Испытания мазеров и дисраптора — первых на доставленных к кухне уакки, а второго на бетонных блоках — произвели на Нэйса очень глубокое впечатление. Он тут же наложил лапу на один из мазеров — а еще один присвоил неугомонный Айэт. Благодарность правителя не имела пределов — Анмай даже с усмешкой подумал, не попросить ли ему дюжину девиц и золота — но он хотел как можно больше знать об этом мире и Нэйс предложил ему осмотреть секретные хранилища дворца. Не дожидаясь согласия, он повернулся и вышел — легко и бесшумно, лишь колыхнулась занавесь и по стене скользнула тень. Анмай последовал за ним.

В приемной Нэйс отмахнулся от охраны. Не глядя, он ткнул в кнопку лифта и прошел между раздвинувшихся стальных панелей. Почти бесшумно они поехали вниз, потом вышли в просторный, высокий и длинный нижний коридор, почти пустой — им попалось лишь несколько бравых автоматчиков, пара дородных чиновников в темной одежде, да одинокая девица лет семнадцати. Никто вроде бы не обращал на них особого внимания, но Анмай заметил, что в отдалении за ними таки следуют несколько крепких парней в синих рубахах — вроде бы увлеченных беседой, но, когда бы он ни оборачивался, за ним пристально следили не менее двух пар глаз. Парни шли легко и грациозно, словно скользя по полу. Их сандалии не производили никакого шума. Коридор перед Нэйсом тоже пустел, словно по волшебству. Он оказался странноватым — как и все в этом мире. Пол был вымощен волнистыми гранитными плитами — по таким приятно ходить босиком в жаркий день. По левой стене через равные промежутки шли одинаковые стальные двери с непонятными надписями. Монолитная правая стена отклонялась наружу — внутренняя сторона чудовищной крепостной стены дворца, здесь, у фундамента, имевшая толщину во много метров. На ее стыке с потолком мягким, желтовато-белым светом сиял фигурный карниз из матового стекла — он делал коридор удивительно уютным.

Нэйс замер у совершенно неприметного участка внешней стены. Его пальцы пробежали по узкой полоске тлевших в глубине стекла радужных огоньков — и прямоугольный блок мягко, беззвучно ушел вглубь, открыв узкий боковой проход. Из его темных недр повеяло зябким холодом. Нэйс нырнул в темноту, словно в воду, небрежно сказал:

— Не свались на меня — тут ступеньки.

Внизу блеснули два зеленых глаза — только глаза, точно пустые отверстия. И больше — ничего. На мгновение Вэру стало жутко. Необычайная простота, с которой Нэйс открыл ему тайную дверь, тоже пугала.

— Каждый ребенок во дворце знает о тайне его подземелий, — небрежно пояснил правитель. — Так что если на тебя бросятся из темноты с диким криком — не пугайся. Наши дети часто играют здесь, да и сам я играл… не так уж и давно.

Зеленые глаза погасли. Донеслось шуршание — Нэйс осторожно нащупывал дорогу, держась рукой за стену. Невесть отчего это успокоило Вэру и он последовал за ним вниз. Затем стена сомкнулась за их спинами и свет погас.

Лестница уходила на глубину четырех этажей изогнутой, ломаной дугой. Когда Нэйс открыл внутренний вход, Анмай увидел круглый зал с плоским сводом. Длинные вертикальные полосы золотистого света были словно налиты в трубы в глубине цилиндрической темной стены. В нее углублялось шесть арок с таящимися в их глубине дверями из тяжелых плит зеркального черного стекла. Здесь было холодно, но не сыро и не душно — Анмай ощущал слабое, беззвучное движение воздуха.

Нэйс направился к двери напротив, не интересуясь, идет ли он за ним. Его рука вновь пробежала по полосе ярких, как звезды, огоньков. Толстая — дюймов в восемь — плита беззвучно ушла в сторону. Они нырнули в лабиринт узких коридоров из черного стекла. Только полы их были из шестиугольных шашек смуглого, шершавого базальта. Освещение тут оказалось очень странным — сияние множества разноцветных жил, словно вплавленных в стекло, сливалось в мягкий, рассеянный белый свет, словно бы падавший из ниоткуда.

