Они встречались редко и только под надзором тюремщиков. Потом он писал ей об этих встречах, вспоминая каждый миг, каждую секунду. Они жили надеждами, поддерживали друг друга, как могли. Наверное, благодаря письмам Моррис и выдержал тяжелые болезни, замучившие в тюремной камере.

Однако в их посланиях — не только любовь с суровой тюремной обыденщиной. Там — и философские рассуждения, и обращения к далекой истории, и вера в себя, в российских друзей. Чего стоят хотя бы эти строки Морриса о советской Службе внешней разведки, обращенные к Хелен: «У меня нет сомнений, что если они не передвигают небо и землю ради нас, то они колотят и руками, и ногами в дверь Господа Бога». Но ведь не мог же Моррис действительно знать, какие усилия предпринимаются в Москве, чтобы добиться их освобождения? Или чувствовал? Верил?

Нет, не зря Служба внешней разведки России разрешила обнародовать более семисот страниц переписки супругов Коэн, а также Конона Молодого. Наверное, еще никогда разведчики-нелегалы не представали перед публикой в жанре сугубо эпистолярном, как в этих двух серьезных томах.

Какая же это любовь! Когда мы встретились с Моррисом, Хелен уже давно не было на этом свете. Однако иногда казалось, что она ушла только что и вот-вот вернется из булочной на Бронной. Вещи ее оставались в комнате на своих местах… Портреты и фотографии. Хозяин квартиры все время вспоминал ее как живую: «Хелен говорит… Хелен считает… Вы же знаете, какая рисковая Хелен…» Он не был подкаблучником или безнадежно влюбленным. Их объединяло глубокое, светлое чувство.

После девяти лет тюрьмы супругов Коэн — Крогер обменяли на британского разведчика Джеральда Брука. Громаднейшие были преграды: КГБ не мог признать их своими. Пришлось действовать через поляков. И из Лондона под вспышки фотокамер они улетали в Варшаву. В Москве осенью 1969 года их ждал Молодый — Лонсдейл, еще в 1964-м обмененный на англичанина Гревший Винна — связника предателя Пеньковского.

Чем они занимались, вернувшись на вторую родину? Многим. Помимо того, что учили молодых последователей, Лона совершила долгое и рискованное путешествие вместе с бесстрашным генералом Павловым. Объездили на важном для советской разведки континенте страны, где обосновались наши нелегалы. Предлог был придуман удачный. Богатый антиквар в сопровождении супруги высматривает ценные экспонаты для своей коллекции. Как решилась на это Лона? Ведь если бы ее арестовали, приговорили бы к пожизненному заключению.

Были и еще путешествия — в том числе и в далекую стра-ну-соседку. Но об этих выездах — полный молчок.

Моррис убеждал меня, что именно здесь, в России, он у себя дома. На мой вопрос, не скучно ли ему здесь без соотечественников, без родного английского, обиделся:

— Я же встречаюсь с Джорджем Блейком. Человек высочайшего интеллекта. Еще неизвестно, были бы у меня знакомые такого класса, останься мы с Лоной в Нью-Йорке. Мы дружили со всеми теми, кто работал с нами в Штатах и Англии. И когда оказались в Москве, эта личная, замешенная на общем деле и чувствах дружба переросла в семейную. Бена уже нет, а его жена меня навешает. И жена Джонни тоже. И Клод — Юрий Соколов. Милт (Абель — Фишер. — Н. Д.) умер, но мы видимся с его дочерью Эвелин. Мы были волею судьбы друзьями там. Собственной волей оставались друзьями и здесь.

От себя все же добавлю, что встречи, к примеру, с Блейком, да и с другими, стали, по-моему, более частыми в последние годы жизни. А раньше круг общения Морриса и Лоны был, кажется, определенным образом ограничен. Хотелось бы мне знать, чем они занимались в штаб-квартире Службы внешней разведки России…

Коэны дружили в Москве и с другой супружеской парой разведчиков-нелегалов — Героем Советского Союза Геворком Андреевичем и Гоар Левоновной Вартанян. Я заметил, что, несмотря на суровую реальность их профессии, всем им были присущи черты, несколько нами подзабытые. Вартаняны, Коэны, Абель, Соколов, да и Джордж Блейк были в какой-то мере идеалисты. Свято верили в идею, в безукоризненную правоту выбранного Страной Советов пути. При первой и, увы, последней нашей встрече Моррис убеждал меня, что коммунистические идеалы все равно вернутся, а сегодня безупречное общество не удалось построить только потому, что мы сами просто не были как следует к этому готовы.

