Кухарка жирная у скаред

     На сковородке мясо жарит,

     И приправляет чесноком,

     Шафраном, уксусом и перцем,

     И побирушку за окном

     Костит и проклинает с сердцем.

     А я бы тоже съел кусок,

     Погрыз бараний позвонок

     И, как хозяин, кружку пива

     Хватил и завалился спать:

     Кляните, мол, судите криво,

     Голодных сытым не понять.

     У, как я голодал мальчишкой!

     Тетрадь стихов таскал под мышкой,

     Баранку на два дня делил:

     Положишь на зубок ошибкой…

     И стал жильем певучих сил,

     Какой-то невесомой скрипкой,

     Сквозил я, как рыбачья сеть,

     И над землею мог висеть.

     Осенний дождь, двойник мой серый,

     Долдонил в уши свой рассказ,

     В облаву милиционеры

     Ходили сквозь меня не раз.

     А фонари в цветных размывах

     В тех переулках шелудивых,

     Где летом шагу не ступить,

     Чтобы влюбленных в подворотне

     Не всполошить? Я, может быть,

     Воров московских был бесплотней,

     Я в спальни тенью проникал,

     Летал, как пух из одеял,

     И молодости клясть не буду

     За росчерк звезд над головой,

     За глупое пристрастье к чуду

     И за карман дырявый свой.

      А ну-ка, Македонца или Пушкина

     Попробуйте назвать не Александром,

     А как-нибудь иначе!

     Не пытайтесь.

     Еще Петру Великому придумайте

      Другое имя!

     Ничего не выйдет.

     Встречался вам когда-нибудь юродивый,

     Которого не называли Гришей?

     Нет, не встречался, если не соврать!

     И можно кожу заживо сорвать,

     Но имя к нам так крепко припечатано,

     Что силы нет переименовать,

     Хоть каждое затерто и захватано.

     У нас не зря про имя говорят:

     Оно — Ни дать ни взять родимое пятно.

     Недавно изобретена машинка:

     Приставят к человеку и глядишь —

     Ушная мочка, малая морщинка,

     Ухмылка, крылышко ноздри,

     горбинка, —

     Пищит, как бы комарик или мышь:

     — Иван!

     — Семен!

     — Василий!

     Худо, братцы,

     Чужая кожа пристает к носам.

     Есть многое на свете, друг Горацио,

     Что и не снилось нашим мудрецам.

      Я прощаюсь со всем, чем когда-то я был

     И что я презирал, ненавидел, любил.

     Начинается новая жизнь для меня,

     И прощаюсь я с кожей вчерашнего дня.

     Больше я от себя не желаю вестей

     И прощаюсь с собою до мозга костей,

     И уже, наконец, над собою стою,

     Отделяю постылую душу мою,

     В пустоте оставляю себя самого,

     Равнодушно смотрю на себя — на него.

     Здравствуй, здравствуй, моя ледяная броня,

     Здравствуй, хлеб без меня и вино без меня,

     Сновидения ночи и бабочки дня,

     Здравствуй, все без меня и вы все без меня!

     Я читаю страницы неписаных книг,

     Слышу круглого яблока круглый язык,

     Слышу белого облака белую речь,

     Но ни слова для вас не умею сберечь,

     Потому что сосудом скудельным я был

     И не знаю, зачем сам себя я разбил.

     Больше сферы подвижной в руке не держу

     И ни слова без слова я вам не скажу.

     А когда-то во мне находили слова

     Люди, рыбы и камни, листва и трава.

     Румпельштильцхен из сказки немецкой

     Говорил:

     — Всех сокровищ на свете

     Мне живое милей!

     Мне живое милей!

     Ждут подземные няньки,

     А в детской — Во какие кроты

     Неземной красоты,

     Но всегда не хватает детей!

     Обманула его королева

     И не выдала сына ему,

     И тогда Румпельштильцхев от гнева

     Прыгнул,

     за ногу взялся,

     Дернул

     и разорвался

     В отношении: два к одному.

     И над карликом дети смеются,

     И не жалко его никому,

     Так смеются, что плечи трясутся,

     Над его сумасшедшей тоской

     И над тем, что на две половинки

     Каждой по рукаву и штанинке —

     Сам свое подземельное тельце

     Разорвал он своею рукой.

     Непрактичный и злобный какой!

      Душа и не глядит

     на рифму конопляную,

     Сидит, не чистит перышек,

     не продувает горла:

     Бывало, мол, и я

     певала над поляною,

     Сегодня, мол, не в голосе,

     в зобу дыханье сперло.

     Пускай душа чуть-чуть

     распустится и сдвинется,

     Хоть на пятнадцать градусов,

     и этого довольно,

     Чтобы вовсю пошла

     свистать, как именинница,

     И стало ей, малиновке,

     и весело и больно.

     Словарь у нас простой,

     созвучья — из пословицы.

     Попробуйте, подставьте ей

     сиреневую ветху,

     Она с любым из вас

     пошутит и условится

     И с собственной тетрадкою

     пойдет послушно в клетку.