Он не отступал:
— По-моему, это — мое дело. Ты — моя девушка, и я не хочу, чтобы люди судачили о тебе за твоей спиной.
Она дерзко засмеялась.
— Я — твоя девушка? С каких это пор?!
Робин был сбит с толку.
— Я думал, это и так ясно.
— Ничего не ясно, Робин. Я — не твоя девушка, а ты — не мой парень. Мы встретились, ты пригласил меня на ланч, а потом трахнул в своей машине! Только давай не будем устраивать из этого Бог знает что, ладно? — Она говорила громко и холодно. — И скажи мне еще вот что, — продолжала Талли, — если ты хоть на секунду мог подумать, что я — девственница, неужели все, что ты мог мне дать, неужели самое большее, на что ты способен, — взять мою девственность в своем «корвете», даже не позаботившись о том, чтобы я не забеременела? Это все, на что ты способен ты, скотина?
— Хорошо, Талли, хорошо, я получил ответ на свой вопрос.
— Да, ты получил свой паршивый ответ, получил, — сказала она.
Он отвез ее на Сансет-корт. Она вышла из машины, хлопнув дверью, и, не оглядываясь, пошла к дому.
Робин поехал домой. Чувствовал он себя отвратительно. Все вышло совсем не так, как он надеялся. Наверное, разговор на эту тему и не мог получиться спокойным. Может быть, она права. Может быть, это и впрямь не его дело. Но что ему еще оставалось? Она — не его девушка? Но она была ею целых четыре недели, и она нравилась ему, и он этого не скрывал. Что чувствовала она сама, было не так очевидно — Талли никогда внутренне не приближалась ближе, чем на вытянутую руку. Но он не хотел с ней расстаться. Расстаться с ней — и что тогда? Обратно к Гейл?
Два дня Робин смертельно тосковал, пытаясь забыться в работе. Сидение дома и раньше повергало его в депрессию, а теперь еще и Талли не было, и ему незачем было ждать воскресенья. Из больницы привезли отца. Врачи больше ничего не могли сделать. Стивен Де Марко уже полгода был болен раком легких, и вся семья ждала, когда он умрет, включая и Робина, который не мог смотреть на страдания отца или, что было еще хуже, видеть его под действием морфия — в бреду, истощенного и умирающего. Весь дом пропах хлороформом, пропах смертью. Чтобы как-то поднять себе настроение, Робин пригласил Гейл пообедать, выпросил у нее прощение, привел к себе домой и переспал с ней, все время думая о Талли, вспоминая, как она стонала под ним и как ее руки крепко обнимали его шею.
Прошло две недели, и Робин понял, что больше ему не вынести. Однажды он пораньше ушел с работы и поехал в Топику, к школе. Два часа он просидел перед парадным входом, не включая радио.
Дженнифер и Джулия вышли из школы вместе, прижав к груди учебники, и, увидев, что Дженнифер и Джулия смотрят на него, Робин подумал: «Они знают. Они знают и думают, что я — скотина». Он спросил у девушек, где можно найти Талли, и был удивлен их ответом. Детский сад при Уэшборнском университете?
Подъехав к университету, и оставив машину с юго-западной стороны, он приник к проволочному ограждению и увидел Талли. Она гуляла с группой детей. Надпись на ограде гласила: «Не входить. Частная собственность. Ясли и детский сад при Уэшборнском университете». Робин видел, что дети прямо-таки виснут на ней, а она наклоняется к каждому или опускается на колени, чтобы не пропустить никого. Потом дети пустились за ней в погоню вокруг игровой площадки, и она бежала не очень быстро, так, чтобы они могли догнать ее. Робин видел, как Талли смеется, и как дети смеются вместе с ней;
Он прождал до пяти часов и потом просигналил. Талли увидела его и медленно пошла через калитку к машине. Остановившись рядом с дверцей, она вопросительно посмотрела на него.
— Пожалуйста, сядь, я хочу поговорить с тобой, — попросил Робин.
Она села.
— Мне нужно домой. Моя мать будет дома в шесть.
Робин подъехал к начальной школе Патвина, которую отделял от Рощи только один дом, и остановил машину.
— Что это за детский сад?
Она пожала плечами.
— Я хожу туда по четвергам.
— Каждый четверг?
— Да.
— И как давно?
Она сжала руки.
— Третий год.
