впереди зашлепали ноги. Я растолкал Хильмию. Прошли еще метров двадцать и опять стали, потом снова пошли. Дождь стекал за шиворот. Усталость валила нас с ног.

Когда мы вновь остановились, я пошел проверить людей. Во втором отделении не хватало двоих.

— Они только что были, — убеждал меня юный командир.

— Может, заснули и теперь не могут нас найти?

— Не знаю. Кой черт их заставил уйти? Когда мы в последний раз пошли, я проверил всех дремавших… — Он немного замешкался и отвел меня в сторону: — Сбежали они.

— Плохо за людьми смотришь.

Командир промолчал.

— Уже час ночи! — встревожился Хильмия.

Время даже не бежало — оно летело, а мы еле передвигались.

— Видно, рано мы придем, — ехидно бросил кто-то.

— Прикуси язык! — обозлился Хильмия.

Солдат угнетало это топтанье на месте. Исчезновение двоих очень обеспокоило меня. В других взводах дезертиров не было. Пропал, правда, связной, которого послали снять последних часовых. Командир полагал, что он напоролся на немцев.

Непрерывно сыпал мелкий дождь. Почему же все остановились? Ведь там, у реки, ждали нас. Для всеобщей атаки не хватало людей. А время летело в безмолвии ночи. «Опоздаем», — думал я, кусая губы…

Приклад был мокрый и скользкий. Впереди шагал боец с длиннющими усами. На солнце, вспомнил я, его усы похожи на стебли табака. Он был из горцев и пошел воевать, когда немцы сожгли его дом…

В лесу пахло прелыми листьями. Мы все промокли до нитки. Шли молча, шлепая по лужам, спотыкались о камни. До Сутьески осталось идти десять — пятнадцать минут. Внизу уже расчистили дорогу, и колонна стала продвигаться быстрее. Мы буквально засыпали на ходу: трое суток без сна давали себя знать. И все же мне не хотелось верить, что нас могут уничтожить. Часть, в которой я служил, еще ни разу не была разбита. Всегда находился какой-то выход…

По многочисленным тропинкам бойцы спускались к реке. Здесь собралось рот сорок. Правда, во многих частях не насчитывалось и одной трети, так как за последний месяц было много потерь. Еще меня смущала сутолока. Такого мне еще не приходилось видеть за годы борьбы. Конечно, по опыту я знал, что все выглядит иначе, если смотреть «сверху», из штаба…

Наконец дождь перестал, и стало проясняться. Потянул холодный ветер. Было что-то около трех часов пополуночи. На рассвете нам предстояло перейти реку и атаковать основные позиции немцев.

Командир роты приказал нам пропустить госпиталь. Мы сошли с тропы и остановились.

XXV

— Стучали костыли, ковыляли раненые, поскрипывали носилки, — продолжал свой рассказ Минер. — Время от времени раздавался стон. Некоторые были так забинтованы, что и головы не видно. Вся эта масса раненых закрывала дорогу частям, подходившим с разных направлений. Я невольно подумал, что из-за госпиталя мы можем опоздать.

— Вот так же спускались к Сухому Долу, — произнес Хильмия. — Шла пехота, а раненые подумали, что их бросят. Их было человек восемьсот, и на дорогу выползло сотни три. И вот, пошатываясь, еле передвигая ноги, они потянулись за взводами. С неба нас обстреливали самолеты. Напрасно пытались мы их успокоить. Паника продолжалась около часу.

— Там были только раненые?

— Нет, и тифозные. Кожа да кости. В глазах застыла мольба. Они шли за нами, и каждый надеялся, что это именно его часть, из которой он выбыл, подхватив тиф.

«Тиф может вывести из строя целую армию», — с тревогой подумал я и спросил:

— А откуда они были, тифозные?

— Из седьмой дивизии, — удивленно посмотрел на меня Хильмия.

— Эти раненые из Главного госпиталя.

— Теперь все здесь, — двусмысленно заметил Хильмия.

Цепочка носилок оборвалась. В общей толпе мы увидели пленных итальянцев.

— Porca madona! — послышался грубый голос. И затем протяжный, плаксивый: — О mamma mia, mamma mia!

Босыми ногами ковыляли они по камням. Почему это пленные всегда спотыкаются? Их плохо кормят? Многие наши тоже одеты в тряпки и на ногах у них рваная обувь, кое-кто тоже идет босиком. Еды нам тоже не хватает. Но у нас даже многие раненые находят в себе силы шагать со всеми. Некоторые из них несут. оружие. А если и падают, то молча встают и идут дальше, забросив на плечо винтовку…

Опять потянулись носилки. Их несли итальянцы. Вдруг послышался звук падающего тела и глухой удар о землю.

— О mamma mia!

— Скотина! — зарычал кто-то.