Ученики следуют примеру инструктора и повторяют все его действия. Следующая задача – тот же маневр, но при этом ученики обмениваются снаряжением друг с другом. Так прививается умение свободно действовать под водой.

Курс заканчивается следующим упражнением: вся группа ныряет на глубину ста футов, снимает акваланги и возвращается без них. Этот экзамен имеет и свою забавную сторону – по мере подъема и уменьшения наружного давления воздух в легких расширяется, и изо рта ныряльщика вырывается цепочка пузырьков.

Первым иностранным военно-морским офицером, явившимся к нам в Тулон с официальной командировкой, был лейтенант британского флота Ходж. Он быстро увлекся нырянием и подводной киносъемкой и стал энтузиастом этого дела. В 1950 году на его долю выпало трагическое задание – разыскать затонувшую подводную лодку «Трэкьюлент». В январском тумане на Темзе небольшой шведский танкер «Дивина» наскочил на подлодку, и она пошла ко дну с экипажем в восемьдесят человек. Пятнадцать из них спаслись с аппаратами Дэвиса; по их словам, лодку было бы не трудно найти. Однако вода была грязная и холодная, к тому же обстановку осложняло сильное течение. Водолазы снова и снова погружались в реку, но их относило течением, и они не смогли обнаружить подлодку. Тогда Ходж вызвался нырнуть с аквалангом. Исходя из силы течения, он поднялся выше по реке, рассчитав, что его как раз принесет к предполагаемому местонахождению «Трэкьюлента». Ходж нашел подлодку с первого же захода. Ее подняли, но к тому времени остававшиеся в ней люди уже погибли.

Летом 1945 года я привез из Парижа домой два миниатюрных акваланга для своих сынишек – семилетнего Жана-Мишеля и пятилетнего Филиппа. Старший уже учился плавать; младший умел только плескаться в воде у бережка. Однако я не сомневался, что они легко научатся нырять: ведь для этого не надо быть хорошим пловцом, поскольку маска защищает нос и глаза, дыхание происходит автоматически, а для движения под водой не нужно никакой специальной техники.

Мы отправились на берег; я прочитал им небольшую лекцию, которую они, разумеется, пропустили мимо ушей. Без малейшего колебания они последовали за мной в воду; мы погрузились на каменистое дно на неглубоком месте, в мир затонувших судов, колючих морских ежей и ярких рыб. Тишину подводного мира нарушили восторженные крики – мальчикам не терпелось обратить мое внимание на многочисленные чудеса. Заставить их молчать было невозможно. У Филиппа выскочил изо рта мундштук. Я затолкал его на место и тут же прыгнул к Жану-Мишелю – поправить воздушный шланг. Они осыпали меня градом вопросов, и я едва поспевал водворять на место мундштуки. Оба основательно наглотались соленой воды. Было ясно, что они не перестанут болтать, пока не захлебнутся окончательно. Я сгреб в охапку своих сорванцов и вытащил их из воды.

Пришлось повторить им, что море – это мир тишины, где маленьким мальчикам надлежит держать язык за зубами. Однако не сразу удалось приучить их сдерживать свои чувства до того момента, когда мы вернемся на поверхность. После этого я взял их на более глубокое место.

Они ничуть не боялись ловить осьминогов руками. Когда мы устраивали пикник на берегу, Жан-Мишель вооружался обыкновенной вилкой и отправлялся на глубину тридцати футов за сочными морскими ежами. Мама их тоже ныряет, но без такого энтузиазма. Женщины почему-то не испытывают доверия к этому роду спорта и неодобрительно смотрят на увлеченных им мужчин. Дюма – звезда семи фильмов о подводном мире – не получил еще ни одного восторженного письма, написанного женской рукой.

Глава девятая.

