Мухаммед молча слушал исповедь Самуэля. Вообще-то ему не нужны были никакие слова, он и сам знал все, о чем говорил Самуэль. Но в то же время понимал, что Самуэлю нужно хоть как-то высказать ту бесконечную любовь, которую он питал к Дине. Ему необходимо было выговориться, но кому? Всю жизнь он чувствовал себя одиноким, ибо вся его жизнь была отмечена печатью сиротства. Отец был его небом, мать — землей, и, когда он потерял обоих, он почувствовал, что вся жизнь покатилась кубарем, а сам он как будто завис в безвоздушном пространстве, лишенный тех незримых нитей, что связывали его с миром.

Они простились в уединении сада, среди оливковых деревьев, где в далекие дни молодости Самуэль так любил сидеть вместе с Ахмедом и курить сигары, и где теперь нашел убежище Мухаммед. Они крепко обнялись, еле сдерживая рыдания, как будто знали, что расстаются навсегда.

13. Годы позора

Глаза Изекииля были закрыты, словно он заснул. Мариан разозлилась на себя, что этого не заметила. Она говорила уже больше часа, как обычно не обращаясь ни к Изекиилю, ни к кому-либо еще, просто рассказывала историю, будто для себя, какой он ее запомнила из уст Зиядов. Она поднялась, стараясь не шуметь, но Изекииль открыл глаза и улыбнулся.

— Я не сплю.

— Неважно, я устала и больше не могу говорить. Да и ваше состояние следовало бы учесть.

— Не извиняйтесь, эти беседы приносят пользу нам обоим.

Тут дверь в палату открылась, и вошел молодой человек в военной форме. Это был Йонас, внук Изекииля. Через его плечо был небрежно перекинул автомат, как и в первый раз, когда они виделись. Мариан он показался очень похожим на своего деда — те же серо-голубые глаза.

— Заходи, Йонас. Я тут с Мариан.

Молодой человек приблизился и крепко пожал ей руку.

— Я уже ухожу...

— Не беспокойтесь, можете оставаться, сколько хотите, — сказал ей новоприбывший.

— Не хочу вам мешать. Надеюсь, вы вскоре поправитесь и покинете больницу.

— Думаю, что через пару дней буду дома. А у вас какие планы? — спросил Изекииль.

— Нужно съездить в Амман, но я пробуду там только один день.

— Вы остановились в «Американском квартале»?

— Да.

— Я вам позвоню. Настала моя очередь рассказывать. Думаю, моя история вас заинтересует.

Мариан вышла из больницы с грустным чувством. В глаза Изекииля она увидела отражение смерти.

В отеле она сделала несколько звонков. Ей нужно было договориться о встречах в Аммане и в Рамалле.

Она уже начала задыхаться от постоянного присутствия военных, которые грубо обращались со всеми, кто въезжает или выезжает из Иордании или с территорий, подконтрольных палестинской национальной администрации. Она задавалась вопросом, как здесь до сих пор могут жить и те, и другие, когда между ними столько ненависти и неразрешимых проблем.

На следующее утро она взяла такси и вышла из него у моста Алленби, откуда пошла в Иорданию. Официально Израиль и Иордания поддерживали дипломатические отношения, но все переходящие через границу подпадали под подозрение израильтян. Она терпеливо ждала, пока военные пропустили ее к такси, которое прислали за ней с другой стороны границы. Между ними лежало несколько метров ничейной земли. Мариан вспомнились две картинки времен холодной войны: потсдамский мост и пропускной пункт Чарли в Берлине [12]. Когда такси остановилось перед офисом, где у нее была назначена встреча, она почувствовала облегчение при виде молодого Али Зияда, ожидающего ее с улыбкой на лице.

— Как твоя работа в Иерусалиме?

— Думаю, почти вся закончена.

— Тебе так повезло! Когда-нибудь я тоже поеду в Иерусалим.

— Я уже сказала, что могу это устроить...

— Нет, не хочу ехать туда как иностранец, чтобы на меня смотрели с ненавистью и обращались снисходительно. С какой стати мне это терпеть?

— В таком случае... — Мариан замолчала, не осмеливаясь продолжить.

— Что? — спросил Али с любопытством после затянувшейся паузы.

