Борна прорвало. Он вскочил, налил себе стакан воды и отрывистыми глотками опорожнил его.

— Нерич!.. Громадский!.. Кратохвил!..

— Мы же неумышленно… — решился подать голос бледный Сойер.

— Неумышленно! — передразнил его Борн, бешено скривив рот. — Только умысла не хватало! Нас отрезали от всех объектов. На кого теперь рассчитывать, на чужого дядю? Носились со своим Прэном. Прожектер! Болтун! Бабник!.. При докладе он передо мной вас топил, а вы его до небес возносили! Оба вы стоите друг друга. Не успели лба перекрестить, а уж все разлетелось в прах.

Он с трудом перевел дух.

— Ну ничего. Карьера Прэна на этом закончилась. Уж я о нем позабочусь.

«Кажется, отходит», — подумал Сойер. И заговорил:

— Если вы припомните, я возражал против плана «Динг»…

— Что? — крикнул Борн.

Но Сойер сумел взять себя в руки и продолжал:

— План был очень рискован. Подготовка двенадцати самолетов не могла пройти гладко и не привлечь внимания. Очевидно, Громадский положился на непроверенных людей. Не мог же он самолично заправить все самолеты! И люди пошли на риск только ради обструкции, которая политически мало себя оправдывала. Если бы машины угнали подлинные чехи-патриоты, другое дело. А так — просто кража.

— Ну, ну! — одернул его Борн. — Не план плох, а вы со своим Прэном никуда не годитесь. Тыкаетесь, как слепые котята; куда ни ползете, всюду оставляете след. Дальше своего носа ничего не видите, а беретесь рассуждать. Мелюзга несчастная…

— За эти дни я прожил вечность. Я поседел за эти дни, — смиренно вставил Сойер.

Человек жестокого, деспотического характера, Борн любил унижать людей. Это доставляло ему неизъяснимое удовольствие, он наслаждался своей властью.

— Что-то незаметно по вашим волосам, — бросил он. — И упитанность выше средней. Вероятно, к вам применяли искусственное питание.

Сойер позеленел.

В гостиную ворвался секретарь Борна.

— Сейчас будут передавать по радио обращение коммунистов! — выкрикнул он.

— В кабинет! — скомандовал Борн.

Секретарь опередил шефа и склонился над «Телефункеном».

«Президиум Центрального комитета коммунистической партии Чехословакии…» — полился голос из приемника.

Борн, Сойер и секретарь разместились в креслах.

«…собрался 17 февраля сего года на внеочередное заседание для обсуждения серьезного внутриполитического положения, создавшегося за последнее время в стране. Уже несколько недель назад стало ясно, что представители некоторых политических партий в правительстве начали особые действия с тем, чтобы, несмотря на свои обязательства, вытекающие из постановлений национального фронта и правительственной программы, еще до выборов воспрепятствовать принятию и проведению в жизнь новой конституции и важных законов, которые составляют часть правительственной программы: государственное страхование для всех трудящихся города и деревни, новая земельная реформа, налоговые льготы для земледельцев и ремесленников, мероприятия в области распределения товаров и так далее.

Члены правительства — коммунисты во главе с премьер-министром товарищем Готвальдом приложили все усилия к тому, чтобы новая конституция и остальные пункты правительственной программы были проведены в жизнь еще до выборов в духе единого национального фронта…»

Сойер закашлялся. Борн бросил на него такой взгляд, что Сойер пригнулся и закрыл пухлой ладонью свой рот.

«…Члены правительства — представители других партий, прикрывшиеся различными второстепенными причинами и пустяковыми предлогами, старались вести подрывную работу против деятельности правительства с явной целью неожиданно вызвать правительственный кризис…»

«Готвальд… Готвальд, — думал Бори. — Где бы найти такие руки, чтобы достать до него?»

«…злонамеренные действия представителей некоторых политических партий имеют целью еще до выборов антидемократическим и антиконституционным путем привести к власти внепарламентское чиновничье правительство, которое должно было бы попытаться вырвать власть из рук народа и в атмосфере политического и экономического развала подготовить в интересах реакции антидемократические выборы…»

Борн уже не владел собою. Он достал новую сигару.

