— Да и сейчас не тепло… — поежился Викул Пахомыч. — Ну что ж, пойдем, что ли? — нетерпеливо добавил он. — Не света же дожидаться!

— До света еще далеко… Сперва, конечно, в разведку.

— Не все сразу… Коня волки задерут, — как его тут бросишь? — возразила Грунька. — Лучше по одному…

— И тебя пустить первой? — с еле приметной усмешкой спросил Мартьян.

— Ну что — и первой! — упрямо и сухо проговорила она. Грунька начинала сердиться на этих друзей-пересмешников.

Не то чтоб они обращались с нею как с бабой, никудышным существом, — этого не было, не такие Мартьян с Викулом, не старорежимники, не отпетые старики, — ее сердила их, казалось ей, неуместная сейчас веселость.

Грунька задумалась о предстоящем деле. Вчера брат Епиха собрал их вместе и долго толковал с ними о закоульских фермах, о падеже скота, о тайно орудующих в артели врагах. После неудачного мятежа они не сложили оружия, видно, готовят новый, еще прошлой весной кто-то швырнул ночью две гранаты в табор партизанских сеяльщиков… Он все им разъяснил, Епиха, а сейчас сидит с председателем Гришей в конторе и, верно, положил голову на стол, дремлет, поджидает их. В конторе — штаб. Гриша с Епихой, в случае чего, подымут на ноги всех красных партизан. Врагу никуда не скрыться… Да, Епиха перед их отъездом что-то шептал в отдельности Мартьяну и Викулу, — зачем он обидел ее, свою сестру? Неужто не совсем надеется на нее?.. А Фиска — тут, на ферме. Она уже с неделю тут, послали ее с согласия Мартьяна Алексеевича проверить, как Пистя выполнила свои обязательства, много ли приплоду у нее за зиму, пособить, если надо, научить… Неспроста брат Епиха затеял это. Не ловит ли он на удочку ихнего Мартьяна Алексеевича?

«Иначе не может быть, — сказала себе Грунька. — Случай подходящий: Фиска соревнуется с Пистей — не подкопаешься… А соревнование-то здесь ни при чем, одна зацепка… Хитрее Епихи поискать!..»

С тех пор как Фиска вышла в первые ударницы, в артели о ней много говорят, больше всего женщины, она у них в почете, — передовая скотница! Однако есть в деревне и такие, кто от зависти мелют невесть какую чепуху, а иные старухи шипят да божьими карами пугают. Только теперь не шибко-то этого боятся бабы… Конечно же, она, Грунька, в числе тех, кто радуется успехам Фиски: с отсталыми ей не по пути, она сама трактористка-ударница. И о прошлом, давно минувшем, помину нет: счастлива она с Никишкой, могла ли она долго таить зло на его сестру, невзначай отнявшую у нее первое счастье? Не могла она. Не знала Фиска, что обездоливает подругу свою, и сейчас не знает… Фиска ходила на курсы в Хонхолой, они снова часто встречались, они снова стали подругами, — старое безвозвратно ушло. Что ни говори, обе они ударницы, родные, одной семьи, — пусть другие завидуют! В каких еще других семьях столько лучших людей?.. Вот сейчас она, Грунька, пойдет к задним воротам фермы. Она знает, что ей делать… Она непременно тайком повидается с Фиской. Не может быть, чтоб Епиха послал их сюда, не получивши сигнала от Фиски, — пора, мол, сегодня что-то должно случиться. Не отправит он также людей, не послав Фиске весточку — жди, обязательно жди этой ночью.

— Что ты затуманилась этак? — прервал Грунькины думы Мартьян Яковлевич.

— А то: ждет нас Фиса или не ждет?

— А как же! Ей дали знать!

— Кто же?

— На то был человек особый назначен.

— Почему же мне не сказали об этом?

— Никому не объясняли, чтоб… в тайности.

— А ты откуда же пронюхал?

— Я такой, пронюхаю! — засмеялся Мартьян.

Круто сменив добродушно-насмешливый тон на серьезный, Мартьян Яковлевич сказал:

— Хватит балясничать! Первым пойду я…

Он быстро исчез в густой мгле, рожденной туманом и уходящей ночью…

Викул Пахомыч и Грунька молча ждали его возвращения. Они напряженно прислушивались: что там, вдалеке, проснулся ли предрассветный ветер в кустах, Мартьяновы ли шаги доносятся еле слышным скрипом на подмерзшей земле? Будто тихо в степном просторе, будто спит все кругом, окутанное пеленою тумана, но вот снова, опять и опять, возникают в отдалении какие-то звуки. Конь ли топочет где-то под самой Косотой, собачий ли брех в дальних улусах, волк ли бродит у поскотины, шум ли какой за оградой фермы, или то грезит, как всегда, сквозь сон, старик Тугнуй, рождая едва уловимые ночные шорохи?.. Разное чудится, если наклонить ухо к земле… Кажется, много часов минуло, как ушел на разведку Мартьян, — где ж он запропастился?

