Крышка погреба захлопнулась, все погрузилось в кромешную тьму. Здесь было грязно, воняло подгнившей картошкой. Девушку охватила паника. Она вскарабкалась на кучу картофеля, пытаясь дотянуться до крышки люка, через щели в которой едва пробивался свет. Но картофелины катались под ногами, и она не могла взобраться, то и дело беспомощно скатывалась вниз.

— Хусик! — Голос ее прозвучал не громче шепота — она дышала с трудом.

Ануш опустилась на колени и пыталась вдохнуть как можно глубже, но воздух был спертым, сердце бешено колотилось в груди.

Она задохнется! Запертая под землей, слыша, как ее ребенок плачет наверху. Лале! Она предстала перед глазами Ануш. В задней стене погреба имелось вентиляционное отверстие, выходившее под крыльцо. Она легла на живот и поползла к отверстию, прижалась к нему лицом и вдохнула свежего воздуха.

— Хусик! — закричала она. — Выпусти меня! Пожалуйста!

Сверху донесся приглушенный смех. С трудом отдышавшись, Ашун опять полезла на гору картошки и карабкалась, пока голова не оказалась прямо под крышкой люка. Встав на цыпочки, насколько это было возможно, она, вытянув руки, уперлась ими в крышку. Ануш начала ее толкать, крышка чуть поддалась, и в щель стал просачиваться свет, ослепляя девушку.

— Не смей! — вскричал Хусик и прыгнул на крышку; по рукам Ануш от удара прошла дрожь.

— Хусик, — она всхлипнула, — Лале нуждается во мне!

Ануш увидела, как мелькнула тень, потом услышала, что Хусик тащит стул. Крышка просела под его тяжестью, когда он уселся на стул.

— Нет места лучше, чем дом, Ануш.

На лицо девушки посыпалась труха — Хусик пел и отстукивал ритм ногой. Она зажала уши руками.

— Как ты там, Ануш? — спросил он через время. — Ты что-то замолчала. Мне всегда нравилась эта твоя немногословность.

Его речь становилась все более невнятной, говорил он все медленнее, и она поняла, что он пьян. Через некоторое время супруг затих. Что-то, по звуку — пустая бутылка, покатилось по деревянному полу и остановилось. Сменив положение, чтобы не затекли конечности, Ануш впала в дремоту.

Внезапно ее разбудил громкий стук в дверь. Она была в недоумении. Сколько она просидела взаперти? Стул у нее над головой скрипнул, когда Хусик поднялся открыть дверь.

Раздался одиночный выстрел, и что-то тяжелое упало на пол. На лицо и плечо Ануш закапали теплые капли.

— Кажется, этот собирался куда-то сбежать, — сказал мужской голос.

— Теперь никуда не сбежит, — засмеялся второй мужчина. — Смотри, что я нашел. Паршивец повсюду разбросал деньги.

— Кусок дерьма, как и его отец. Возьми эти ложки. И мясо. Проверь, не прячется ли в доме кто-нибудь.

Не плачь, Лале, пожалуйста, не плачь!

— В спальне полный бардак. Кто-то собирался в спешке.

— Что за домом?

— Наверное, холодильная комната.

— Забери всю еду.

О господи! О боже!

— Хотя… не нужно. При такой жаре все быстро испортится. Пойдем. Мы закончили здесь.

Шаги раздались прямо над головой Ануш, и мужчины вышли наружу. Она осталась запертой в погребе. Шли минуты, часы. Она потеряла счет времени. И вдруг в глубину ее сознания проник протяжный плач ребенка.

Тело Хусика, лежавшее на крышке люка, мешало ей приподнять ее. Ануш пыталась снова и снова, и каждый раз, обессилев, сползала по картофелю вниз. Кроме того, тело Хусика не позволяло проникнуть в погреб даже лучику света, и девушка практически ничего не видела. Только через вентиляционное отверстие проникал свет, он освещал ее темницу, как свеча. Плач ребенка стал более требовательным и достаточно громким, чтобы любой проходящий мимо услышал его. Ануш все толкала и толкала крышку, ноги с каждым разом погружались в картофель все глубже. Наконец крышка поднялась немного и тело чуть откатилось, в образовавшуюся щель Ануш смогла просунуть руку и ухватиться за край люка. Силы были на исходе, но она смогла все же оттолкнуть тело мужа, подтянуться на руках и выбраться наружу.

