С каждым годом Нина училась все лучше и лучше. Казалось, родителям бы только радоваться, но появилась новая забота: у Нины не обнаруживалось склонности ни к какой профессии. Отец не хотел неволить Нину, но надо же было ее к чему-нибудь пристрастить.

— Нинуська, вчера я заглядывал в ваш спортивный зал… Хорошо ты там на всяких этих штуках кувыркаешься. Может быть, тебе спортом заняться, а? Говорят, даже институт такой есть.

Нина отмолчалась.

В другой раз отец застал ее за техническим журналом.

— А что, если тебе инженером стать? — спросил он. — Ты говори, не стесняйся.

Но Нина и на этот раз отмолчалась.

Вечером, уйдя в свою комнату, она подолгу разглядывала многочисленные фотографии брата Данилы, теперь военного летчика. Тут были и одиночные и групповые снимки на фоне летного поля — с самолетами, ангарами…

Через несколько дней приехал домой Данила. На нем темно-синий костюм, перетянутый блестящими ремнями. Нина глядела на него с восхищением и тайком выспрашивала его о чем-то. А потом вдруг объявила родителям:

— Я буду летчиком!

— Как? Кем? — переспросил изумленный отец. У него даже трубка выпала изо рта. — Летчиком?

С минуту все сидели молча, потом, подобрав трубку и набив ее, отец сказал:

— Хотя чему удивляться? Мать у тебя была пулеметчицей… Летай!

Мать всплакнула, но на другой же день отыскала в книжном магазине книгу летчика Михеева и подарила дочери.

В 1940 году Нина без отрыва от учебы в десятом классе поступила в аэроклуб. Когда проходила медицинскую к о-миссию, старичок врач, осмотрев ее сильную, стройную, словно из металла отлитую фигуру, восхитился:

— Амазонка! Какие тут сомнения?! Она рождена для неба!

Инструктором Нины оказался летчик Василий Дремов. При первом знакомстве он выказал явное недоверие к Нине. Как и многие другие, он, видимо, считал специальность авиатора недоступной для женщин. И это еще больше подзадорило Нину. Она всеми силами старалась рассеять чувство напряженности и страха, которые присущи почти всем людям, когда они идут в первый полет. Есть один момент в полете, который почти всегда смущает новичка, это момент уборки газа и перехода самолета, на планирование. Впоследствии это никак не отражается на летчике, но в первый, раз…

…Мотор рокочет ровно, самолет, упруго покачиваясь, уверенно плывет над землей — и вдруг… тишина, самолет клюет носом, полет становится зыбким, и пассажир испытывает такое ощущение, будто внутри у него что-то обрывается… У инструктора в кабине сферическое зеркало, в котором он видит курсанта за своей спиной, и ему смешно.

Нина очень внимательно вслушивалась в возбужденные рассказы товарищей о первом полете, и когда подошла ее очередь лететь, то многое учла. Напрасно Дремов, глядя в зеркало, искал на ее лице признаков страха. Он видел спокойное внимание и восторженное удивление. А во время наземных занятий Дремов не находил слушателя более внимательного и понятливого, чем Нина. Это принудило его изменить свое мнение о девушке. Одной из первых она вышла и в самостоятельный полет. Дремов гордился ею.

Вскоре произошел случай, который заставил Дремова еще больше гордиться своим учлетом, Аэроклуб посетил генерал. Ожидали, что прикатит легковой автомобиль, адъютант, щелкнув каблуками, распахнет дверцу и из автомобиля выберется полный и непременно пожилой мужчина с усталым взглядом. А вышло все не так.

Над аэродромом с ревом пронеслась двойка тупорылых истребителей, да так низко, что под самолетами трава колыхалась. Затем истребители свечой вонзились в небо и тотчас круто опустились и приземлились. Едва замерли их винты, как из кабин выскочили два летчика. Один из них и был генерал — молодой богатырь, с веселым лицом и не в генеральской форме, а в простом синем комбинезоне. Он взял под руку начальника аэроклуба и, весело с ним беседуя, направился к штабу.

После обеда генерал наблюдал полеты курсантов. Увидев Нину, подозвал к себе.

