С этими словами он вышел, приказав начальнику охраны зорко наблюдать за пленниками.

— Ну, так как? — спросил майор Грибанов подпоручика Хаттори, хотя отлично понял все, что сказал поручик.

— О ваших просибах дорожат начариству, — ответил переводчик и доверительно добавил: — Дежурный боится сам разрешить.

Русские не без значения переглянулись, отмечая расположение к себе переводчика.

В помещении стало тихо. Одного табурета не хватало, и Грибанов прохаживался вдоль стены, у которой сидели пленники. Доски поскрипывали, подгибаясь под его ногами. У противоположной стены в углу сидел подпоручик Хаттори, с откровенным любопытством рассматривая пленников. Против него за столом у маленького окошка, ведущего в коридор, сидел дежурный — круглолицый, узкоглазый, немолодой жандарм, занятый, видимо больше для виду, какими-то бумагами.

Японцев и пленников разделяла высокая чугунная печь, напоминающая домну в миниатюре, — непременная принадлежность жилых японских помещений. На ней стоял массивный чугунный литой чайник, в нем нудно и однообразно пищал пар.

— Иннокентий Петрович, мне дурно, — вдруг нарушил молчание Стульбицкий. — У них здесь какая-то кислая вонь, попросите пожалуйста, для меня холодной воды.

— О, сию минуту, — вскочил Хаттори.

Он сказал дежурному чтобы тот быстро принес кружку холодной воды, но солдат ответил, что не может уходить от телефона. Тогда Хаттори сам вышел и вскоре вернулся с водой. Трясущимися пальцами Стульбицкий вцепился в фарфоровую плошку и моментально осушил ее.

— Благодарю вас. — с облегчением произнес он и тыльной стороной ладони потер лоб.

— О, пожаруйста. — улыбнулся Хаттори и слегка поклонился.

— Он хороший парень, — шепнул Борилка на ухо капитану Воронкову.

Воронков, качнув головой, обратился к Хаттори:

— Скажите, пожалуйста, кроме нас кого-нибудь еще из русских подбирали с погибшего парохода?

Подпоручик Хаттори не без значения покосился на дежурного жандарма, отрицательно тряхнул головой, потом сказал:

— Прошу не задавать мне деровых вопросов, я торико переводчик.

При этих словах майор Грибанов и капитан Воронков многозначительно переглянулись. Все русские, даже Андронникова, тоже улыбнулись.

Время тянулось мучительно медленно. Пленники изнывали от усталости и от жары — в комнате было сильно натоплено. Но еще больше мучила тайная тревога за свою судьбу: чем все это кончится?

Но вот наконец раздался телефонный звонок. Дежурный жандарм расторопно схватил трубку.

— Дежурный рядовой Нарита слушает. Да, здесь. Раскисли, оборванные. Семь человек. Просили чаю и еще медицинской помощи, у них двое раненых. Одна женщина. Да, очень красивая. Нет, не оказывали. Чаю тоже не дали. Им здесь не курорт. Хай!

Он положил трубку.

— Кто звонил? — спросил подпоручик Хаттори.

— Ординарец господина подполковника Кувахара. Скоро господин подполковник будет здесь сам.

Едва ли кто-нибудь заметил хоть малейшие перемены на лице Грибанова при упоминании имени подполковника Кувахара. Усилием воли Грибанов старался казаться спокойным. Он не думал, что эта встреча состоится. Теперь надо готовиться к худшему, — в этом Грибанов отдавал себе ясный отчет. А может быть, Кувахара не узнает его?

Прошло с четверть часа после телефонного, звонка, и в коридоре послышались быстрые легкие шаги. Дверь решительно распахнулась, и на пороге появился маленький, пропорционально сложенный бравый офицер с нашивками подполковника, при сабле с золоченым эфесом. Кувахара хорошо подготовился к этой встрече с русскими.

Подпоручик Хаттори и дежурный жандарм дружно вскочили со своих мест и взяли под козырек. Подполковник решительно прошелся по комнате и так же решительно сел на стул дежурного жандарма. Расставив широко короткие ноги в желтых сапогах с высокими каблуками и поставив между ногами саблю, он положил на эфес обе ладони и горделиво, молча стал рассматривать пленников. Так осматривают мебель или картины, когда хотят их купить.

