Думаю, если бы не тогдашний председатель КГБ СССР Юрий Андропов, Якова Серебрянского не реабилитировали бы. Но благодаря удачному стечению обстоятельств Андропову стало известно о подвигах «дяди Яши». Готовилась к изданию книга о героях-разведчиках, где вдруг мелькнула запрещенная фамилия. Андропов заинтересовался, предложил разобраться. В его руки попала и жалоба Полины Натановны. После тщательного расследования дела Серебрянского он был реабилитирован в мае 1971 года. Однако реабилитация партийная затянулась почти на два десятилетия. Решение о ней было принято только осенью 1989-го. Государственные награды Серебрянского вернули его сыну лишь в 1990-е, почему-то вызвав в военкомат по месту жительства.

— Долго пришлось дожидаться справедливости. Была годовщина смерти отца, мне позвонил полковник Воробьев из внешней разведки. И сказал, что представители СВР хотят отдать долг памяти Якова Исааковича. Я повел полковника и двух его коллег помоложе по Донскому кладбищу. Нечто вроде экскурсии. Они увидели могилы Судоплатова, Эйтингона, Молодого. Надо время от времени устраивать такие поездки, чтобы молодые запоминали фамилии знаменитых разведчиков.

— Анатолий Яковлевич, а у вашей мамы было какое-то звание?

— Маме присвоили звание лейтенанта госбезопасности в 1937 году. До этого она ездила вместе с отцом, оба были нелегалами. Но отец не позволял себе жить свободно, потому что маме командировочные не платили, она не являлась работником органов. Просто ездила с отцом. Буквально так. А звание ей присвоили за год до ареста.

— А потом это звание отобрали?

— Она больше там не работала. В какой-то момент отец решил отправить маму в Париж. Надо было передать деньги агентам. Работал там некий Гарри. Я не знаю, были ли какие-то еще способы передачи, но отец избрал такой. А мама официально в органах не состояла. И возник вопрос, на что она будет в Париже жить. Они всерьез об этом думали. Еще эпизод на ту же тему. Отцу надо было оплатить в Испании покупку не чего-нибудь, а самолетов. Ни чеков, ни переводов в ту пору не было, да и операция была непростая. И отцу прислали туда чемодан денег. Он на этом чемодане спал, пока, наконец, не удалось расплатиться с фирмой. Когда мы жили на улице Горького, вся мебель в квартире была с бирками от хозяйственного управления. Своего ничего у нас не было. После войны отцу пришлось выйти на пенсию. Ему предложили: можно списать какую-нибудь эмку, а вы ее купите. Но он сказал «не надо», хотя машину водил хорошо.

— А что еще рассказывала мама?

— Она рассказывала больше отца. Но не о разведке, не об оперативных делах, а о собственных впечатлениях. Во Франции какое-то время работала одна. И французские мужчины примечали молодую и красивую одинокую женщину. «Я плавала по Сене, — рассказывала мама, — и ко мне привязался какой-то молодой человек с назойливыми ухаживаниями. И вдруг этот молодой человек спрашивает меня о пароходике, который толкает баржу: слушай, а как это называется? Каким образом я вспомнила это слово по-французски, как оно всплыло, я не знаю». Какие-то совсем частные моменты. После рождения в Брюсселе и скорой смерти моей сестры, когда мама выходила на улицу, полицейские говорили ей: «Побольше ешьте, мадам Лебанон, обязательно ешьте». Такая она была тощая.

— А почему мадам Лебанон?

— Это по легенде их с отцом фамилия.

— Когда ее выпустили из тюрьмы в середине 1950-х, ей дали пенсию, какие-то льготы?

— Нет, что вы. Ее освободили и выслали из Москвы, по-моему, это был 1956 год. Она жила в Щекине, поехала к моему старшему двоюродному брату, военному, сотруднику военкомата. Потом мама добилась реабилитации — своей, затем и отца. Вернулась, кажется, в 1969-м, и тогда дали пенсию, комнату. Всё это тянулось долго-долго.

— Под занавес нашей беседы спрошу: почему ваш отец так упорно молчал о своей работе, хотя уже был на пенсии? Поверьте, у многих разведчиков появляется потребность поделиться воспоминаниями, опытом.

