Накануне отъезда из Москвы я взялся за дело сам,

Я был намерен серьезно поговорить с Лизой. Я так и сказал ей, придя к ней вечером без Андрея.

– Лиза, – сказал я, – мне надо с тобой поговорить серьезно.

– Да?..

Она сидела передо мной на стуле и вопросительно смотрела снизу вверх своими ореховыми глазами, аккуратно сложив на коленях руки. Что-то показалось ей странным в моем торжественном тоне – признаюсь, я чувствовал себя стесненно. Вдруг, она начала краснеть, все так же молча, не сводя с меня глаз; медленно заливаясь румянцем от шеи до лба, до самых корней пушистых, рыжих, как бы пронизанных светом волос.

– Послушай, мы же с тобой не дети, – продолжал я рассудительно. – Ведь он неплохой парень! Кому лучше знать, как не мне? Честный, прямой. И как любит тебя! Даже стихи писал. Но плохие…

– Вот как! – шепнула Лиза, опуская голову. – И молчал до сих пор?

– Так ведь застенчивый! Лиза вскинула на меня глаза.

– Ты же его знаешь, – продолжал я. – Просто очень серьезный. И молчун. Иной раз слова не допросишься.

– Да ты о ком говоришь?

– Об Андрее, – удивился я. – О ком же еще?

Но она не стала слушать дальше и почти вытолкала меня за двери – так-таки вытолкала, ни за что ни про что.

– Иди, иди, сват! – приговаривала она. – Тоже мне, сват нашелся!

– Просто хотелось услужить, – оправдывался я. – Чтобы у вас обоих было хорошее настроение…

У нее были грустные глаза, когда она провожала нас на аэродроме. Улыбалась, даже смеялась, но глаза оставались грустными. Почему?..

Проводы вообще вышли неудачные, сумбурные.

Слишком много было помпы, пышных речей и букетов. Один из букетов был вручен Степану Ивановичу, и он таскал его с собой как веник, не зная, куда девать. Союшкин не отходил от меня ни на шаг, учтя то обстоятельство, что на групповых снимках начальника помещают обычно в центре.

Хорошо еще, что мы успели помириться с Андреем перед отъездом.

… Никто не знал, что мы поссорились, и поссорились жестоко.

Можете себе представить – он настаивал на том, чтобы экспедицию отложить!

– Отложить! Да ты в уме? Отложить! Почему?

– Вещество, вызывающее выпадение солей из морской воды, нельзя изготовить так быстро, – доказывал он. – Химики только начали работать над опреснителем по нашему заданию.

– Сколько же времени понадобится, чтобы такое вещество найти?

– Не знаю. Они говорят: год. Может быть, два года… Нет, Андрей решительно сошел с ума!

– Ты взвесь все обстоятельства, – продолжал он убеждать меня. – Хорошо, если подле Земли Ветлугина есть полынья, подобная той, что у острова Врангеля. Ну, а если нет? Вообрази, там сплоченные многолетние льды, барьер льдов. Да так оно, наверное, и есть. Ледокол не сможет форсировать их. Тогда что?

– Дрейфовать. Пусть льды поднесут корабль к Земле Ветлугина.

– Они не только поднесут, но и обнесут. Опишем зигзаг вокруг земли, как Текльтон, и больше ничего.

– А зачем же берем с собой вездеход? Когда начнется зигзаг, сразу же – на вездеход, и прямиком по льдам к земле!

– Так-то оно так, но с опреснителями было бы вернее.

– Ты просто трусишь, Андрей! – сказал я в сердцах. – Мнешься, робеешь, как с Лизой!

Конечно, не надо было бы говорить обидные слова. Я хорошо знал, что Андрей храбр, и не раз имел случай убедиться в этом. Просто он был очень обстоятельный человек, любил действовать обдуманно, наверняка.

Но сейчас это была уже крайность…

Так или иначе, мой друг не разговаривал со мной дня три, пока мы не побывали с прощальным визитом у академика Афанасьева.

Старый ученый, взявший в свое время гипотезу Ветлугина под защиту, принял нас в постели. Перед ним установлен был переносный пюпитр, на котором он быстро писал карандашом.

– Рад, рад, – сказал он, пожимая нам руки. – Садитесь вот тут. Снимите с этого кресла бумаги. Вот так…

У него была наружность доброго деда Мороза: белая борода лопатой и очень ясные, зоркие глаза.