Что ж, любовь действительно творит чудеса. Любовь к родине, к женщине, к делу, которому служишь.

Моррис Коэн скончался в начале июля 1995 года в московском госпитале без названия. Даже среди наших соотечественников найдется немного людей, любивших Россию так страстно и оптимистично, как любил ее Моррис. Коэн столько знал и столько унес с собой. Мне однажды довелось увидеть съемки, сделанные Моррисом для служебного пользования. И даже там купюра следует за купюрой. Но у меня создалось впечатление, что Крогеры успели поработать на еще одном континенте.

В его квартире на Патриарших прудах я спросил, когда же еще что-нибудь из их с Лоной тайных дел будет рассекречено. Моррис не задумываясь ответил: «Never» — никогда.

Траурная процессия чинно двигалась по Ново-Кунцевскому кладбищу. Это был последний путь Морриса Коэна к Лоне, похороненной там же, по земле, с которой он сроднился уж точно навеки.

ГЕРОЙ ИЗ «МЕРТВОГО СЕЗОНА»

Конон Молодый

Фронтовой разведчик Конон Молодый превратился в нелегала сэра Гордона Лонсдейла. Я попросил его сына — Трофима Молодого рассказать об отце.

— Трофим, правда ли, что в годы войны ваш отец работал со знаменитым теперь нелегалом Абелем — Фишером? Сам читал, да и писал, основываясь на изданных за рубежом книгах, будто в 1943 году Молодый, засланный в тыл фашистам, был пойман и доставлен на допрос. А офицер абвера, это был Абель, его узнал и, надавав вашему папе пинков, буквально вышвырнул за порог.

— Сплошная выдумка. Отец действительно был во фронтовой разведке артиллерийского дивизиона, с НКВД, понятно, никак не связанного.

Я был знаком с дядей Вовой Чеклиным, старшим его группы, в составе которой отец ходил за линию фронта брать языков. Служили, как они говорили, «весело», но какое же жестокое было время!.. Чеклин, умерший раньше отца, мне рассказывал, что после одной такой удачной зимней вылазки доложил он в штабе о взятом языке и возвращался знакомой разведчикам тропинкой в их землянку. А его ребята понатыкали в сугробах замерзших мертвых немцев с оружием в руках. Идет дядя Вова такой спокойный, поворачивает к землянке — а тут фашисты. У него рефлекс — падает, стреляет чуть не в упор, а они стоят. И из-за бугорка — дикий хохот. Это его ребята. Что вы хотите. Молодые парни 1922 года рождения. Вот так они его разыграли. А отца призвали в 1940-м. Он награжден двумя орденами Отечественной войны 1-й и 2-й степени, медалями «За боевые заслуги», «За отвагу»…

Орден Красной Звезды получил весной 1945-го. Никак наши не могли взять Кёнигсберг. Нужен был хороший язык, офицер, а разведчикам — ну никак не везет. Вдруг наткнулись они на какое-то странное место: ворота, въезжают автомобили и словно под землю проваливаются. Причем днем машины всё больше обшарпанные, а вечерами — «мерседесы», «опели». Подобрались разведчики поближе, разузнали. Оказалось, что в подземном бункере разместили немцы публичный дом. Утром туда солдаты наведываются, а вечером — офицеры. Наши их накрыли, захватили кучу офицеров. Командиру группы — Боевое Красное Знамя, отцу, тогда лейтенанту — Красную Звезду.

Расписался отец на рейхстаге и в 1946 году, уже демобилизованным старшим лейтенантом, поехал домой на трофейной легковушке. Но под Москвой его остановили и машину отобрали.

— Так ведь только под Москвой. А проехал-то он через всю Европу. Вероятно, уже тогда в нем проявился будущий нелегал.

— Возможно, но до разведки было еще далеко, — замечает Молодый-младший.

А я сказал бы, что дорогу к ней Конон Молодый прокладывал сам. Демобилизовавшись, фронтовик Молодый без всякой помощи поступил в престижный московский институт. Был человеком способным, учился успешно. Особенно хорошо ему давались языки. По-английски говорил как на родном, с американским произношением.