Колян любил демонстрации и митинги, всегда нес какой-нибудь флаг, подпевал, старался повидать Крушенца, который почти всякий раз выступал перед народом. Крушенец был особо ловок на разговор, умел растревожить любой народ. Иногда ему сильно хлопали, иногда кричали: «Долой! Долой!»

Коляну он говорил обычно:

— Бывай, бывай, слушай! Скоро сам будешь, как мы, агитировать. Держись крепче нас, Совета. Твоя правда у нас. Для таких, как ты, мы, большевики, единственная опора. Все другие партии хлопочут только за себя, одни мы — за народ.

Покрасив парты и побелив печи, Колян ушел к морю собирать оленей. Путь лежал через родной поселок. Там Колян сперва проведал свою тупу. Она стояла так, как была оставлена прошлой осенью, никто не тревожил ее, закрытую наглухо.

Колян сел на порог. Против него посреди стены, черной, как наружная стенка котла, выделялось небольшое пятно посветлей. Вспомнил, что над ним трудилась, горевала, плакала Ксандра, и подумал: «Оно на память мне». Потом сказал себе:

— Ну, хватит сидеть дома, пойдем в гости, искать готовый чай, — и перешел к Максиму.

Старик был в отлучке, но недалеко: в очаге теплились угли, из котла, висевшего над ним, струился парок. Колян поставил в угол посох, ружье, сел и снял с плеч ранец. Он приспособил его вместо дорожного мешка.

Черная Кисточка осталась на воле с собаками. Там у нее было столько знакомых, среди них Пятнаш и Найда. Немного погодя раздалось ее ворчание, затем сердитый лай. Колян приоткрыл дверь поглядеть, кого встречает так негостеприимно Черная Кисточка. К тупе подходил Максим. Поравнявшись с собакой, он крикнул:

— Цыц! Тоже нашлась хозяйка-самозванка, — и отшвырнул ее ногой. Увидев Коляна, спросил: — Твоя? — И похвалил: — Хорошо, верно служит. Такая не даст в обиду своего хозяина.

Медленно, небольшими глоточками пили крепкий, до горечи, чай. И так же медленно, по слову в час, шла беседа.

— Иди ко мне жить! — уговаривал Коляна Максим. — Умру — тупа, олени, все твое будет.

— У меня своя тупа, свои олени, — отговаривался Колян.

— У тебя мало олешков.

— А зачем много? Две упряжки есть — довольно.

— Жена будет, детки будут — много надо олешков.

— Рано мне думать об этом.

— Сколько тебе лет?

— Шестнадцать.

— Через две зимы можно пировать свадьбу. Невеста есть.

— У меня — невеста? — Колян от удивления подавился чаем и долго кашлял. — С чего ты взял это?

— Сам видел.

— Где, когда?

— Русская девка, которую увез в Хибины. Вези ее обратно. Вези скорей, держи крепче!

— Она уехала домой, на Волгу. Не надо говорить об этом, дядя Максим! — попросил Колян.

— А мне надо.

И Максим начал жаловаться, как неладно сложилась у него жизнь. Он остался у отца с матерью один в живых. Это в молодые, глупые годы казалось ему хорошо: не надо ни с кем делить отцово добро, отцово стадо, сам живу богато, и деткам хорошо будет. Потом стал задумываться: чему, дурак, радуюсь? Ем в одно горло и такое же мясо, рыбу, как всякий другой; обуваю и одеваю одно тело. Зачем же тебе много оленей? А жадность говорит: для деток, для деток. Так нажил Максим сотню оленей, а деток не осталось ни одного, все умерли во младенчестве. Умерла и жена. К самому Максиму тоже стучится смерть. А у него нет ни близких, ни дальних родственников, некому отдать оленей.

— Отдай бедным, — посоветовал Колян.

— Вот отдаю тебе. Женись, заведи деток. Я буду им дедушкой. Это самое хорошо, когда в доме и отец, и мать, и детки, и бабушка, и дедушка, и олени, и собаки. Будь моим сыном!