— Я думаю, не у многих, у некоторых. Отец ничего не рассказывал. На всех людей его профессии, арестованных и вышедших из тюрем, влияли два фактора. Первый: они давали подписку о неразглашении. Второй — боялись за своих детей: я им расскажу, как меня мучили, а они пойдут обсуждать со своими сверстниками, как папу били. И еще неизвестно, чем это для нас закончится. Иногда мы, дети разведчиков тех лет, встречаемся — раз в год, обычно 8 мая. Вспоминаем родителей. Мы понимаем, что они нас берегли. Но мы лишились той огромной информации, которую могли бы сохранить. Да, наши родители выбрали такой путь.

— А как сложилась ваша судьба? Ведь с детьми арестованных родителей не церемонились.

— Со всеми было по-разному. Мне дали закончить Московский энергетический институт. Я был комсомольцем — энергичным, увлеченным. Прихожу к секретарю парткома института, говорю, что вчера отца арестовали, а завтра выборы в какой-то комсомольский орган. Меня выдвигают. На собрании встает секретарь и говорит: вчера у него арестовали родителей. Думаю, это было протестное голосование, я получил почти 100 процентов «за». Очень сомневаюсь, чтобы все 100 процентов меня так любили. Всю жизнь проработал по специальности в Москве. Был такой Центральный научно-исследовательский институт комплексной автоматизации. Очень доволен. Немало повидал и много успел сделать. Я кандидат наук. Работал до 75 лет. После того как я формально ушел, еще года два работал в составе «райской» группы по своей специальности. А сейчас много времени посвящаю сбору сведений, составлению альбомов об отце.

Напомню, скончался Яков Серебрянский 30 марта 1956-го в Бутырской тюрьме во время очередного допроса от сердечного приступа. Я набрался решимости и спросил Анатолия Яковлевича, верит ли он в эту версию.

— Да. Пожалуй, это правда, — ответил Анатолий Яковлевич. — Тяжелая работа, риск, война. Пытки в 1938-м. Сердце не выдержало. Шел отцу 64-й год. Когда отца выпустили в 1941-м, его сразу отправили в стационар на Варсонофьевскую. И он лежал там в госпитале. Потому что с сердцем у него уже тогда было плохо. Я к нему туда приезжал. У него возле кровати стоял динамик, он читал сводку Верховного главнокомандования — освободили Наро-Фоминск. (Значит, это было 26 декабря 1941-го. — Н. Д.)

Был у отца помощник, адъютант, секретарь, не знаю, как его и назвать, Саша Балакин. Очень себя ругаю, что не смог с ним своевременно связаться. А когда я сообразил, что хорошо бы встретиться, полковника Балакина уже не было в живых.

Саша рассказывал маме, что часто во время работы отец ложился на диван, потому что ему было плохо с сердцем. Ну и сколько можно выдерживать допросы?

После третьего, последнего ареста всё имущество Якова Серебрянского конфисковали. Потом его сыну передали список вещей. Он уместился на маленьком листочке. Такие были тогда люди.

ИЗ ГЕСТАПО ДОНОСИЛИ точно

Александр Коротков

Дату нападения Германии на Советский Союз разведчик Александр Коротков сообщил прямо из столицы Третьего рейха. Его называли «королем нелегалов». В трудное послевоенное время высокие звания разведчикам присваивали редко, а Александр Михайлович стал генералом. Руководил «нелегальным» управлением.

Он пользовался необыкновенным уважением своих подчиненных. Знаменитые теперь нелегалы Елизавета и Михаил Мукасей в беседах со мной называли его чуть не родным отцом. Считали, что настоящими разведчиками их сделал он и только он. Герой Советского Союза Геворк Вартанян говорил, что таких профессионалов, как Коротков, еще надо поискать. Полковник внешней разведки Африка де Лас Эрас рассказывала своим ученикам — будущим нелегалам: Коротков был не только великолепным организатором, бесстрашным разведчиком, но и теплым, отзывчивым человеком.

Между тем ничто не предвещало его триумфальной карьеры. Скромный паренек начинал учеником электромонтера. Безотцовщина, бедность, борьба за копейку. Он и отца-то своего, бросившего семью, ни разу в жизни не видел. А когда уже в зрелые годы представился случай с ним познакомиться, в последний момент избежал общения. Ведь еще мальчишкой обещал матери никогда с отцом не встречаться.