— Они не уйдут, никогда не вернут Иерусалим... Они не уйдут... Они не отступятся, они останутся там... — голос Мариан звучал грустно и безнадежно.

— Они должны вернуть украденное, — ответил Али. — Рано или поздно, но у них нет другого выхода.

Она не ответила, погрузившись в собственные мысли и скользя взглядом по возделанной земле, тянущейся по обеим сторонам асфальтированного шоссе, ведущего в Амман.

Али включил радио, и утренний воздух наполнился мелодией популярной песни. Вскоре они достигли крепости, возле которой ютились сотни убогих домишек. Это был Лагерь Хусейна, где палестинские беженцы дожидались того дня, когда смогут вернуться на родину.

Старик ждал их с нетерпением, стоя в дверях дома, расположенного на узенькой улочке, круто идущей вверх. Он улыбнулся, увидев Мариан вместе с Али, и тут же предложил ей выпить чаю с фисташковыми сладостями.

Мариан думала о том, как приятно ей находиться в этом скромном жилище, сооруженном на скорую руку; о лагере беженцев, покинувших Иерусалим после поражения в Шестидневной войне. Это место должно было стать временным прибежищем. Все его обитатели верили, что вернутся на Родину, но они все еще жили здесь: старики вместе с детьми и внуками — в ожидании того дня, когда соберут свои пожитки, чтобы пересечь реку и оказаться на том берегу Иордана.

Она могла задержаться в этом доме лишь на несколько часов, ибо завтра, на рассвете, ей предстояло выехать в Иерусалим. В Рамалле ее ждала встреча с несколькими членами Фатха. Слушать, слушать и еще раз слушать; слушать как можно больше, чтобы иметь возможность собрать еще несколько кусочков головоломки, которая казалась бесконечной. И, конечно, ей не терпелось снова встретиться с Изекиилем. Бесконечные разговоры со стариком утомляли, но еще больше угнетал тот горький осадок, который оставался на душе после каждого его рассказа. Но она все равно будет слушать, сколько потребуется. Это ее работа.

В больничной палате Изекииля она застала обоих его внуков. Прошло не более двух дней с тех пор, как они виделись в последний раз, но Мариан заметила, как он осунулся за эти дни.

— Скорей бы вернулся папа, уж он-то сможет заставить его есть! У внучки нет над дедом никакой власти, но ведь сын — совершенно другое дело, правда? — в голосе Ханны звучало скорее убеждение, чем вопрос.

Мариан не знала, что ответить, и перевела взгляд на Изекииля.

— Я привезла конфеты из Аммана, — сказала она. — Надеюсь, они вам понравятся, они из фисташек.

— Конфеты из Аммана? — в голосе Йонаса прозвучало недоверие. Он встал и взял коробку в руки, чтобы получше рассмотреть.

Мариан обидело такое поведение молодого человека.

— Можете мне поверить, конфеты не отравлены, — сердито сказала она.

— Не сомневаюсь, — ответил он, немного смутившись. — Вот только я не уверен, стоит ли дедушке их есть.

— Почему же не стоит, — возразила Ханна. — По крайней мере, он съест хоть что-то, — с этими словами она взяла в руки коробку, собираясь показать ее деду.

— Дайте мне одну попробовать, — попросил Йонас.

— Конечно, попробуйте, хотя бы для того, чтобы убедиться, что в них нет ничего вредного, — Мариан все еще была обижена.

— Что за глупости! — возмутилась Ханна. — Разумеется, ничего вредного в них нет. Я уже ела эти конфеты, когда была в Петре. Они мне очень понравились.

— Вы были в Иордании? — удивилась Мариан.

— Ну конечно, была, ведь у нас дипломатическое соглашение с Иорданией, и многие евреи не захотели упустить возможности побывать в Петре. И, раз уж вы не уехали, советую вам тоже там побывать: это одно из красивейших и удивительнейших мест на Земле. Вы собираетесь вернуться в Амман?

— Думаю, что да...

— Ну что ж, в следующий раз возьмите пару дней отпуска и поезжайте в Петру, а оттуда — в Вади Рам... Ночевка в пустыне, в бедуинском лагере — это незабываемые впечатления, — заверила Ханна.