— Ага, — скептически протянул Робин. — И как именно? Вернешься в Уэшборн?

— Да нет же! Стану ходить в Канзасский университет, — защищалась Талли.

— В Манхэттене? — насмешливо поинтересовался он, даже не пытаясь маскировать иронию.

— Нет, в Лоуренсе.

— В Лоуренсе? — Робин задумчиво кивнул. Теперь в его голосе не было ни насмешки, ни иронии. Хорошо, пусть будет, как она хочет, — думал Робин. Целый год она не делала ничего без его ведома и сейчас просит у него разрешения. Отлично.

— Хорошо, Талли. Пусть будет так, если ты хочешь. «Главное, чтобы она не надумала куда-нибудь уехать», — сказал себе Робин.

Талли поднялась со стула, подошла к Робину и положила руки ему на плечи..

— Спасибо, Робин, — произнесла она без всякого выражения.

Талли поднялась наверх купать Бумеранга, а Робин остался за столом. Канзасский университет. Лоуренс. Очень непросто жить с Талли. Когда он оставался с ней на выходные в трейлере, он чувствовал это не так остро, как в Манхэттене или здесь, на Техас-стрит.

Привычки Талли раздражали и расстраивали Робина. Она могла лечь спать в самое неподходящее время. Сейчас она оправдывалась тем, что должна была подлаживаться под режим сына. Но и до рождения Бумеранга Робину часто по ночам приходилось напоминать ей, что давно пора ложиться. И наоборот — в любой час ночи она могла вдруг оказаться в любой части дома: внизу, в другой спальне, в ванной. Ванная пугала Робина больше всего.

Розовая вода… Вот что всплывало в его памяти: плывущая по воде кроваво-красная пена. Кровь.

Талли приходилось вставать в семь утра и еще дважды подниматься среди ночи — в полночь и в три. И днем она старалась прихватить еще три-четыре часа. Поначалу Робин с полдюжины раз за день звонил домой, но вскоре оставил эту привычку. Когда бы он ни набрал номер, всегда что-нибудь мешало разговору: то кормление, то купание. Что-нибудь, не имеющее к нему никакого отношения. Или, что было еще хуже, жены просто не оказывалось дома.

В последние месяцы беременности Талли была очень раздражительна. Если Робин занимался своими делами, она жаловалась, что он совсем не уделяет ей времени; если крутился возле нее, требовала, чтобы ее оставили в покое. Она без него родила и сразу же целиком замкнулась на младенце.

Месяца два после рождения Бумеранга Робин спешил вечерами домой — поскорей увидеть свою семью. Но со временем он стал все дольше задерживаться на работе — все равно придется в одиночестве есть на кухне стряпню Милли. Поначалу Робин еще звонил и предупреждал жену, что задержится, но вскоре перестал. Талли никогда не интересовалась, где он был. Она верила, что работа отнимает у него массу времени, и когда они вместе оказывались дома, неизменно спрашивала, как идут дела. Она доверяла ему, но не проявляла никакого интереса. И напрасно Робин надеялся, что она забеспокоится. Хотя бы раз она спросила, где он бывает и почему приходит так поздно! Хотя бы раз позвала его: все равно куда, смотреть телевизор, кушать, играть во что-нибудь. Или заняться любовью. Хотя бы раз…

Робин поднялся из-за стола и вымыл за собой тарелку. Милли отличная кухарка. И слава Богу!

Робин всегда был домоседом, он любил сидеть дома и возвращаться домой, но последнее время домашний уют нарушала мысль о Талли. Он не знал, что с ней делать, как помочь ей. Он понятия не имел, чего она хочет. Вот теперь она заявила, что желает учиться в университете. И Робин почувствовал, что у него нет выбора. Ведь ей всего двадцать один. Ее жизнь только начинается. Значит, он должен помочь ей устроить ее так, как она хочет.

Через несколько месяцев, в декабре 1982 года, Робин и Талли отправились покупать первую в жизни Талли Рождественскую елку. Талли хотела самую большую, Робин считал, что достаточно и средней. Наконец сошлись на двенадцати футах — огромная уступка со стороны Талли, — и Робин оплатил доставку. Слава Богу, потолки в доме высокие. Они вдвоем украшали елку, хотя Талли только приблизительно представляла себе, как это делается. Она накупила красных шаров, совсем забыв про дождик и фонарики. И все же это была первая в ее жизни настоящая, собственная Рождественская елка.

