— Разве он арестован не за долги? — спросил хмуро Наль, которому доктор разрешил сегодня подняться с постели.

— Долги — только удобный повод, — ответил Гото, многозначительно щурясь.

— Отводят Окаде глаза. Хотят выиграть время и усыпить бдительность правительственных кругов, — сказал Онэ. — Но в бумагах, которые передала профессору Сумиэ, Имеются достаточные свидетельства о подготовке фашистов к перевороту. Военное министерство, по моему мнению, даже поощряет их.

— Борьба за жирный кусок! — поморщился Гото. — Генералов — верхушку военщины — уже не удовлетворяет хозяйничанье под сурдинку. Им мало быть частью власти, хотя бы и самой существенной. Они хотят диктатуры.

— Буржуазия вряд ли на это пойдет.

— Вот потому-то они и намерены ее припугнуть. По существу, почва для сговора уже подготовлена. Минсейто и Сейюкай не очень принципиальны. Использование парламентских иллюзий имеет пока некоторый смысл и для военщины.

— Да, буря близится, — сказал Онэ в раздумье. Кейсицйо с фашистами заодно. Надо крепче опереться на массы, поднять через рабочее издательство широкое мнение всей страны. Таками-сан готовит в парламент запрос об убийствах и пытках политических заключенных. Я тоже пишу об этом для нашей газеты. Пусть страна знает!

Он достал папиросу, сломал в торопливости о коробку спичку, чиркнул второй и, сделав глубокую затяжку, раздельно сказал:

— А между собой они пусть грызутся. Их разногласия дадут нам победу.

В комнате становилось темно. Гото поднялся с татами, опустил на обоих окнах плотные тростниковые шторы и зажег электричество. На улице фонари еще не горели, хотя низкое зимнее солнце было близко к закату. Из-за тонкой стены доносились приглушенные голоса Эрны и Сумиэ, работавших над переводом статьи для журнала.

Наль тихо сказал:

— Не забывай главного, Онэ-сан. Фашизм провоцирует новую мировую войну за передел мира. Маньчжурия уже захвачена. В северные провинции Китая отправляются втихомолку все новые и новые войска… Конечно, кто сеет ветер, тот пожнет бурю!… Но мы должны помнить, что «для трудящихся нет выхода из империалистической бойни иначе, как через гражданскую войну». В этом ключ всей политики!.. Так учил Ленин. Так учит нас коммунистическая партия.

— О, я очень жалею, что я не член этой партии! — сказал взволнованно Онэ. — Коммунисты действительно борются против зла, не щадя жизни. Их истязают и душат. Но разве правду задушишь! За нее встанут все лучшие силы нации единым народным фронтом.

Он подошел к окну и, отогнув штору, показал на далекий фабричный поселок, за которым смутно виднелись покрытые серым снегом поля и избы крестьян.

— Они… они тоже это скоро поймут! — добавил он с силой.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Ветер вторые сутки упрямо дул с севера; но стужа спадала. Черные низкие тучи ползли над Токио, уплотняясь и тяжелея. Когда пошел снег, из автороты шестого полка выехали пустые грузовики и, оставляя на подбеленной дороге непрочный узорный след от колес, урча свирепо моторами, понеслись в темноту метели. На каждом автомобиле лежало по банке бензина и по бочонку рисовой водки.

Обогнув невысокие постройки военного городка, грузовики разделились: одни повернули по гладким камням шоссе в сторону гвардейских казарм, другие притихшей кучкой сгрудились около штаба первой дивизии, еще недавно составлявшей основу токийского гарнизона, но теперь почему-то срочно назначенной для отправки на материк.

Яркий свет уличных фонарей терялся, точно в тумане. Снег продолжал падать безостановочно и обильно…

В казармах первого и третьего пехотных полков и в седьмом гаубичном люди, казалось, спешно готовились к ночной погрузке на транспорт. Сержанты поили солдат рисовой водкой из небольших пузатых бочонков, только что привезенных на грузовиках автороты. Офицеры, с красными от вина лицами и глазами, суетливо отдавали последние приказания по взводам и отделениям, поручая каждому небольшому отряду самостоятельное задание.