Коридоры мягко изгибались, расходились, сливались. Здесь не было ни единого прямого угла. Путь с небольшим уклоном, но постоянно вел вниз. Спустившись метров на тридцать, они вышли в более широкий туннель. Он упирался в тупик, но казавшаяся монолитной стена раздвинулась, едва рука Нэйса пробежала по ней, открыв длинный цилиндрический зал, высокий и тускло освещенный. Вдоль его вогнутых стен тянулось два ряда галерей и три яруса пустых проемов. Простенки занимали квадратные плиты из черного металла. Их покрывала причудливая вязь похожих на цветочные узоры непонятных письмен.

Анмай сразу понял, что находится в библиотеке — на голом каменном полу стояли большие серые столы с лампами, а в боковых комнатах тянулись бесконечные ряды полок с аккуратными стопками книг, бумаг, картин — все запыленное и старое. Все стены здесь блестели пугающей черноты монолитным стеклом. Впереди, под аркой с вплавленной в нее полосой палевого света, в глубокой нише стоял огромный чугунный алтарь. За ним, в глубине, свисали складки пыльного занавеса.

— Это главное хранилище запретных знаний Акталы, — Нэйс криво улыбнулся. — Ее правители отправляют сюда все, что не нужно им, а выбросить жалко. Некогда они собирались здесь, а эти надписи на стенах — первые законы нашей страны. Уже никто не может их прочесть… — он вошел в нишу и сдвинул занавес, чихнув от пыли. За ним в торцевой стене зала открылся проем ведущей вниз лестницы, забитой камнем.

Нэйс перехватил удивленный взгляд Анмая.

— Там, внизу — мертвецы. Много тысяч. Правители и жители города, погибшие во время Великой Чумы, пятьдесят лет назад. Среди них — мои предки. Тогда умерших хоронили прямо в их домах. Выжила всего половина. Говорят, это тоже дело рук Опустошителей.

Анмай вздрогнул. По его коже пробежал вдруг резкий до боли озноб.

— Чтобы разобраться во всем, нужно много дней. Можешь здесь и спать… если не страшно, — Нэйс вновь усмехнулся. — Прости, но у меня дела. Если что — вот тут есть пульт связи. Пока!

Он повернулся и вышел. Громадная дверь зала беззвучно закрылась за ним.

Остаток дня Анмай провел здесь. Ознакомясь с местной естественной историей, он понял, что развитие техники в Линзе было делом нелегким — Мэйат не позаботились о залежах угля или нефти, хотя рудное сырье имелось здесь в изобилии. Не было здесь и урановых руд — вообще ничего радиоактивного. Акталу, с ее развитой термоядерной энергетикой и сооружениями из вечного стекла, явно создали пришельцы извне — на дровах и древесном спирте цивилизацию не построишь. Гидроэнергетика из-за пологого рельефа здесь была неэффективна. Даже солнечные батареи в Линзе не могли работать — спектр у каждого из ее Семи Солнц был своим.

Его очень интересовало, как пытливый человеческий разум устраивает свою жизнь в других местах. Но Актала не поддерживала никаких отношений с соседями и даже ее вертолеты не пересекали ее границ. И история, и география здесь числились среди запретных наук. Странный животный мир, происхождение культурных растений, религии, расы — все это путалось в голове Вэру. Он поймал себя на том, что тупо смотрит в раздел зоологического атласа, посвященный любопытным образцам эволюционной дегенерации. Уакки — похожие на страусов птицы, чьи крылья превратились в руки, червеобразные грызуны, лишившиеся ног, какое-то переродившееся рукокрылое, похожее на меховой мешок с четырьмя руками и пастью в четверть туловища — судя по масштабу, в половину роста файа…

Когда голова начала уже болеть, Анмай растянулся прямо на столе, — просто лень было брести наверх, к спальне. Хотя он устал, как собака, ему никак не удавалось заснуть. Воспоминания о минутах, когда он, полностью потеряв представление о достоинстве, вопил от боли на потеху палачам, неотступно жгли его. Пытки — что пытки? Его тело уже забыло о причиненной ему боли — а вот память о пережитых им унижениях не оставит его до гробовой доски. Но хуже всего были воспоминания о его собственной трусливой слабости, когда он, сломленный, готовый на все, решился молить о пощаде. Даже сейчас страх перед этим внезапным приливом трусости еще не вполне оставил его — и именно он вызывал в нем дикую, бессмысленную жажду мести. Анмай пытался убедить себя, что держался с достоинством — пока это было в его силах, — но напрасно. Ему хотелось убить всех, до единого, ару — даже не за то, что они пытали его, а за то, что они видели его слабость, его позор. Это изрядно его напугало. В его душе всегда жила страсть к достижению самых крайних пределов, а что может быть более крайнего, чем истребление целого разумного вида?..