Годом раньше за такой клад — стадо оленей — Колян схватился бы обеими руками: тогда олени, много оленей было его мечтой. Теперь, после жизни с русскими, после школы, поездки в Петроград, он испугался, что стадо оленей уведет его в безвыходные дебри лопарской жизни навсегда от школы, от Ксандры. Зачем ему стадо? Вполне довольно двух упряжек, что уже есть у него. Одна везет санки, другая бежит порожнем, отдыхает. На них он может объездить всю Лапландию. А большего пока не надо. Его уже не устраивало быть только оленеводом; ему понравилось ходить в проводниках, работать школьным истопником; он охотно помог бы еще кому-нибудь бежать. Ему понравилось быть нужным человеком, нужным не одному доживающему старику, а многим, разным людям. Он не хотел продавать свою волю ни за какое стадо и сказал Максиму:

— Я поеду в Хибины учиться. А ты зови другого парня. Зови Авдона!

— Глупы Ноги? — спросил Максим. — Знаю, жил у меня Авдон, когда привез солдата Спиридона. Жил, мое мясо, рыбу ел. Есть любит, а оленей пасти, рыбу ловить, огонь держать, котел греть не хочет. Это делай Максим, Авдон спать будет. Пусти Авдона в тупу, он скоро начнет лаять на хозяина, как твоя собака. Не говори мне про Авдона, не говори! Солдат Спиридон — человек. Авдон — ветер, дурной ветер. Сам не знает, куда дует.

Старик, работавший всю жизнь без разгиба, ненавидел бездельников, лентяев, шатунов. За оленей он хотел купить последнюю заботу о себе: помогли бы дожить, схоронили бы. Беспечный, беззаботный Авдон совсем не годился для этого.

На другой день все веселоозерские хозяева вышли имать оленей. Иманье тянулось больше двух недель. Колян недосчитался в своем стаде одного оленя, зато был приплод — три теленка. В Хибины он приехал в конце сентября. В школе уже занимались и сильно мерзли. Колян принялся возить дрова сразу на двух упряжках.

Восьмого ноября 1917 года по телеграфным проводам, натянутым вдоль Мурманской железной дороги, промчалось написанное Владимиром Ильичем Лениным обращение:

Получил это обращение и Хибинский совдеп. По поселку снова прошла демонстрация с красными флагами. Но с другими лозунгами: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», «Вся власть Советам!», «Да здравствует товарищ Ленин!», «Мир хижинам, война дворцам!».

Крушенец снова был впереди и сильней прежнего размахивал красным флажком. После демонстрации он пришел в школу, сперва поговорил с заведующим, потом завернул к Коляну и сказал:

— Произошла другая революция. Видел демонстрацию? Слышал, что пели?

— Сам ходил, сам слушал. Плохо понимаю, зачем другая революция.

— Первая была для богатых, а эта наша, бедняцкая. Готовь оленей, поедем делать революцию!

— Куда поедем?

— По всей Лапландии.

— А кто будет топить печки?

— Пусть топят кому холодно. Истопят школьники.

— Верно, верно, — согласился Колян. Его сильно удивляли школьные порядки: большие ребята, которые дома пилят дрова, топят печи и камельки, убирают снег, в школе ничего такого не делают, а только читают да пишут.

— Готовь две упряжки и побольше сухарей! Поедем надолго, — предупредил Крушенец.

Колян не стал противиться: он любил ездить да и посмотреть, как делают революцию, было интересно.

Поездка была задумана Хибинским Советом рабочих и солдатских депутатов с целью самого широкого оповещения жителей тайги и тундры, что Временное правительство свергнуто, в России установилась Советская власть во главе с Лениным. Уполномоченными от Совета — вестниками новой власти, новой жизни — ехали Крушенец и Спиридон, ямщиками — Колян и Авдон — Глупы Ноги.