«Неужели и в самом деле первая?» — с болью за жену подумал Робин. — Невероятно! Эта мысль остро напомнила ему, что виновница неизбывной хандры Талли живет в их доме. Напомнила о собственном неудачном решении, которое и вырыло пропасть между ним и Талли, о собственной гордости, которая целых двенадцать месяцев не позволяла ему исправить допущенную ошибку. Почему он так плохо думал о Талли? Так плохо о Талли и так хорошо о Хедде? Так размышлял Робин, развешивая на пушистых ветвях золотых ангелочков, и сердце его наполнялось раскаянием. Как он мог?

Елка была уже почти готова, и десятимесячный Бумеранг и так и сяк пытался подобраться к ней. Робин, стоя на стремянке, почувствовал, как рука Талли скользнула вдоль его ног, но сделал вид, что ничего не произошло, и закрыл глаза, надеясь, что она снова коснется его. Она снова погладила его ногу. Было щекотно, Робин вздрогнул и, едва успев сказать: «Подожди, перестань,» — почувствовал, что падает вместе со стремянкой. В ту же секунду он услышал заливистый хохот. Талли убирала рассыпавшуюся мишуру, а Робин лежал на полу и любовался их елкой, и хотя не было сказано ни слова, оба чувствовали, что им хорошо вместе.

Среди ночи Робин проснулся и увидел, что Талли нет рядом. Ее не было также ни в одной из верхних комнат. Только спустившись вниз, Робин, наконец, нашел жену, спящую на полу у горящей всеми огнями елки. Он опустился возле нее на колени и осторожно убрал волосы, упавшие ей на лицо.

— Талли, — прошептал он. — Талли…

Она приоткрыла глаза.

— Талли, я, кажется, вспомнил. Джек. Он… она… день рождения… канун Нового года, футбол…

— Да… — сонно пробормотала Талли. — Ну просто Шерлок Холмс!

3

Талли позвала Робина пойти вместе с ней на утреннюю Рождественскую мессу. Он согласился. Он давно уже не был в церкви. В прошлое Рождество она ходила одна. У них тогда были кошмарные отношения — он только что привез Хедду на Техас-стрит. Да и сама Талли чуть ли не с прошлого Рождества не была у мессы. Ей не хотелось встречать знакомых, не хотелось, чтобы узнали, что она беременна и сидит в Топике.

Она заходила только по воскресеньям, стараясь появляться попозже, когда прихожане уже расходились. А Робин по выходным отправлялся в Манхэттен. Весной и летом он играл там в футбол, зимой и осенью — в регби.

А если на поле было слишком много снега, он оставался дома, смотрел телевизор или готовил обед. И ни разу Робин не сопровождал Талли в церковь.

Рождественское утро выдалось чудесное. Легкий морозец запорошил мягким снежком задний двор. И, глядя на это хрупкое великолепие, Талли предложила Робину пройтись вместе. Он согласился.

Вот и семейство Мартинес в полном составе. Недостает только Джулии. В голубом креповом платье — подарок Робина на годовщину свадьбы, с букетом белых гвоздик в руках Талли прошла мимо Анджелы и приветливо улыбнулась ей. Та заулыбалась в ответ и бросила на Талли изучающий взгляд.

— Рада снова видеть тебя здесь.

«Интересно, крестили ли меня?» — думала Талли, слушая мессу.

Раньше она как-то не задумывалась об этом.

Талли закрыла глаза, вдыхая запах ладана. Вичита.

Что сказала она медсестре тем утром в Вичите? Что-то о вере? Вообще-то религия никогда не имела для нее большого значения. Талли вспомнила, как стояла, испуганно таращась на медсестру, в детских своих сандалиях и огромной черной мужской рубашке, скрывающей ее пятимесячную беременность. Это Линн Мандолини нарушила тогда неловкое молчание, воскликнув:

— Вероисповедание? Почему вы спрашиваете? Какое это может иметь значение?!

Сестра пожала плечами.

— На случай, если потребуется священник.

Талли сразу все поняла. Они хотят это знать на тот случай, если дело обернется совсем уж плохо.