— Ну, и как это было? — продолжала задавать вопросы Талли.

— Слишком быстро. 1977 год. Я даже помню ту песню.

— 1977-й? Это, должно быть, «С тобой мне хочется танцевать».

— По правде говоря, это было «Не оставляй меня». Середина песни. Ты меня едва видела, ты много выпила и устала, но ты улыбалась, придвинулась поближе, и что-то сказала. Ты сказала что-то вроде «Гляди-ка, какой застенчивый!»

Талли закрыла лицо руками.

— Ну-ну, Талли, — утешил ее Джек. — Это всего лишь воспоминания.

Талли отняла руки от лица, в голове у нее звучала песня «Пинк Флойд».

«Моментальный снимок в семейном альбоме, папочка, — что еще ты оставил мне? ПАПА! Что еще ты оставил мне?»

— Всего лишь? — переспросила она.

— А как бы ты хотела?

— Да, именно. Но рассказывай дальше. Было что-то еще?

— К несчастью, больше ничего, Ты была очень сексуальной тогда, Талли. Потрясающе сексуальной для такого, как я, семнадцатилетнего пацана. Я просто не представлял, что мне с тобой делать.

— Я была глупой девчонкой и казалась себе ужасно взрослой, — сказала Талли.

— Думаю, иначе и быть не могло, — подтвердил Джек.

— Так я перестала танцевать с тобой?

— Да, и скоро, очень скоро. Но до того… ты так крепко, прижалась ко мне. — Джек слегка смущенно покашлял. Очень крепко. Это были почти объятия… Ты понимаешь, что я хочу сказать?

«Боже мой! Понимаю ли я, что он хочет сказать?» Она очень любила так танцевать и заглядывать в глаза своим партнерам, в чьих объятиях она кружилась. Но совершенно невероятно, что одна пара их тех глаз наблюдает сейчас за ней. Невероятно!

— Это уже чересчур, — сказала Талли.

— Да, — теперь голос Джека звучал почти так же тихо, как голос Талли. — Я не мог не среагировать на твои прикосновения. Я… Мне было всего семнадцать, я был весь в твоей власти, и ты, конечно, почувствовала мою реакцию. — Джек говорил это и смотрел в сторону, не поворачиваясь к Талли. Она с силой сжала коленями ладони, чувствуя, что они становятся влажными. Талли и сама вся покрылась испариной.

А он продолжал:

— И ты сказала: «Ого, да ты, оказывается, не такой уж застенчивый», — а потом поднялась на носочки и потянулась ко мне губами.

Талли была мокрая, как мышь. Одежда липла к телу. На лбу блестели бусинки пота.

— И я?.. — то ли произнесла, то ли выдохнула она. — Я поцеловала?..

Он грустно улыбнулся и обернулся к ней.

— Вот вопрос, так вопрос. Лучше пусть это будет второй мой секрет.

— Джек, пожалуйста!

— Нет, Талли, — ответил он. — Ты не поцеловала меня. Ты только привстала на носочках, видимо, ожидая, что я наклонюсь к тебе, но я растерялся, и ты убежала от меня к другим поклонникам. Возможно, ты вообще не собиралась целовать меня, просто хотела подразнить. Но ты смеясь убежала прочь, и я никогда не мог забыть этого.

Минуты две они сидели молча. В эти мгновения Талли, как никогда раньше, желала, чтобы Джек Пендел поцеловал ее в губы.

— Что ж, полагаю, ты скоро тронешься в путь, — произнесла наконец Талли.

— Да, в это время года мне не хватает солнца. Поеду искать его. Сан-Диего, Мехико.

— Ты и в Мехико красишь дома? — спросила она, только чтобы не расставаться.

— Я не работаю в Мехико. Там я поклоняюсь солнцу.

— Оно не ослепит тебя после столь длительного отсутствия? Даже в Топике солнце достаточно яркое. Что уж говорить про Мехико.

— Да, но когда я устану от него, я вернусь в Топику. А сейчас здесь станет холодно.

— Да, — Талли скривилась, словно от зубной боли. — Я бы тоже уехала.

— Талли, ты разговариваешь со своей мамой? — спросил Джек.

— Я читаю ей, наливаю чай. Разве это не то же самое?

— Нет, — сказал Джек. — Ты сердишься на нее?

— Только за то, что она так долго живет, — ответила Талли, но, увидев выражение лица Джека, быстро сказала: — Я не сержусь на нее. Просто мы практически не разговариваем.