— Но Бога ради, почему?
Талли снова пожала плечами.
— Все воспитатели слишком взрослые. Детям нужен кто-то помоложе, чтобы было с кем играть.
Робин с нежностью дотронулся до ее волос.
— Они любят тебя.
— Ты же не знаешь, во что мы играли. Я была злой колдуньей, а они ловили меня, чтобы убить.
Робин улыбнулся.
— Я вижу, ты любишь детей, Талли.
— Да, два часа в неделю. Я люблю чужих детей, — сказала она, убирая голову из-под его руки.
Робин прокашлялся.
— Послушай, прости меня. Я не хотел тебя обидеть. Пожалуйста, давай будем опять встречаться, и если ты не захочешь рассказывать мне о чем-то, я не буду спрашивать. Ты можешь диктовать условия, Талл, только не бросай меня.
Талли была ему рада. Она скучала по нему, но в то же время была уверена, что ему время понять кое-что.
— Робин, я рада, что встречаюсь с тобой, — сказала она. — Ты мне нравишься, ты — хороший парень, но придется тебе усвоить некоторые вещи. Первое — я не люблю говорить о своих делах. И второе… — Талли подыскивала подходящие слова, — второе — это то, что наши отношения всего лишь эпизод.
Увидев его застывший взгляд и убитое лицо, она сглотнула комок в горле. «А чего он, собственно, ждал? — подумала она. — На что, черт возьми, он надеялся?»
— Ну что, Робин?
— Почему эпизод, Талли?
— Потому что, Робин, у меня есть планы. Свои планы.
«И ты в эти планы не входишь».
— Планы? — невесело переспросил он.
— Да. Ты же знаешь, это мой последний школьный год. Скоро мне будет восемнадцать. И я собираюсь каким-то образом устраивать свою жизнь.
— Каким образом? Танцуя?
Талли покачала головой.
— Нет. Танцы, соревнования, изматывающие выступления — это не жизнь, во всяком случае, для меня. Это все равно что сменить одну тюрьму на другую. Нет, я люблю танцевать, я танцую сколько себя помню. Можно даже сказать, — она чуть улыбнулась, — что танцы были моей первой страстью.
— Здесь нечем гордиться, Талли, — сказал Робин.
— А кто гордится? — сказала она, защищаясь. — Я не горжусь этим, просто говорю то, что есть.
— Так докажи это.
— Нет, — сказала она. Я не хочу оказаться из-за этих танцев в ловушке. — Она стиснула руки. — Классический танец — не моя стихия, а любой другой подразумевает раздевание.
«А я не хочу ни перед кем раздеваться». Она так и не решилась разменять стодолларовую банкноту, которую выиграла, сняв блузку на танцевальном конкурсе в «Тортилла Джэка».
— По-моему, ты в принципе избегаешь ловушек — каких бы то ни было, — сказал Робин.
— Ты прав.
Робин поинтересовался, что же является предметом ее устремлений.
— Колледж, — ответила она.
— Допустим. Колледж — это хорошо, — сказал он. — И как ты себе это представляешь?
Она вздохнула.
— Мы с Дженнифер послали заявления в Стэнфорд. Правда, у меня не Бог весть какие отметки, и я, конечно, ни за что не поступлю…
Робин перебил ее.
— Стэнфорд, — проговорил он. — Это заведение староанглийского образца. Где он находится?
— В Калифорнии, естественно.
— В Калифорнии! — воскликнул Робин. — Понятно. И чем же ты планируешь заниматься в этом Стэнфорде?
— Если бы ты дал мне досказать, я бы сказала тебе, что мне никогда туда не поступить. Но наш американский бог, видно, обитает где-то неподалеку, так как мои документы приняты на рассмотрение. Я получу степень и работу, буду танцевать по выходным и смотреть на океан, — сказала Талли.
— Степень кого?
— Да кого угодно. Не все ли равно? Степень.
— А что Дженнифер?
— Джен собирается стать врачом. Педиатром. Или детским психиатром.
— И Дженнифер тоже этого хочет? Я хочу сказать, поехать в Калифорнию?
— Конечно, хочет, — сказала Талли, — она и предложила мне это.
— О, ну тогда, скорее всего, так оно и будет, — согласился Робин, отвернувшись от нее и глядя в боковое окно. — Скорее всего, так и будет.