в понедельник 28го дня сего Апреля в шесть часов по полудни

в дом его что в Конной гвардии в маскерад,

который удостоен будет

Высочайшего присутствия

Ея Императорского Величества и Их Императорских Высочеств.^[960]

28 апреля 1791 года в 7 часов вечера императорская карета остановилась перед классической колоннадой дворца светлейшего, освещенного сотнями факелов. Государыня, в русском платье с длинными рукавами, с богатой диадемой на голове, вышла под балдахин, укрывавший ее от дождя. Ее встретил Потемкин в красном фраке и наброшенном на плечи черном с золотом и бриллиантами плаще. На нем было «столько алмазов, сколько может уместиться на платье». Адъютант нес за ним подушку с его шляпой, такой тяжелой от драгоценностей, что светлейший с трудом удержал бы ее на своей богатырской голове. Потемкин прошел между двумя рядами лакеев в светло-желтых ливреях с серебряными галунами и опустился на колени перед государыней. Она подняла его; он взял ее руку.

Рядом с дворцом были устроены качели, карусели и даже лавки, где бесплатно выдавались костюмы. От пятитысячной толпы народа исходил глухой шум. Князь приказал, чтобы доступ к столам открывали, как только появится императрица, но по ошибке дворецкого, принявшего карету одного из придворных за царскую, пир начался раньше времени. Толпа стремилась к столам с таким оживлением, что Екатерине, встревоженной событиями во Франции, на мгновение показалось, что «почтенная публика» взбунтовалась. Она с облегчением вздохнула, увидев, что причина шума — бесплатное угощение.^[961]

Князь подвел императрицу к дверям дворца. Идея новой постройки — двухэтажный корпус с шестиколонным портиком и простирающиеся от него два длинных флигеля — узнавалась легко: фасад простого, но колоссального по размаху творения Ивана Старова символизировал власть и величие светлейшего. Через вестибюль

Потемкин и Екатерина проследовали в Колонный зал, где их приветствовали три тысячи гостей.

Толпы приглашенных буквально терялись в овальном зале, которому не было равных в Европе — 21 метр в высоту, 74,5 в длину и 15 в ширину, двухъярусные окна, а вдоль северной стены два ряда из тридцати шести ионических колонн. Полы были инкрустированы редкими породами дерева, мраморные вазы поражали своими размерами, с потолка свисали люстры черного хрусталя, приобретенные некогда у герцогини Кингстон. Пятьдесят шесть люстр давали столько света, что зал казался охваченным пожаром. Скрытый на двух галереях духовой оркестр из трехсот музыкантов и орган, сопровождаемые хором, исполняли специально написанные к случаю хоры — оды Державина, положенные на музыку композитором Козловским.

Открывшийся перед императрицей за балконными окнами зимний сад также был самым большим в Европе — площадь его равнялась площади дворца. Стеклянные своды поддерживали колонны в виде пальм со скрытыми в них трубами с горячей водой. Шедевр Уильяма Гульда являл собой джунгли из экзотических растений, цветов, гиацинтов и нарциссов, миртов и апельсиновых деревьев; за зеркальными стенами находились огромные печи. В стеклянных гроздьях винограда и фруктах прятались светильники. Купол был расписан как небо. Но больше всего поражала бесконечная перспектива — через залитый светом Колонный зал Екатерина могла видеть зимний сад и дальше, через его стеклянные стены — простирающийся до самой Невы парк с беседками и холмами, еще покрытыми снегом.

В центре зимнего сада был «воздвигнут род жертвенника об 8-ми вокруг стоящих столбах [...] Среди сего олтаря, на подножии из красного мрамора, стоит образ Екатерины, изсеченный из чистейшего белого мрамора в рост человеческий, во образе божества в длинном римском одеянии». Князь подвел императрицу к покрытому персидскими коврами трону под балдахином в левой части зала, и из тропического леса показалась кадриль «из двадцати четырех пар знаменитейших и прекраснейших жен, девиц и юношей составленная».^[962] Дамы были одеты в греческие костюмы, кавалеры — в испанские. В первой кадрили, поставленной знаменитым балетмейстером Ш. Ле Пиком, танцевал великий князь Александр Павлович, во второй —- Константин Павлович. «Невозможно представить себе, — восклицала потом Екатерина, — ничего более великолепного, разнообразного и блестящего!»

Когда в парке стемнело, Потемкин провел императорскую фамилию в Гобеленный зал, где шпалеры представляли историю Эсфири. Посреди диванов и кресел стоял золотой слон в натуральную величину, покрытый изумрудами и рубинами. Сидевший на слоне арап подал сигнал, взвился занавес, и открылись театральная сцена и ложи. За двумя французскими комедиями и балетом последовал парад народов империи, а за ним — пленные измаильские паши. Пока гости наслаждались зрелищем, в других залах слуги зажигали еще 140 тысяч плошек и 20 тысяч восковых свечей. Когда императрица вернулась в Колонный зал, он снова сиял светом.

Снова взяв руку Екатерины, Потемкин провел ее в зимний сад и здесь, перед статуей своей благодетельницы, еще раз упал перед ней на колени. Императрица подняла его и нежно поцеловала в лоб. Грянул хор Державина:

Гром победы, раздавайся!

Веселися, храбрый росс!

Потемкин дал знак оркестру — и начался бал. Екатерина играла в карты со своей невесткой Марией Федоровной в Гобеленном зале, затем удалилась отдохнуть. Потемкин имел покои в ее дворцах — Екатерину ждала спальня в его жилище. Они оба любили монументальные дворцы и крошечные спальни. Комната императрицы находилась в том же крыле, что покои светлейшего. Дверь, спрятанная под ковром, вела в спальню и кабинет Потемкина. Его спальня была проста и уютна, со стенами, обитыми однотонным шелком. (Когда он приезжал в столицу, Екатерина, как говорили, иногда оставалась здесь ночевать; но достоверно известно только то, что она давала в Таврическом дворце обеды.)

В полночь Екатерина вышла к ужину в приподнятом расположении духа, и юные танцоры повторили для нее две кадрили. Стол императрицы, поставленный на возвышении, где перед этим играл оркестр, был покрыт золотом. Вокруг нее сидели сорок восемь вельмож. Каждый из четырнадцати столов, стоявших вокруг царского, освещался шаром из белого и синего стекла. На одном из них высились огромный серебряный кубок и две вазы из коллекции герцогини Кингстон. Потемкин сам прислуживал императрице за креслом, пока она не настояла, чтобы он сел рядом. После ужина музыка и танцы возобновились. В 2 часа ночи Екатерина наконец встала, чтобы уехать.

В вестибюле светлейший опять преклонил колени, демонстрируя сановникам империи и представителям Европы свою смиренную покорность перед монаршей волей. Было подготовлено две мелодии — одна на случай, если государыня соблаговолит остаться; другая — если станет уезжать. По знаку Потемкина (он приложил руку к сердцу) послышалась печальная песнь, сочиненная им самим много лет назад. Великолепие праздника, грустная мелодия и вид коленопреклоненного гиганта тронули Екатерину. Оба залились слезами. Он снова и снова целовал ее руку.

На свидетельства о последнем пребывании светлейшего в Петербурге впоследствии наслоились воспоминания о последовавших вскоре событиях, и эта сцена часто описывается как предзнаменование смерти Потемкина. Эта ночь в самом деле была эмоциональным апогеем лет, проведенных им рядом с императрицей. После ее отъезда он бродил по залам, впав в жестокую меланхолию.