Грибанов стоял вполоборота к Кувахара, заложив руки за спину и искоса посматривая на него. Борилка и Андронникова вовсе не смотрели на Кувахара, как бы не замечая его. Только американцы со страхом да Воронков и Стульбицкий с любопытством смотрели на вылощенного, самодовольного японского подполковника.

— Кто эти? — спросил Кувахара подпоручика Хаттори, указав на американцев, после того как внимательно осмотрел всех.

— Господин подполковник, я их ни о чем не спрашивал и не отвечал на их вопросы.

— Спросите этого верзилу, — кивнул он на Грибанова, — кто эти двое с бородами?

— Господин подполковник приказар спросить, кто двое с бородами? — спросил Хаттори Грибанова.

— Спросите их. Я не знаю, кто они, мы их встретили на острове в полуодичалом состоянии. Они не говорят по-русски, а мы не знаем их языка.

— Ду ю спик инглиш?[Говорите ли по-английски? (англ.)]— спросил Хаттори капитана Брича.

— Да, говорю, — неохотно ответил тот.

— Американцы, англичане?

— Американцы.

— Господин подполковник, это Американцы, — объяснил Хаттори. — Русские ничего о них не знают, так как встретили их на острове в полуодичалом состоянии. — Передайте тем и другим, что я отдаю приказание посадить американцев в карцер, как представителей враждебного государства. Что касается русских, то они будут помещены в хорошие условия, накормлены, больным будет оказана медицинская помощь. Русским объясните, что через два часа я буду беседовать с ними об их нуждах и о том, как скорее отправить их в Токио для передать советскому посольству.

Он сидел неподвижно, пока Хаттори переводил русским и американцам смысл распоряжений. Потом встал, сделал легкий кивок головой и вышел, приказав Хаттори следовать за ним.

В кабинете он сказал переводчику:

— Сейчас, после того как американцев отведут в карцер, будете в течение двух часов подслушивать их разговоры. Существенное будете записывать, необходимо делать записи как можно точнее. Дежурный покажет место, где нужно подслушивать.

— Слушаюсь!

Как только Хаттори вышел, подполковник Кувахара взялся за телефонную трубку и вызвал начальника жандармерии:

— Как с оборудованием помещения для русских? „Волчок“ для подслушивания проверили? Завесьте его какемоно[Какемоно — длинный свиток из шелка, наклеенного на бумагу, или просто из бумаги с нарисованной на нем картиной]. Я там буду один. Не забудьте поставить кресло. Через десять минут я выхожу, через пятнадцать выводите русских.

Помещение, отведенное для русских, находилось в здании офицерского собрания. Это была просторная чистая комната с неизменной чугунной печкой посредине, с полом, устланным татами — толстыми матами, обтянутыми циновками из рисовой соломы. Вся обстановка состояла из одного отполированного столика на коротких ножках. Чтобы сидеть за ним, нужно было опускаться на пол. На двух стенах, отделявших комнату от других помещений, висели по два какемоно, а в третьей стене была ниша с раздвижными бумажными ширмами, в нише — постель и посуда. Окно было широкое, с раздвижными двойными рамами: наружная — с прозрачным стеклом, внутренняя — с тонкой прозрачной бумагой, так что через окно, не раздвигая бумажных рам ничего нельзя было увидеть на улице.

Словом, это была типичная японская комната, оборудованная со средним достатком. По-видимому, это была комната отдыха младших офицеров.

Еще по пути сюда Грибанов улучил минуту и предупредил всех, что, когда их оставят одних в помещении, разговаривать нужно либо о пустяках, либо если о серьезном, то самым тихим шёпотом на ухо, так как их непременно будут подслушивать.

В комнате их поджидал санитар с бинтами и йодом. Печка весело гудела, на ней кипел чайник. На столе пять чашек с рисом и пять пустых — для чая. При входе в комнату сопровождавшие жандармы показали жестами — снять обувь. Сами жандармы не вошли: остались в соседнем помещении. Санитар недолго мудрствовал над ранами. Бесцеремонно размотав бинты, он так же бесцеремонно оторвал их от ран, обильно смочил раны йодом и снова забинтовал. Проделав все это молча, ушел, плотно притворив за собой дверь. Русские остались одни.