Изменить стиль страницы

Руна дотронулась острием кинжала до нижней губы Роуэна, не оставив на ней ни царапины. Больше всего англичанину сейчас хотелось выбить этот кинжал у нее из рук, обхватить лицо девушки ладонями и впиться в ее рот поцелуем. Он видел, как двигались полные губы Руны, формируя звуки, сливающиеся в слова, и слышал эти слова, но словно издалека…

— …ты ему сказал?

Собрав волю в кулак, Роуэн отступил на полшага.

— Это не то, что ты думаешь, Руна!

— А что же?

Девушка все еще улыбалась. Но ее взгляд был холодным. Нет, печальным. Разочарованным. Господи, как ей все объяснить? Если он во всем признается, его вряд ли оставят в живых.

— Это не связано с делом, ради которого мы сюда пришли.

— А с чем это связано?

— Для вас это не имеет никакого значения. Я дал слово, что…

— Твое слово мало что значит! — вспыхнула Руна. — Ты любишь раздавать его направо и налево, верно? Ты всерьез ожидаешь, что я, застав тебя в городе за разговором с этим монахом, скажу теперь: «Все в порядке, Роуэн, ты ведь человек слова!»? Да? Ты сам в это веришь?

Англичанин увидел, как Ингварр ухватился за топор Бальдвина и одним рывком вытащил его из бревна. Затем викинг снова схватил Алевольда за волосы и заставил его задрать голову.

— Посмотрим, не удастся ли мне немного все ускорить, — произнес Ингварр и поднял топор.

Монах побелел как полотно. Казалось, он вот-вот потеряет сознание.

— Тебе всегда нужно перегибать палку, Ингварр? — пробормотала Руна, не отрывая глаз от Роуэна. Очевидно, она не сомневалась, что викинг лишь старается припугнуть священника. Вот только сам Ингварр, похоже, не был так уж уверен в этом. Да и Роуэн не знал, чего ожидать от этого воина.

Он снова взглянул в глаза Руне, прочитал в них решимость и сделал свой выбор. Если это можно было так назвать. По сути, никакого выбора у него сейчас не было. Как и последние несколько дней.

— Оставь его в покое! — крикнул Роуэн Ингварру. — Я все скажу.

Викинг оттолкнул бедного монаха с такой силой, что тот упал и остался лежать на земле, боясь пошевелиться.

Роуэн сделал глубокий вдох и заговорил:

— Я исповедался ему в том, что желаю тебя, Руна. Что я держал тебя в объятьях и целовал. — Голос Роуэна звучал хрипло и казался незнакомым; как будто рядом стоял кто-то другой и отвечал вместо него. — И я попросил его молиться за меня, чтобы Бог дал мне силы противостоять соблазну.

Рот девушки открылся от удивления.

— Почему, Роуэн? Почему… ты этого не хочешь? — прошептала она.

Неужели в ее голосе прозвучала тоска? Глаза Руны блестели. Роуэн видел каждую черточку ее лица, каждую изогнутую ресничку, каждую из пока еще еле заметных веснушек. Он поднял руку, прикоснулся к ее щеке и провел большим пальцем по нежной коже. Еще одно мгновение, еще одно… Так могла пройти вечность, но даже ее было бы мало. Затем Роуэн заметил какое-то движение и опустил руку. Вероятно, Ингварр решил вмешаться.

Однако тамплиер ошибся — на этот раз заговорил Бальдвин.

— Я правильно тебя понял?! — прогремел он, удивленно морща бородатое лицо. — Ты… ты любишь мою дочь?

Он говорит о любви? Разве речь шла не о желании? Бальдвин выглядел таким серьезным, что англичанин растерялся.

Взгляд Роуэна снова отыскал глаза Руны, нежные, чистые и печальные. Любил ли он ее? «Господи, помоги мне, я… я не знаю».

— Полагаю, да, — пробормотал Роуэн.

Опасный огонь вспыхнул в глазах Руны.

— Ах, ты полагаешь! А потом отталкиваешь меня, да?

Она прошипела последнюю фразу так тихо, что услышать ее мог только Роуэн.

— Я поклялся не любить ни одну женщину, Руна.

Девушка повернулась к Алевольду.

— Это правда?

Священник вытер рукавом мокрое от слез лицо.

— Я… я потерял нить разговора, — всхлипнул он. — Не убивайте меня, пожалуйста!

Роуэн схватил Руну за руку, заставляя снова повернуться к нему.

— Я принял три обета: бедности, послушания и целомудрия. Это… монашеские обеты. — Он знал, что это слово для него равнозначно смертному приговору. И все же произнес его. Время тайн осталось в прошлом. — Я монах.

12

Руна чувствовала себя так, словно сам бог грома Тор нанес ей удар между лопаток. Ее рука искала, за что бы ухватиться, но рядом ничего не было, поэтому девушка вытащила из-под платья свой амулет и зажала его в кулаке, пытаясь успокоить дыхание. Вдох, выдох и снова вдох… В лагере воцарилась гробовая тишина, и потрескивание костра казалось неестественно громким.

— Значит, ты был прав, Сверри, — произнес Ингварр.

— Что ты имеешь в виду? — почесал голову Сверри.

— Ну, он действительно не может. Ни один монах не может этого.

Сверри растерянно уставился на Роуэна. Ингварр запрокинул голову и громко засмеялся.

— Он монах! Можно сказать, кастрат! Женщина в мужском теле! А Руна…

Девушка почти не слышала, что Ингварр говорил дальше. Прежде чем она смогла осознать происходящее, ее отец оказался рядом с Роуэном, спокойно стоявшим на месте, и ударил его кулаком прямо в челюсть.

— Я ни в чем не могу упрекнуть тебя, англичанин, ты вел себя примерно. — Предводитель йотурцев плюнул Роуэну под ноги. — Этот удар ты заслужил лишь потому, что ты монах. Один из тех, кого я, как ты знаешь, ненавижу, и не без причины. — Бальдвин ударил Роуэна еще раз. Тот не дрогнул. — А этот удар за Руну, которой ты вскружил голову.

Роуэн поднял руку, но лишь для того, чтобы потереть ноющий подбородок. Бальдвин проделал то же самое со своим кулаком.

Неужели она и вправду позволила вскружить себе голову? Видимо, да. Когда Роуэн пару минут назад сказал, что любит ее, Руна, еще не зная всей правды, готова была взорваться от счастья. Ей хотелось кричать о своей любви. Чем же еще могло быть это дурманящее чувство, которое она носила в себе? Но затем оказалось, что Роуэн по какой-то причине от нее отказывается. Как она могла догадаться, что он принял обет целомудрия? Что он монах!

«Вообще-то я должна радоваться, что он нас не предал… Но… милостивая Фрейя, я не могу!»

Ингварр продолжал отпускать шуточки, но девушка не обращала на него внимания. Она не могла оторвать глаз от Роуэна. Не могла не восхищаться его гордостью и самообладанием. Хотелось ли ей, чтобы он набросился на Ингварра? Сделал что-то, что позволило бы ей стряхнуть с себя оцепенение? Руна больше не могла выдерживать его спокойный взгляд, поэтому развернулась и быстро зашагала вдоль берега.

— Оставьте мою девочку в покое! — донесся до уходящей Руны голос Бальдвина, а затем шум лагеря остался позади.

Далеко она не ушла. Темнота надвигающейся ночи вскоре подарила ей желанное чувство одиночества. Чуть поодаль за ней следовала темная фигура; судя по очертаниям, это был ее телохранитель Халльвардр. Руна опустилась на ближайший валун, сняла сапоги из оленьей кожи и зарылась голыми пальцами в мокрый песок.

Множество мыслей проносилось в голове у девушки: о цепочке с кулоном, которая наверняка предназначалась не для ждущей дома невесты; о дощечках Стигра, согласно которым показательный бой с Роуэном изменит ее жизнь. И что же он изменил? Заставил Роуэна влюбиться в нее? А ее в него? Норны наверняка вдоволь посмеялись над этой битвой. И продолжают смеяться.

— Руна…

Ариен, закутанный в плащ, подошел к ней сзади. Девушка подвинулась, чтобы брат мог сесть, свесив ноги вниз.

— У тебя не замерзли ноги? — спросил он.

— Это приятный холод. — Руна ненадолго задумалась. — Что делает Роуэн?

— Он в своем шатре. А ты что делаешь?

— Думаю. — Девушка обняла брата за плечи и притянула его к себе. Внезапно с ее губ сорвался горький смех. — Знаешь, я всегда жалела о том, что среди йотурцев нет никого, кто мог бы слагать стихи и петь — скальда, который воспел бы наши подвиги. А теперь я почти рада этому. Представь, какую смешную песню он исполнял бы у костра! «Воительница и монах». Или «Воитель и дурочка». — Смех словно застрял у Руны в горле. Ей хотелось разрыдаться.