Фанфары и горны молчали, но черные пирамиды винтовок были уже наполовину разобраны по рукам и кожаные подсумки туго набиты боевыми патронами. Люди заметно нервничали, но бодрились.

— Робеть, друзья, нечего. За императора выступаем! — громко оказал толстоногий широкоскулый сержант, угощая солдат вином. Одновременно он раздавал отпечатанную на гектографе, речь командира роты, направленную против «правительства стариков».

— От них вся беда, — вздохнул маленький быстрый солдат, жадно хватаясь за фляжку с водкой. — Отец мне писал, что весь урожай пришлось помещику

за аренду отдать, а сами едят травы да корни деревьев… Вот до чего довели.

— У нас такое же дело. Ни зерна риса. Недоимки жить не дают. Сестренку вербовщику продали, — откликнулся из толпы мрачный голос.

— Мучится народ. Повсеместно! — добавил уныло третий.

В проходе казармы, у фонаря, рослый солдат неторопливо и связно читал полученную от сержанта листовку:

— «…Ради чего и ради кого заставляют нас проливать свою кровь?… Разве китайцы являются нашими врагами?… Бороться за интересы кучки, японских капиталистов — это не значит служить стране и народу!..»

— Командир… офицер, а гляди, как правильно пишет! — протяжно и удивленно сказал плосконосый парень, оглядываясь на соседей. — Из-за этих капиталистов всё народы страдают. Все зло от их жадности!.. Нам разве маньчжурские земли нужны?… Своих хватит вдоволь, помещичьих… Дали бы только!

— Дадут тебе. Разевай рот, — весело ухмыльнулся ефрейтор.

— Не мешайте, ребята! Насчет войны тут… Читай, Кодзи! Да громче. Шумят очень.

Взволнованные, слегка подвыпившие солдаты обступили чтеца плотной массой. Метнув косой взгляд на занятого около бочонка сержанта, солдат выразительно продолжал:

— «…Японское правительство заявляет, что Япония борется за мир и порядок в Восточной Азии, но всем хорошо известно, что она ведет захватническую войну, разоряя Китай и саму Японию. Японские рабочие и крестьяне вынуждены нести на себе бремя войны, которую японские капиталисты затеяли ради своих интересов. Должны ли мы подчиниться им?… Нет, друзья! Мы не должны умирать за прибыли паразитов, пьющих нашу кровь и губящих наши жизни. Это не любовь к родине!.. Подлинный патриотизм заключается в том, чтобы защищать интересы самого народа и уничтожать его врагов и предателей. Мы должны открыто, с оружием в руках, выступить против милитаристов… Мы хотим м и р а!..»

Последнюю фразу солдат прочитал, почти выкрикнул, с такой силой, что сержант невольно насторожил слух.

— Эт-то ты что читаешь? — спросил он, хватая из рук листовку. — P-революционная пр-рокламация?… Против войны?… А знаешь, что за это бывает?… А ну-ка, ефрейтор, беги, попроси сюда господина поручика или патруль военной полиции!..

— Виноват, господин сержант, — ответил быстро солдат, — эту листовку вы сами мне дали! Сказали, что это отпечатанная на гектографе речь господина капитана: «О целях нашего выступления против продажных чиновников». У рядового Окано тоже такая есть… И у Хираты! И у Эйтаро!.. Можете убедиться!

Он торопливо взял у стоявших рядом товарищей белевшие в их руках листовки и передал начальнику.

Сержант обомлел. Челюсти его сжались, как у бульдога, повисшего в мертвой хватке под горлом врага.

Что это… пьян он? Или действительно так написано?… Откуда у них революционные воззвания?…

Сержант боялся поверить глазам: на каждый листок с капитанской речью, отпечатанной на гектографе, приходилось по два или по три листка антивоенных прокламаций, которые он только что собственноручно роздал солдатам. Кто их подсунул ему?… За это его самого могли упечь!..

— Н-немедленно!.. В-воз-вратить!.. Об-братно все!.. — крикнул он сиплым голосом, вытягиваясь и сразу трезвея. — Р-рота, смирно! Стать всем по койкам!

Он побежал по рядам, вырывая из рук солдат страшные гектографированные листки…