— Так на кого же ты сердишься?

На свете всего было два человека, которых не могла простить Талли, и оба они уже умерли. Она отрицательно покачала головой и поднялась, собираясь уходить.

— Подожди, — хрипло сказал Джек, удерживая ее за руку.

Он притянул ее к себе и обнял. Одна его рука гладила ее спину, другая нежно перебирала волосы. Объятие было быстрым и сильным.

— Будь здорова, Талли, — прошептал Джек, — поздравляю с днем рождения!

Талли прижалась лицом к шее Джека, к его волосам. Она вдыхала их запах, и ей казалось, что именно так должны пахнуть светлые волосы настоящего мужчины. Талли подняла голову и высвободилась из его объятий.

— Пока, Джек. Возвращайся скорее, — с трудом сказала она.

Он отпустил ее. Она вышла и, обогнув машину, подошла к окну с его стороны.

Джек открыл окно, а Талли хотела что-то сказать, но не знала что, поэтому спросила:

— Может быть, ты покрасишь мой дом будущим летом?

Уже в тот момент она скучала по нему, ужасно скучала по его серым глазам и красным губам, а он сидел перед ней в своем «мустанге».

— Все последние три года я собирался покрасить твой дом, — сказал Джек, заводя машину — И он действительно нуждается в покраске, Талли.

Глава пятнадцатая

ПОКРАСКА ДОМА

Январь 1986 года

В следующие четыре месяца Талли пришлось нелегко. Она работала и возилась с сыном, которому исполнилось четыре года. Она ходила к Святому Марку и читала матери вслух, встречалась с Шейки, разок сходила поужинать с Аланом после работы, занималась любовью с мужем, но в душе не придавала всему этому значения. Она тосковала по Джеку.

Талли скучала без него, когда читала вслух по вечерам, гадая, а читал ли он Диккенса и нравится ли он ему, а если да, то понравилось бы Джеку слушать ее, чтение.

Талли скучала по нему, когда она шла на работу и когда возвращалась домой, когда искала место, чтобы припарковать машину, и когда ехала через весь город, чтобы забрать Бумеранга, которому не нравилось ходить пешком.

Талли скучала по нему, когда ела спагетти, и думала, любит ли их Джек, или понравилось бы ему, как она их готовит. Талли была почти готова задать этот вопрос Шейки и поинтересоваться, готовила ли она для Джека, но вовремя остановилась.

Купаясь, Талли думала о том, как моется Джек, и ужасалась неотступности этих мыслей. Они неотвязно преследовали ее целые дни, и она со страхом ждала ночи. Временами, стыдясь самой себя, когда в постели Робин вслух звал ее по имени, шептал нежные прозвища, Талли Де Марко закрывала глаза и представляла, что касается плеч Джека, его светлых волос, прижимается к его груди, ласково гладит его спину… Теперь Талли никогда не открывала глаз, пока Робин не оставлял ее в покое.

Талли начала готовить. Вернувшись домой как-то вечером, Робин застал ее на кухне, сосредоточенно читающей поваренную книгу Джулии Чайлд.

— Что ты делаешь, Талли? — поинтересовался он.

— Ш-ш-ш, я пытаюсь сосредоточиться.

Но к половине девятого Талли все-таки подала на стол картофель «о гретэн».

На следующий день Талли отважилась на тефтели, а еще через день — на ростбиф.

Но самое ужасное, что Талли не с кем было поговорить. Джулия, единственная, кому Талли решилась бы излить душу, была Бог знает где.

И вот, не имея возможности с кем-нибудь поделиться, Талли обернулась к единственному человеку, который был под рукой, — к Робину. И Робин всю зиму и всю весну торопился домой, ел то, что готовила Талли. Конечно, Талли не могла говорить с Робином о Джеке. Но муж ел ее стряпню и всякий раз хвалил ее, хотя и довольно сдержанно. Но Талли и это было в радость. Даже мать Талли, казалось, была довольна переменами в дочери.

— Совсем неплохо, — сказала как-то вечером Хедда, попробовав заливное, приготовленное Талли, — после последнего удара ее речь практически восстановилась.

Перемены были благотворны для Талли. Она, свято верившая в то, что ей ничто не нужно, остро нуждалась теперь в двух вещах: ей нужен был Джек, и ей нужно было с кем-то говорить о нем. А пока она готовила и представляла себе, что готовит для Джека и он ест ее стряпню.