«…Необходимо, чтобы все трудящиеся, рабочие, крестьяне, ремесленники, интеллигенты, все демократические и прогрессивные люди без различия партийной принадлежности, все чехи и словаки были готовы всеми силами в самом зародыше уничтожать все подрывные попытки реакции и защитить интересы государства и народа…»

Сигара хрустнула в руке Борна, он смял ее и бросил в корзину для бумаг.

Сойер не отводил от шефа своего трусливого взгляда и пальцами-коротышками выбивал дробь на подлокотнике кресла.

Секретарь смотрел в потолок.

«…В связи с этим критическим развитием политической ситуации еще большее значение приобретает общечехословацкий съезд представителей заводских советов и профсоюзных организаций, созываемый на двадцать второе февраля, а также общечехословацкий съезд представителей крестьянских комиссий, созываемый на двадцать восьмое — двадцать девятое февраля сего года. Перед этими съездами…»

— Хватит! Довольно! — рявкнул Борн.

Щелкнул выключатель, свет погас, голос диктора умолк.

— Ну, как вам нравится? — с издевкой спросил Борн. — Вот это постановка вопроса! Вот это хватка! Пусть поучатся у них Крайны, Зенклы, Рипки, как надо брать быка за рога. Весь мир слушал этого коммунистического вожака, и в том числе осел Штейнгардт, который смотрит на окружающее сквозь розовые очки. Теперь маски сброшены, и остается одно: бить в лоб. Кто зевает, тот теряет. После таких событий рабочие не подпустят к себе Зенкла и на пушечный выстрел, а на одних монастырях, костелах и всей их церковной иерархии далеко не уедешь. Готвальд одним взмахом перечеркнул планы архиепископа пражского и нунция ватиканского. Корпус национальной безопасности сейчас так трясет Кратохвила, что от «Орла» только перья летят.

Борн гаркнул во все горло:

— Крайну мне доставить! Крайну!.. Немедленно найти и доставить. И поубавьте отопление — здесь задохнуться можно…

Сойер и секретарь выбежали из кабинета.

Крайна появился около часу ночи и застал Борна в гостиной за раскладкой пасьянса — десятого по счету. Стоя, Борн комбинировал карты. На столе в севрской вазе краснела горка крупных мандаринов. В пепельнице рядком лежали недокуренные сигары.

Крайна остановился в дверях. Бори не заметил вошедшего. Но и десятый вариант пасьянса не сошелся. Борн с негодованием сгреб карты и стал расшвыривать их в стороны. Они рассыпались, как осенние листья под порывами ветра.

Приглушенный кашель у дверей заставил его обернуться.

— А, господин Крайна! Прошу.

Крайна размотал шарф на шее и сел на тахту, покрытую персидским ковром. Под руку он подложил мутак, расшитый восточным рисунком.

— Ну и жара! Вы извините меня, — проговорил Борн, снял с себя галстук и расстегнул ворот сорочки.

Не ограничившись этим, он подошел к окну и распахнул его настежь. Но окно выходило на закрытую веранду, и приток свежего воздуха почти не ощущался. Борн взял из вазы мандарин, содрал с него кожуру, разломил надвое и половину положил в рот.

— Вы слышали обращение коммунистов? — спросил он Крайну, прохаживаясь по гостиной.

— Нет, не сумел. Был занят. Вкратце мне передал мой секретарь.

— Жаль. Стоило послушать. Вы понимаете, что они вас опережают?

«Почему „вас“, а не „нас“?» — подумал Крайна и ответил:

— Такой активности с их стороны я не ожидал.

— А это означает, что надо немедленно менять курс. Ждать больше нечего. Вас пришпоривают события. Они назначили на двадцать второе число съезд рабочих, а на двадцать восьмое съезд земледельцев. Надеюсь, об этом вы осведомлены?

— Конечно, — снисходительно заметил Крайна.

— Вы отдаете себе отчет в том, что сулят эти съезды?

— Безусловно. Они предполагают…

Борн прервал Крайну: