Отец осушил свой рог, вытер губы тыльной стороной ладони и продолжил разговор. Скот вскоре нужно будет отогнать на расположенные выше сочные луга. Некоторые из поврежденных за зиму хижин еще не успели починить. Нового орла, вырезанного Бальдвином перед последним плаванием, следовало водрузить на фронтон.

— …а «Ловца ветров» необходимо заново законопатить. Обещаю, этим летом ты совершишь боевое плавание.

Предводитель викингов щелкнул пальцами и показал на один из стоявших у стены сундуков. Его пышнотелая и еще молодая вторая жена Юта, которая после смерти матери Руны была повышена до ключницы, поспешила открыть нужный сундук и вынула из него что-то продолговатое, завернутое в полотно. Подав сверток Бальдвину, женщина безмолвно отступила.

Под полотном скрывался кинжал причудливой формы.

— Дочь, я клянусь тебе на этом кинжале.

Бальдвин положил оружие на стол и пододвинул его к Руне. Более странного кинжала девушка еще не видела. Ариен тоже вытянул шею. Клинок был изогнут и так тщательно отполирован, что Руна могла видеть в нем каждую черточку своего лица. Позолоченную рукоять покрывали размашистые знаки, напоминавшие те, что были вырезаны на дверных рамах, и все же отличавшиеся от них. Гарда изгибалась полукругом, словно замерший стебель склоненного ветром цветка. По всей рукояти переливались драгоценные камни.

— Этот кинжал был в сундуке англичанина, — объяснил Бальдвин и с самодовольным видом почесал бороду. — Теперь он твой.

— Спасибо, — пробормотала Руна. — Он прекрасен.

— Интересно, откуда он? — стал размышлять вслух Ариен. — Кажется, будто его сделали в… какой-то волшебной стране. Франки такого не умеют.

— Не умничай, — сказал Бальдвин, сдобрив свой совет подзатыльником. — Это сарацинский кинжал. А подробности нам расскажет сам англичанин.

Осторожно, словно боясь разрушить это невероятное творение, Руна кончиками пальцев скользила по рукояти, усыпанной маленькими красными камнями. Они напоминали ей застывшие глаза миниатюрного дракона. Кажется, эти камни называли рубинами. «А глаза англичанина словно из янтаря…» — невольно подумала девушка и с такой силой сжала рукоять кинжала, что у нее заболели пальцы.

— Он никогда не заговорит! Неужели ты не видишь этого, отец?

— Я вижу мужчину, который прямо просится, чтобы с него сбили спесь. Он христианин! Они не такие крепкие, какими хотят казаться. Уже завтра он будет умолять нас о куске хлеба и глотке воды.

На мгновение Руна лишилась дара речи.

— Но… отец! В их древних историях говорится, что именно христиане готовы были скорее умереть, чем отступиться от своей веры и поклониться старым богам.

— Истории! Пергамент как лживый ребенок, сказал как-то один мудрец. Особенно когда речь идет об этих крестопоклонниках!

С этими словами Бальдвин поднял свой рог и отпил из него. Руна вздохнула. Когда речь шла о приверженцах распятого бога, ее отец терял рассудительность. О могучие асы и ваны, эта вражда обещает быть вечной!

— Ариен сказал, что, когда англичанин был привязан к мачте, Ингварр поднес нож к его глазу — еще немного, и он мог выколоть его. А тот даже не моргнул.

— Так и было, — подтвердил Ариен.

Бальдвин проворчал в ответ что-то невнятное.

— Он не заговорит, отец! Эти глаза наверняка видели кое-что похуже острого ножа.

Предводитель викингов зарычал себе в бороду:

— Ты понятия не имеешь о походной жизни! И о мужчинах тоже! Откуда тебе знать?

Девушка пожала плечами.

— Просто знаю, и все.

— Да-да, молодежь всегда все знает лучше. Как бы там ни было… ты хочешь, чтобы я дал ему поесть, верно?

Руна улыбнулась самой обезоруживающей улыбкой, на которую только была способна.

— Верно.

Одновременно с этим она спрашивала себя, какое ей вообще дело до англичанина. Он был всего лишь пленником, частью добычи. Более того, он не заслуживал ее помощи, потому что испытывал к ней лишь презрение — в этом девушка убедилась утром, когда он, словно зачарованный, любовался Ательной, а ее наградил беглым пренебрежительным взглядом.

— Нет! — Бальдвин стукнул рогом о стол и поднялся. — Завтра он заговорит. А теперь, мои любимые дети, спокойной ночи!

— Пусть его хотя бы переведут в конюшню. — Руна сама не понимала, зачем она снова пытается помочь пленнику. — Там не так холодно…

— Нет! — повторил главный викинг.

Он направился к одной из занавешенных боковых дверей, за которой скрывалась лестница, ведущая в его покои.

Руна задумчиво смотрела вслед отцу, пока не почувствовала на себе вопросительный взгляд Ариена. Девушка лишь пожала плечами. Не следует думать об этом англичанине. О Роуэне.

5

Какой это был день: второй, третий? Или он сидел здесь уже месяц? Нет, месяца в таких условиях он бы не протянул. Время тянулось слишком медленно. Желудок уже давно перестал урчать от голода. Холода Роуэн больше не чувствовал, как и своих конечностей. В туловище еще теплилась жизнь, но и оно постепенно превращалось в заледенелый камень. Единственным острым ощущением, которое сейчас испытывал Роуэн, была жажда.

Опухший язык теперь был в два раза толще, чем обычно. Даже облизать пересохшие губы не удавалось. Боль говорила тамплиеру о том, что они потрескались. В голове стучало, словно рядом стоял викинг и изо всех сил колотил боевым топором по железному краю щита.

Спустя мгновение перед Роуэном показался Ингварр. Выпрямившись и расправив плечи, викинг резко ударил пленника в лицо. Роуэн почувствовал вкус крови. Он не помнил, в который раз, третий или, может быть, четвертый, Ингварр пытался, в прямом смысле слова, выбить из него признание.

— Давай говори, английский пес! Откуда ты? Кто твои родные? Отвечай!

Поначалу Роуэн качал головой и говорил Ингварру «нет», но с каждым разом это отнимало у тамплиера все больше сил, поэтому теперь он просто молчал.

Йотурцы тем временем занимались своей каждодневной работой. Вид привязанного перед домом Бальдвина пленника их ничуть не смущал — очевидно, такое зрелище было для них привычным. На второй день с другой стороны точно так же привязали одну из местных женщин. «Она наставила рога мужу», — сказал кто-то, проходя мимо Роуэна. Спустя несколько часов женщину развязали. Забиравший ее викинг — видимо, тот самый муж — встретил несчастную увесистой пощечиной. Роуэн предпочел бы, чтобы все было наоборот.

Однако нравы норвежцев значительно отличались от английских; тамплиер слышал об этом и раньше. Существование женщин-воительниц было тому примером.

Роуэн задумался, не попросить ли воды. Временами он был почти готов опуститься до мольбы. Его состояние становилось все хуже, а боли все нестерпимее. Перед глазами постоянно чернело. Тамплиеру уже доводилось переживать нечто подобное — под Хаттином. Тогда он поклялся себе, что ни о чем не станет умолять сарацин, если окажется у них в плену. Может быть, теперь Бог хотел проверить силу его решимости?

В тот же миг, словно ниоткуда, перед Роуэном возникла женщина. Ее лицо колыхалось, как пламя свечи. Веснушки как будто плясали у него перед глазами. Свободные пряди зачесанных назад волос казались маленькими живыми змеями. Роуэн растерянно замотал головой. Разве не Ингварр стоял перед ним всего миг назад? Тамплиер вскрикнул, когда женщина схватила его за волосы, чтобы прижать разрывающийся от боли череп к стене.

Пара глаз цвета залитого солнцем моря пристально смотрела на Роуэна сверху. Он попытался вспомнить имя прекрасной воительницы… Ее звали Вихрь.

— Ты никогда не заговоришь, — с сожалением пробормотала девушка и прижала что-то к его губам.

Роуэну снова захотелось крикнуть — на нее, потому что каждое прикосновение было для него сейчас хуже удара. Даже вода, внезапно потекшая в пересохшее горло тамплиера, причиняла боль.

— Спасибо тебе, Сверри, — сказала Руна.

Высокий плечистый викинг бросил англичанина на лежанку Стигра, словно это был мешок с зерном, и выпрямился. Затем Сверри вытащил из-за пояса заранее подготовленный кожаный шнур, завел лежавшему без сознания Роуэну руки за спину и связал их.