— Вот и я! — неожиданно раздался Мартьянов голос где-то рядом и совсем не с той стороны, откуда его ждали.

— Фу ты, леший! — вздрогнула от неожиданности Грунька.

— Испугал? — Мартьян Яковлевич перелез поскотину шагах в пяти от места, где стояла телега.

— Что так долго? — сказала Грунька. — Чисто заморозил нас.

— Как тебя занесло в тыл? — спросил Викул Пахомыч. — Неужто заплутался?

— Еще что выдумаешь! — ответил Мартьян. — Я, паря, не собьюсь… за вершным гнался… Слыхали?

— Нет… За вершным?

— Да. Подобрался я к ихнему заплоту, посидел-поглядел — всё тихо, спокойно… Иду обратно и вижу: конь к пряслу поскотины привязан. Близко так, рукой подать. Я — туда. Вдруг кто-то как выскочит из какой-то дыры в заплоте — и к коню. Я кричу: «Стой!» А он еще пуще припустил. Проворный такой мужик! Не успел я его схватить. Вот беда!.. Он на коня, я — за ним. Да разве догонишь!.. Вот и бежал, пока дух не зашелся. Врешь, думаю, узнаю, куда ты!

— Не узнал? — спросил Викул Пахомыч.

— В деревню поскакал…

— Похоже, что спугнули мы их. Теперь хоть сиди тут ночь, хоть не сиди — толк один.

— Что ж ты… предлагаешь вернуться в деревню? — озадаченно проговорил Мартьян Яковлевич.

— Конечно, надо бы в штаб, к Епихе. Доложить бы ему, да только…

— Умный ты мужик, Викул Пахомыч, а ерунду затеваешь! — перебила его Грунька. — Деревня большая, кого там искать станут?.. Мало ли кто мог прискакать ночью с Тугнуя… Раз в лицо не приметил, — искать не думай… Ты забыл: Фиса-то нас ждет?.. И что там за дыры в заплоте?.. Теперь мой черед. Пахомыч пусть коня стережет, а ты, сват, доведи до того места.

Она легко зашагала вдоль поскотины.

— Никто всерьез и не думал с поста… — пробормотал Викул. — Бедовая, слова договорить не даст…

— Ну, молодушки нынче… огонь! — кинувшись ей вслед, смешно развел руками Мартьян Яковлевич.

Они подошли к заплоту фермы, и Мартьян Яковлевич вскоре обнаружил дыру, — доска оттопырена.

— Вгорячах тесину заправить не поспел, — пригляделся Мартьян. — Эх, мать честная! — вздохнул он. — Не довелось мне захватить его тут.

— Ты оставайся, а я полезу, — сказала Грунька.

— Ладно, только вот что… — будто соображая что-тo, произнес Мартьян Яковлевич. — Тебе надо Фиску отыскать, да с нею — к Писте. Не иначе, это у нее гость был… Берите ее на пушку, по-моему, не стесняйтесь! Так мол, и так, был у тебя один человек, коня отвязывал, тебе поклон сказывал… Сами, дескать, видали, врать о поклоне нам не с руки. Пощупайте ее хорошенько!

— Это дело! — согласилась Грунька и наклонила голову к лазейке. — Ты покарауль тут…

И вот она уже во дворе… Прямо перед нею крохотная избейка. Густые, неподвижные тени построек по закраине двора… За ставнями избенки еле приметный огонек.

Едва Грунька сделала несколько шагов, от темной стены избенки, навстречу ей отделилась неясная женская фигура. Скорее догадалась, чем узнала ее она… тихо позвала:

— Фиса, ты?

— Я…

Фиска подошла, заговорила торопливо:

— Я пригляделась к этой падле, — кивнула она на избенку, — здесь вот она проживает. Я у нее каждый вечер в гостях… судачу, гляжу. Не поймала еще ее, но чую, что хоронит она от меня что-то… не от этого ли самого у скотины хворость? Третьеводни догадалась я по ней, что сегодня она кого-то поджидает ночью… Хоть и хитра, а бабий язык долог… Епихе весточку дала, ждала вас… Вот добро-то! Много народу с тобой?

— Еще два мужика.

— С вечера она пораньше меня вытурила, — спать, дескать, смерть хочется. А я тут… на всю-то ночь… Все видала: приезжал он, Цыган… Долго сидел у нее… Что говорили, не знаю — не подслушаешь, как ни бейся… Я и то, кажись, вспугнула его. Сдается мне, заметил он, когда шел обратно, что человек тут притулился — да как шасть в эту вон дырку… Досада какая: не пришли вы вовремя.