ПОДВОДНЫЙ ДИРИЖАБЛЬ

Однажды вечером в 1948 году жена сказала мне: «Прошу тебя, не погружайся в этой ужасной машине. Откажись от участия в экспедиции Пикара. Мы все ужасно беспокоимся за тебя». Я удивился: впервые Симона возражала против моих планов. Жена военного моряка, она привыкла дисциплинированно относиться ко всем моим занятиям. На этот раз, однако, она изменила этому правилу. «Тебе ведь никто не приказывал, – продолжала она. – Незачем рисковать собой в этой безрассудной затее». Ее поддержали мои родители. Многие ученые также высказывали мне свое недоверие к подводному экипажу профессора Огюста Пикара. Я успокаивал родных: «Батискаф абсолютно надежен. Вам совершенно не из-за чего беспокоиться». Признаюсь, что я немного кривил душой, так как наша операция не была застрахована от неожиданностей. Как бы то ни было, мы с Дюма и Тайе снова собрались вместе, готовые отплыть к берегам Западной Африки, навстречу нашему величайшему приключению, и ничто не могло нас остановить. Я собирался войти в чудесный подводный дирижабль и погрузиться в море на глубину, в пять раз большую той, на какой когда-либо до тех пор побывал человек. Профессор Пикар, поднимавшийся на одиннадцать миль в небеса, намеревался теперь опуститься в морскую пучину на глубину тринадцати тысяч футов.

Отважный ветеран науки разработал конструкцию батискафа (глубинного судна) еще за десять лет до этого. Осуществление проекта задержалось из-за войны. По окончании ее батискаф был построен под наблюдением выдающегося бельгийского физика доктора наук Макса Косэна. Бельгийский национальный научно-исследовательский фонд выделил средства для оплаты необходимого персонала и плавучей морской базы. Группа подводных изысканий заручилась разрешением французских военно-морских сил использовать военные самолеты для разведки и спасательных работ, а также два фрегата и наш «Эли Монье». В экспедиции должны были участвовать двое французских ученых – директор Института Черной Африки профессор Теодор Моно и доктор наук Клод ФрэнсисБеф, основатель научно-исследовательского океанографического центра. Я фигурировал в качестве «морского эксперта».

Два года наша группа занималась приготовлениями; нами была сконструирована немалая часть необычного вспомогательного оборудования батискафа, включая самое смертоносное подводное оружие из всех, когда-либо существовавших. Мы смонтировали на «Эли Монье» киноаппарат для автоматической съемки под водой.

Первого октября, в четыре часа утра, сверкающий белизной свежеокрашенный «Эли Монье» вышел из Дакара, чтобы встретиться в море со «Скалдисом» – бельгийским пароходом, который вез профессора Пикара, его ученых собратьев и батискаф.

Едва наши суда сошлись, как мною овладело неудержимое желание немедленно посмотреть батискаф. Я спустил на воду шлюпку и поспешил на «Скалдис». Отвечая на ходу на приветствия капитана Ла Форса и ученых, я скатился по трапу вниз в открытый грузовой трюм, где находилось подводное судно. Вспыхнули яркие лампы, и я увидел чудесный корабль.

Под большим сверкающим тупоносым баллоном – металлической оболочкой «дирижабля» – висел крашеный стальной шар диаметром около семи футов; в этой «гондоле» я и должен был спуститься на дно океана. С обеих сторон гондолы имелось по электрическому мотору; они приводили в движение винты, призванные перемещать наше сооружение в среде, где давление в четыреста раз превосходит нормальное. Я уже был знаком с батискафом по чертежам, теперь мне представилась возможность пощупать его своими руками. Моя вера, питавшаяся до сих пор теорией, окончательно окрепла.

Кабина для наблюдателей была отлита из стали, толщина ее стенок составляла три с половиной дюйма. Два мощных стальных люка обрамляли прозрачные окошки в шесть дюймов толщиной.

В оболочке «дирижабля» (ее назначение – обеспечивать плавучесть всего аппарата под водой) находилось шесть стальных баков, вмещающих десять тысяч галлонов особо легкого бензина, удельный вес которого составлял немногим более половины удельного веса морской воды. Этот бензин служил для батискафа не горючим, а, так сказать, поплавковым наполнителем. Важным качеством бензина является его относительно слабая сжимаемость; он лучше, чем воздух, сопротивляется давлению толщи воды. Теоретически оболочка батискафа была в состоянии выдержать давление, соответствующее глубине в пятьдесят тысяч футов, – каковой на деле не существует в природе. Мы же собирались погрузиться на тринадцать тысяч футов – среднюю глубину мирового океана – и могли, таким образом, полагаться на значительный запас прочности.