— Скоро, девушка, полетите самостоятельно? Уже летаете?! Молодец! А можно, я с вами слетаю за пассажира?

Нина смутилась и не знала, как отвечать.

— Вижу, что уговорил, — засмеялся генерал. — Идем к самолету.

Дремов помогал Нине крепить привязные ремни, волновался и шепотом просил: «Ты уж, пожалуйста, повнимательней… Понимаю, все-таки генерал, но ты уж постарайся, не подведи».

И Нина не подвела. Когда сели, генерал снял шлем, и ветерок разметал его курчавые, пышные волосы. Из самолета вылез с довольной улыбкой и долго смотрел в небесную голубизну. Нина стояла рядом, по-военному приложив руку к виску, и ждала замечаний. Генерал обернулся, встретил ее выжидающий взгляд, засмеялся.

— Вольно, товарищ Соколова, Хорошо летаете. Вот вам от меня на память за этот полет. — И протянул свои летные перчатки. Но, взглянув на ее руки, смутился: — Они, правда, великоваты для вас, но пусть как память. Хорошо летаете…

Подошли начальник аэроклуба и Дремов. Генерал и для них нашел хорошие слова:

— Если у вас девушка так хорошо летает, — сказал он, — то парням было бы стыдно летать плохо. Благодарю! Вы куете нам достойное пополнение. Желаю дальнейших успехов. — Попрощался и улетел.

Долго вспоминали аэроклубовцы эту встречу и надеялись на новую, но она не состоялась. Молодой генерал погиб в самом начале войны.

Визит генерала решил будущее Нины. Она стала инструктором и крепко полюбила свою профессию.

Через полгода после окончания аэроклуба Нина выпустила первую группу учлетов. Шесть летчиков, и все с отличными показателями. Авторитет Нины как инструктора окончательно окреп. Появилось много поклонников. Нина посмеивалась над ними. Только от одного человека хотела бы она услышать слова любви, но его среди поклонников не было. Человек этот был Дремов. Чувство к нему зародилось у Нины еще в первом полете. В начале это было очень робкое чувство: Дремов для нее был богом, владеющим-тайнами летного искусства. В сравнении с ним она казалась себе жалким существом. Это преклонение перед первым воздушным учителем осталось в ней навсегда, хотя, по мнению окружающих, она и сама теперь летала не хуже Дремова.

Но кумир был к ней равнодушен. Мало этого, он как будто избегал с ней встречаться, а встречаясь, был неизменно и холоден и серьезен. Чтобы поговорить с ним, Нина придумывала разные предлоги — то за одним, то за другим советом к нему обращалась. Он отвечал охотно, но сухо и официально. Нина грустила и пыталась понять причины его равнодушия. Она и не догадывалась, что «сухость» Дремова искусственна, что он давно ее любит, но по свойственной ему стеснительности боится высказать любовь. Он видел, как Нина смеется над своими поклонниками, и более всего боялся, как бы и над ним она не посмеялась. А время шло. Наконец он понял, что надо как-то объясниться, и однажды, после бессонной ночи — это было в июне 1941 года — он решил: будь что будет, сегодня он скажет ей все.

Он знал, что вечером Нина пойдет в поселок к своим родителям (аэроклуб находился в шести километрах от поселка), Он проводит ее и дорогой скажет о своей любви. Если ответ будет отрицательным, он напишет заявление начальству с просьбой перевести его в другой аэроклуб.

На полетах в тот день он был сумрачней обычного и ни с кем не говорил. После рабочего дня зашел к себе, поспешно переоделся и, выйдя из дома, увидел Нину. Около нее было уже трое «провожатых». Один из них с гордостью держал Нинин чемоданчик, в котором она носила комбинезон, шлем, очки и перчатки. Дремов приостановился, издали залюбовавшись девушкой. Кто-то тронул его за локоть. Обернувшись, он увидел парторга.

— Дремыч, — сказал парторг, — ты не забыл, что у нас совещание?

Дремов вытаращил глаза. Действительно, черт возьми, как это он забыл про это проклятое совещание!

— Не пойду, — сказал он решительно. — Не могу. Что хочешь думай, а вот не пойду — и все тут!

— Постой, постой, — начал было парторг, — да ты приди, скажи, мы обсудим и отпустим…