Обессилевшая, она сидела на полу, у нее кружилась голова. Возле нее лежал Хусик с открытым ртом и бессмысленным выражением лица.

Ее мертвый муж. Человек, который знал, что она была ему неверна, и все равно хотел ее.

Она наклонилась, коснулась его щеки. Та уже была холодна. Ануш хотела обнаружить в себе хоть какие-то чувства к супругу… Скорбь или благодарность… Даже жалость, наверное… Но внутри все онемело.

Она ничего не чувствовала, кроме опустошенности, ей хотелось одного: как можно скорее уйти из этого дома.

Последние несколько недель были настоящим адом. Все началось с того, что к нам домой пришла сильно расстроенная Манон и сообщила, что Пола арестовали. Шпионаж и помощь беглецам — таковы были обвинения, наряду с другими, которые в жандармерии не желали обсуждать.

Из резиденции вали я пошел к городскому префекту, а потом стал обходить всех официальных лиц, которых мог вспомнить. Я просил, умолял, и в конце концов жандармы освободили Пола под мое поручительство. Были поставлены условия: он должен оставаться в деревне под моим присмотром и не имеет права возвращаться в Трапезунд.

Информатор сообщил полиции, что Пол заплатил капитану грузового корабля, перевозящего уголь, чтобы тот переправил профессора Левоняна в Батуми.

С тех пор городская больница закрыта, весь медперсонал отстранен от работы, так что теперь единственное медицинское учреждение на многие километры вокруг — наша больница.

Я забрал Пола из тюрьмы Трапезунда, и мы поехали в деревню. Практически весь путь мы проделали молча. Усталость и гнев не давали вести разговоры на любые темы. Мы уже въезжали в деревню, когда на дороге показалась Хетти, бегущая нам навстречу.

— Чарльз! — кричала она. — Они забрали их! Их нет!

— Кого забрали? — спросил я, спешиваясь.

— Школьников! Они забрали их всех! Даже малышей!

— Кто забрал? — спросил Пол.

Сегодня утром в школу ворвался мудир в сопровождении жандармов из Трапезунда. Он сказал, что забирает всех детей, и, когда Хетти спросила зачем, он не ответил. Тогда моя жена загородила собой выход и сказала, что не позволит им пройти, пока ей не дадут вразумительный ответ.

Детей перевезут в город, ответил мудир, где уже находятся их матери. Дети начали плакать, хвататься за юбку Хетти, прижиматься к ней, но жандармы всех их увели.

Я взял жену за холодные руки и спросил, по какой дороге их повели.

— Они мне не сообщили, куда именно их отведут! Я сказала, что хочу проводить их к матерям и убедиться, что они добрались туда в целости и сохранности, но мне не позволили. Они были очень… категоричны.

— Они причинили тебе боль? Если это так…

— Нет, нет, Чарльз! Все в порядке. Но я шла за ними на некотором расстоянии. Они пошли на юг, по дороге, ведущей в Гюмюшхане.

Пол сделал попытку развернуть лошадь, но я схватил ее за уздечку.

— Оставайся на месте! Ты уже и так доставил нам кучу неприятностей. Где наши дети, Хетти?

Она сказала, что сегодня утром Гохар не пришла, как было условлено, поэтому она послала детей искать ее.

— Приведи их всех домой, — велел я, — и пусть они остаются там, пока я не вернусь.

Через несколько мгновений после того, как я уехал, к нам домой пришла первая женщина. Ее ребенку было три месяца, может быть четыре, она сказала Полу, что хочет поручить ханум заботиться о ребенке.

Хетти была потрясена, но она видела, как страдает девушка, и взяла ребенка. Вскоре пришла еще одна женщина, родившая совсем недавно.

К тому времени как я вернулся, дом был уже полон ревущих младенцев, а во дворе стояли солдаты — им не терпелось схватить матерей.

Пол разговаривал с молодым солдатом, не старше Томаса. Я видел, как мальчик лишь пожал плечами и повел в деревню толпу всхлипывающих женщин.