Глава вторая

Персонажи пьесы

Картинная галерея современного искусства находилась в фешенебельном небоскребе на последнем его этаже.

Внутри, в залах галереи, туда-сюда двигалась толпа приглашенных, главным образом женщины в дорогих мехах и нарядах. Все говорили без умолку.

Время от времени кто-нибудь из гостей спохватывался и бросал взгляд на картины, развешенные на стенах. Но в основном посетители потягивали через соломинки коктейли и любовались обломками гончарного искусства, расставленными на двух каминных досках-близнецах.

На кресле сидела девушка, повернувшись спиной к стеклянной стене. Она была художницей, но в ее привлекательной внешности не было ничего выдающегося. Сотни таких же девушек обладают кудряшками темно-каштанового цвета, у многих такие же серые глаза, отливающие синевой. Веснушки на ее носике заметно полиняли, как будто за последние недели она внезапно отказалась от жизни на открытом воздухе, на солнце, и забилась в какую-то затхлую конуру. На коленях у девушки лежал альбом, а в правой руке был зажат черный карандаш. Время от времени она быстро набрасывала рисунок, когда что-то привлекало ее внимание в толпе, — чей-то пикантный профиль, какая-нибудь сногсшибательная шляпка или какая-нибудь поразительная, нескладная корявая фигура.

Какой-то юноша с размаху плюхнулся рядом с ней на пухлый кожаный диван, не вынимая рук из карманов. Он был чуть светлее девушки и, вероятно, одного с ней возраста — ему было около тридцати лет. Глаза у него были слишком крупные и слишком круглые, очень широкий рот, а ноги очень длинные. Чувствовалось, что в эту минуту он был не в духе, как, впрочем, и сама девушка.

— Ради чего мы должны здесь дожидаться?

— Разве тебе не ясно?

— Может, отменим все это к чертовой матери?

— Но послушай, Полина… — извиняющимся тоном начал он.

— Я ненавижу всякие тайны, — перебила она его, — особенно таинственные недомолвки. И твои и мои родители в восторге от наших планов. Но тебе, очевидно, неведомо, что в мире кроме тебя существуют и другие мужчины.

Кто-то приглашает меня пообедать, кто-то — в театр… Если бы они знали, что я с тобой помолвлена, то все было бы проще. Но я не знаю, помолвлена я или нет. Словно в каком-то вакууме. Трудно вести себя так, будто помолвлена, когда об этом никому не известно. Если бы это все длилось день, два, неделю, тогда понятно. Но это тянется уже несколько месяцев. Честно, Род, мне надоело прятать кольцо в ящике стола и чувствовать себя застенчивой девочкой, когда в разговоре упоминают твое имя. Я понимаю, со свадьбой можно подождать, пока эта пьеса не сойдет со сцены, но почему не объявить всем открыто о нашей помолвке?

— Потому что нельзя.

— Но почему?

— Ты же все знаешь. Ты должна верить мне на слово. Если я говорю, что нельзя, значит нельзя.

— Как же ты собираешься жить после свадьбы, если ты мне уже сейчас не доверяешь?

Полина нервно захлопнула альбом и просунула карандаш в специальное гнездышко в обложке.

— Так дальше продолжаться не может, Род. Нужно от всего отказаться.

— Ну и отказывайся, — воскликнул Род, притворяясь, что ему абсолютно все равно. — Может, принести тебе коктейль?

— Пожалуйста, если тебе не трудно…

Полина глазами следила за тем, как Род пробирается в сутолоке толпы, и уже открыла рот, чтобы позвать его обратно, но раздумала и промолчала. Как много можно испортить каким-то пустяком! Всего лишь несколько резких слов, и вот все кончено!

Машинально она вновь вытащила карандаш и открыла альбом. Но линия не удавалась. Дрожала рука. Саднило в горле. Только бы не разреветься. Вдруг Полина почувствовала, что кто-то сел рядом. Она не отрывала глаз от рисунка, но в этот момент послышался мужской голос.

— Даже обезьянки в зоопарке вряд ли вызывали у тебя столько интереса.

Полина вздрогнула от неожиданности и, повернувшись, увидела бледное самодовольное лицо. Потом озорные огоньки промелькнули в ее глазах.

— Базиль, боже, это ты? Что ты здесь делаешь?

