Царь бесстрашно вскинул голову:

   — Нет, Смерть, не кончились мои подвиги. Я ещё не достроил моего царства, не одолел царя Цернорига и его чёрных друидов, даже городка этого проклятого не разорил. И не увидел я всех трёх даров Колаксаевых. Пока не исполню всего, для чего меня боги избрали, рано тебе за мной приходить. Разве что недостоин окажусь избранничества и царства.

   — Чего ты перед богами достоин — это мне, бессмертной богине, лучше знать. Подвиги твои — святые места разорять, мудрых волхвов губить, обычаи дедовские попирать, мирных людей тройной данью обирать да в неволю гнать. Земля от твоих подвигов стонет, лес воет: «Заберите его от нас!»

   — Так вот что ты за Смерть! — расхохотался облегчённо Ардагаст. — Нет, рано мне уходить, много ещё надо сделать такого, что тебе и кодлу твоему не любо!

Голос Смерти стал злобным и угрожающим.

   — Гляди, я многих могучих храброе скосила. Вот подсеку сейчас тебе сильные руки да резвые ноги, потом и буйну голову, и падёшь ты с коня бездыханным. Придут два чёрта немилостивых, вынут твою душу трезубцами, да не через уста, а через рёбра, и забросят в самое пекло.

   — Пугливых да тех, кому в пекле место, поищи у себя за спиной! Им за Кривду, за корысть свою страшно умереть, не то что за Огненную Правду. А мне ты, Смерть, не страшна. Я уже бился с теми, кого люди богами почитают. И одолевал! Дадут светлые боги — и тебя одолею, если с дороги не уйдёшь.

Все, даже русальцы, невольно попятились. Сражаться с самой страшной из богинь? Для этого нужно самому быть богом. Лишь Ларишка шагнула вперёд, но Ардагаст твёрдо произнёс:

   — Ты царица росов и венедов, сейчас и после меня. Слышали все? — окинул он взглядом своё войско.

   — Слышали. И отправим к Хозяину Мёртвых всякого, кто это не признает, — громко сказал Сагсар.

Войско одобрительно зашумело. Вышата с Лютицей вышли вперёд и стали рядом с царём.

   — Два века назад Герай Кадфиз, великий царь тохар, бился с тем, чей идол на этом холме. И рядом с ним бились Огнеслав, великий волхв, и его жена Роксана. Я — их потомок, — сказал Вышата.

   — Мне что вас трое, что один, — небрежно ответила Смерть и, вынув тяжёлый пест, метнула его в царя.

Прямо над головой Зореславича пест вдруг остановился, наткнувшись на луч солнечной чаши, завертелся волчком и полетел в Лютицу. Но опять не долетел, подскочил вверх, над головой царя перелетел к Вышате, потом обратно к волхвине и, наконец, упал, воткнувшись в землю до половины.

Воины захохотали:

   — Ты бы ещё ступу бросила, бабка! Или корчагу с вином!

Смерть нельзя было удивить ненавистью, но чтобы над ней смеялись! Подняв косу, она погнала своего коня на Ардагаста. Загоревшийся синим пламенем клинок скрестился со смертоносным лезвием. В тот же миг Зореславич провёл золотым лучом по древку косы, и оно обратилось в пепел, а лезвие упало наземь. Смерть тут же выхватила меч. Два клинка зазвенели друг о друга. Один пылал синим грозовым светом, другой — бледным, мертвенным. Противница оказалась опытным бойцом, и царь еле успевал защищаться. После каждого удара смертельный холод волной прокатывался по руке и дальше через всё тело. Ещё немного, и окоченевшие пальцы не удержат меча... А луч Колаксаевой чаши пропадал без следа в чёрной одежде и бледном теле богини. Даже на её белые глаза-угли он действовал не больше яркого солнечного зайчика.

   — Раскали её клинок! — донёсся голос волхва.

Ардагаст провёл лучом по клинку Смерти, и тот враз засветился красным светом, будто в кузнице. Взвыв от боли, богиня выронила меч. Тут же острие кушанского меча мелькнуло у неё перед глазами, расцарапав лоб. Ни капли крови не выступило, но Смерть резко повернула коня в сторону, спасаясь от нового удара. Потом выхватила правой рукой секиру, а левой — железный ткацкий гребень и с удвоенной яростью бросилась на Зореславича.