Некоторое время академик пытливо разглядывал нас из-под седых, нависших бровей.

– Ну-с, хорошо, – сказал он. – Как же думаете искать свою землю-невидимку?

– А мы хотим проверить гипотезу на слух. Если землю никак не удастся увидеть, попробуем ее услышать…

– А, эхолот!.. Ну что ж, правильно. Кропотливо и медленно, зато надежно… И как думаете: отзовутся ваши острова?

– Должны отозваться. Не могут не отозваться.

– Что ж, буду рад. У меня уж и место для ваших островов оставлено. Вот здесь! – Он показал на рукопись, над которой работал перед нашим приходом. – Задумал новый труд. Называется кратко: “Северный Ледовитый”.

– О! И большой труд?

– По плану, шесть томов. Хочу дать полный свод современных знаний об Арктике, нечто вроде энциклопедии…

Я поинтересовался, сколько же лет работы отнимут эти шесть томов.

– Не меньше семи-восьми, вероятно…

Мы молчали. Академик искоса посмотрел на меня и улыбнулся.

– А я знаю, что вы подумали! – сказал он неожиданно.

Я смутился.

– Да, да. Подумали: каков старик! Девятый десяток пошел, а он на восемь лет вперед загадывает, план работы составляет.

Я принялся бормотать какую-то чепуху, потому что Афанасьев угадал – именно это я и подумал. Наш хозяин засмеялся:

– Ну-ну, не отнекивайтесь! Я сам на вашем месте подумал бы то же. – Он энергично похлопал по лежавшей на одеяле рукописи. – Не доживу? Нет, друзья мои, доживу. Именно потому и доживу, что на восемь лет вперед заглядываю!

Задумчиво помешивая ложечкой в стакане (нам подали чай), он продолжал:

– Любимая работа поддерживает, бодрит… Еще Сенека сказал: “Прожить сколько надо – всегда во власти человека”. Мне лично надо десять лет, потому что этот труд нужен моей родине! Да, помню, знаю: здоровье, возраст… Но есть, по-моему, нечто вроде рефлекса цели, как думаете? Я вот подметил; если обычная прогулка, без цели, без дела, – устаю, а если впереди цель, что-то очень интересное, – забываю об усталости!

Академик поглядел на меня и Андрея, нагнув голову набок. Приветливые морщинки побежали от глаз.

– А потом, – сказал он, пожимая нам на прощанье руки, – не находите ли, что вообще интересно жить? Мне, например, до крайности любопытно узнать, найдете вы свои острова или нет.

Тогда мы и помирились с Андреем – сразу же, как только вышли от академика, чуть ли не в подъезде его дома.

– Извини меня, Андрей, – начал я. – Бухнул, понимаешь, сгоряча…

– Ничего, ничего, – поспешно сказал мой друг. – С кем не бывает…

И мы заговорили об экспедиции, как будто бы не случилось ничего.

Глава третья

ПРИЧУДЫ ВЕТРА И “МЕРТВАЯ ВОДА”

– Поздравляю! Вошли в Восточно-Сибирское, – сказал Андрей, распахивая дверь в мою каюту.

– Уже Восточно-Сибирское? Приятно слышать! В штурманской рубке узнал?

– Нет, по воде определил. Вода снова прозрачная, как и в море Лаптевых. На глубине двенадцати метров – отрицательная температура. Только что делал зондировку…

– А видимость?

– Ни к черту! Туманище навалило такой, что Союшкин советует стать на якорь.

– Ах, Союшкин уже советует…

Наверху действительно было мутновато. Корабль медленно подвигался вперед в почти сплошной белесоватой мгле.

Мы с Андреем поднялись на капитанский мостик. Взглянув на сконфуженное и сердитое лицо Сабирова, стоявшего рядом с капитаном, я догадался, что место наше неизвестно.

Это было нехорошо. По гидрологическим признакам, названным Андреем, получалось, что мы уже перешагнули порог Восточно-Сибирского моря[15]. Но оно большое, это море. Где же мы? В тумане могут произойти любые неожиданности. Нас может снести на юг или на север. А к северу в этом районе, по-моему, опасные банки[16].

– Не успел, Алексей Петрович, солнце схватить, – доложил Сабиров с огорченным видом.