— Надеюсь, что какие-нибудь ценные идеи посетят мой бедный череп. Ну а ты?

На листе бумаги была изображена какая-то легкомысленная девчонка в кожаной шляпке, надвинутой на торжественное, старческое лицо…

— Создаешь портрет барана в шкуре ягненка?

— Да нет. Меня интересуют костюмы. Ты же знаешь, что я театральный дизайнер по костюмам. Все для сцены. Разве это для тебя новость?

— Нет, представь себе. Когда я в последний раз встречался с тобой, то главным интересом в твоей жизни, насколько я помню, была, кажется, румба… Или псовая охота?

— Псовая охота. Но это было сто лет назад.

— Нет, всего пятнадцать. Тебе было четырнадцать или чуть больше. Но теперь тебе столько же, сколько и мне. Эйнштейн, бесспорно, прав.

Он улыбнулся.

— Когда я впервые тебя увидел, то роста в тебе было пятнадцать дюймов, а веса — всего восемь фунтов! Это было давно.

— Базиль, — сказала она. — Ты уже достаточно стар, так что можешь себе позволить быть со мной откровенным. Можно тебе задать вопрос личного характера?

— Это зависит от того, каков вопрос.

— Славу богу, ты лишен притворной вежливости, — вздохнула она с облегчением. — Как, по-твоему, я выгляжу? Страшна? Красива?

— Мне всегда казалось, что у женщин есть зеркальце в сумочке.

— А мне кажется, что, как учат психологи, зеркало обманывает. В нем отражается совершенно другое лицо, не похожее на то, которое видят окружающие.

— Дорогая Полина, ты из Балтимора, а все балтиморские девушки просто очаровательны. — Он бросил взгляд на ее левую руку. На пальце не было обручального кольца. — Разве у тебя есть основания сомневаться в правоте моего суждения?

Полина рассматривала толпу, сгрудившуюся возле буфета.

— Просто мне казалось, что мое лицо несколько простовато. Но к собственной внешности привыкаешь и не можешь дать ей справедливую оценку.

— Ты немного бледна, очевидно, это — анемия? — Он внимательно посмотрел на нее глазами профессионала — специалиста по клиническим расстройствам. — Ты что, на диете?

— Нет, просто много работы. Только что закончила эскизы к новому спектаклю Ванды Морли. Сегодня в Королевском театре премьера…

— В Королевском театре? — в голосе Базиля послышалась настороженная, незнакомая ей нота. — Ты говоришь о Королевском театре на 44-й Западной улице?

— Да. Сэм Мильхау дает все премьеры с участием Ванды на сцене Королевского. Он возобновляет «Федору».

— «Федору»? Эту нудную драму Сарду? Разве это не заплесневелая, напыщенная пьеса?

Полина улыбнулась.

— Знаешь, современные драматурги не занимаются слащавой дребеденью. Но для Ванды — это ее хлеб, поэтому она и играет в возобновляемых спектаклях. В прошлом сезоне были «Кандид» и «Госпожа Танкерей». В следующем будет «Леди Уиндермир» или «Мадам X» и т. д. Ванда хочет переиграть все, что сделали в свое время Сара Бернар, Элен Терри и Фанни Довенпорт. Она даже ухитряется имитировать все их слабинки. И все же, неизвестно почему, на сцене она выглядит очень современной!

Взгляд Базиля последовал за взглядом Полины. Скользнув по толпе, ее глаза остановились на женщине, которая только что вошла в галерею и рассматривала посетителей.

Тонкая и гибкая, она обладала той удивительной кошачьей грацией, которая превращает каждый жест в произведение искусства. У нее было овальное лицо, чуть раскосые глаза, а золотистые искорки в них еще больше сверкали от золота ее серег, украшенных топазом. Одета она была в черный костюм, а шапочка из шкурки леопарда каким-то чудом удерживалась на затылке. Рука была засунута в муфту, сшитую из той же леопардовой шкурки.

— Это и есть Ванда Морли? — спросил Базиль.

— Да. Очаровательна, не правда ли? — В голосе Полины появился кислый привкус. — Какое-то чудо. Базиль, как ты думаешь, неужели в конечном счете красота — это чисто психологический фактор? Попробуй нарисовать Ванду, и она станет страшилищем. На нее легче всех прочих актрис делать карикатуры.