Секира просвистела у самой его головы, но солнечное пламя пережгло топорище, и обломок топора упал в пожелтевшую траву. Клинок застрял между зубьев гребня. Богиня попыталась сломать меч, но индийская сталь выдержала, и царь резким движением вырвал у противницы оружие, едва не вывернув ей руку. Смерть едва удержалась в седле, но следом удар мечом плашмя обрушился ей на череп, и страшная богиня свалилась с коня.

   — Ну что, хватит с тебя? Венеды лежачих не бьют.

Богиня с трудом поднялась. Красный плащ сполз у неё с головы, обнажая седые волосы. Вместо грозного черепа на Ардагаста глядело старушечье лицо с крючковатым носом и острым подбородком. И голос богини сделался старческим, ворчливым.

   — Что, рад, Солнце-Царь? Нашёл над кем храбрствовать — над бабой старой! Да ещё втроём с этими. От их чар у моего оружия силы втрое убыло. Потягался бы ты с вертихвосткой этой молодой... Вот она пусть за тобой и приходит! Чтоб я ещё когда явилась к тебе или роду твоему...

Яга принялась собирать остатки своего оружия, приговаривая:

   — Не такая уж я злая, как вы все тут думаете. И День, и Ночь, и Солнце — три всадника, через мой двор всегда едут. Да все едут, кому в нижний мир надо. К примеру, Даждьбог. Совсем такой, как ты... Непутёвый. А ведь без моего клубка не добрался бы он до Мораны своей ненаглядной. Кто ко мне с добром, я того награждаю, даже и сиротку беззащитную.

   — Знал я сироток, которых ты у себя за рабынь держала и, чуть что, съесть грозилась, — вмешался Вышата. — Ничего-то ты, бабушка, даром не делаешь. И Даждьбогу помогла, чтобы от соперницы избавиться.

   — Много ты про меня знаешь, недоучка, — огрызнулась старуха. — Где Свет, там и Тьма, где Жизнь, там и Смерть. Я то есть. Мыс сестрой всегда были, от начала мира и до начала ещё. Не может не быть, ясно? Поэтому и нельзя меня совсем одолеть, даже и богу.

   — Всё верно, бабушка страшная и грозная. Но пока я жив, ты ни в моем царстве хозяйничать не будешь, ни на этой горе, — сказал Ардагаст.

   — Вот напугал-то! — фыркнула Яга. — Лысых гор знаешь сколько? Рядом, у Корчеватого, ещё одна есть. Или вот круча между Крещатицким и Чёртовым беремищами. Тоже хорошее место. Как раз возле Перуновой горы вашей.

Старуха похлопала чёрного коня по шее, и тот превратился в большую ступу, а хвост — в помело. Яга, кряхтя, влезла в ступу, оттолкнулась пестом, подхлестнула ступу помелом и взмыла в ночное небо, подняв ужасающий вихрь. Такой же вихрь поднялся над детинцем, унося — кого на мётлах, кого на конях, а кого и так — всех, кто там засел. Росские воины наперебой кричали вслед, отборными словами указывая беглецам, куда лететь. Вслед унесённым вихрем пропели с Оболони первые петухи.

   — В детинец сначала войдём мы с Лютицей и Миланой, — предостерёг всех Вышата. — Там добычи много, но прежде надо чары снять и с чародейскими вещами разобраться.

Ардагаст соскочил с коня. Ларишка подбежала к мужу, порывисто обняла.

   — Знаешь, я думала, это та... другая испытывала нас. Не угадала...

   — Зато я угадал, — улыбнулся Зореславич. — Понимаешь, светлые боги — это те, что знают: Огненная Правда выше их самих. А эта только своей силой похвалялась.

А к нему уже спешила простоволосая, босоногая северянка в кое-как запахнутой свитке. Подбежала и остановилась, завидев Ларишку. Та подошла к Добряне, обняла и поцеловала в лоб.

   — Прости нас, девочка. Нам надо было тебя у них отбить ещё по пути сюда, а мы устроили ловушку на ведьм.

   — Нет, это они ловушку устроили, а приманкой была я.

Добряна высвободилась из объятий Ларишки, бросилась к Ардагасту, обвила его шею руками, прижалась всем телом.

   — Ардагаст, милый! Ты же не веришь, что я сама... в нечистые подалась? Шумила говорил: всё равно скажем потом, что это ты его заманила.

   — Да разве может белая лебедь чёрной вороной, жабой болотной сделаться? Или змеёй подколодной?

Зореславич вытер ей слёзы и при всех крепко поцеловал, не замечая недовольного взгляда жены. Сквозь толпу вдруг протолкался неведомо откуда взявшийся Доброгост. Старейшина ничего не говорил, только слёзы текли по его лицу и скрывались в бороде.