Колян остался в огорчении: не увидит он Ксандру, едущую на Лебеде с Лебедушкой. А ему так хотелось этого! Это было бы так красиво!

— Ну, буду ловить.

Быстрым взмахом правой руки Колян бросил витой ременный аркан, и один из оленей почуял в молодых, еще не окостеневших рогах жгучую боль. Он подпрыгнул, рванулся. Боль стала еще сильней. Он брыкался на все лады: бил ногами, вертел башкой, падал. Но аркан крепко держал его.

Колян сперва уговаривал упрямца:

— Погляди кверху! Видишь, олени солнца работают день и ночь? А ты не хочешь поработать маленько. Тебе не стыдно?! — Затем бранил: — Ты — дурак, набитый дурак! Иди, слушайся, и будет хорошо, не больно.

В конце концов пришлось крикнуть Черную Кисточку. Она хорошо знала это дело — ловить оленей; словно мяч подскочила к рогатому упрямцу с лаем, а когда он и тут не послушался, цапнула ему такие нежные жилки, что он забыл про боль в рогах и бойко пошел за хозяином.

Восемь раз Колян бросал аркан, восемь раз уговаривал упрямцев слушаться, приводил в пример оленей, на которых ездит незакатное солнце. Но вся восьмерка не хотела запрягаться, тянуть сани, хотела идти вольно, щипать на ходу ягель, молодые листочки, нежную весеннюю траву. И восемь раз Черная Кисточка учила неслухов уму-разуму. Лайки Пятнаш и Найда в это время удерживали стадо, напуганное арканом. Для Ксандры тут пока не нашлось дела.

Когда трудно загнать, смирить оленя, хозяин всегда поручает это лайке, и она всегда великолепно справляется. Для оленя нет, пожалуй, никого и ничего страшней лайки, от нее он кидается в бурную, порожистую реку, в непроглядный, непроходимый северный буран, даже в лесной пожар.

Страшней лайки разве только человек с ружьем. А ведь она перед оленем всего лишь маленький комочек. Вот что значат острые зубки, беспредельная верность и храбрость. Северная, оленегонная лайка не знает страха: пошлет хозяин, и она одна кидается на медведя.

Колян запряг оленей. Катерина Павловна уложила в санки куваксу и весь прочий груз. Ксандра залила костер. Можно ехать дальше.

Но Колян не доверял чужим, неопытным женщинам и сам осмотрел всю стоянку — не позабыто ли что-нибудь, затем поворошил палкой кострище — хорошо ли залито, не притаился ли в глубине огонь…

Осторожное, умелое обращение с огнем у лопарей — важнейшее дело, прививается оно с малых лет. В Лапландии много горючего: большие заросли можжевельника, горной смолистой сосны, и особенно огнеопасны ягельники. Тушить пожары в лапландском малолюдье трудно, а они при всей осторожности все-таки возникают и оголяют громадные пространства. Их долго-долго помнят и обычно называют именами виновников, для позора им. Есть пожар «Михаил-рыбак», пожар — «русский купец», пожар «Тимошка». Этот был полвека назад, виновник Тимошка давно умер, пожарище уже заросло лесом, а память все живет.

Колян совсем не хотел, чтобы на позор ему остался пожар «Колян Данилов», и вылил на черные огарки костра еще несколько котелков воды.

— Поехали, — неопределенно, не то спрашивая, не то приказывая, сказал Колян. — Солнце вон куда уехало. Не ждет нас.

— Пошли, Колянчик, — поправила его Ксандра. — Это уж не езда, если все время без присядки топаем.

— Пусть будет «пошли», — согласился Колян.

Солнце уже уехало за полдень. Оно светило еще ярко, лучисто, но грело плохо. Временами налетал с гор знобкий, снеговой ветер, и тогда солнце совсем не грело, от него оставалась одна видимость, яркая, но холодная. Ксандра поняла, что значат слова «обманное солнце».

— А как ездит ваше, русское солнышко? — спросил Ксандру Колян.

— Солнце у вас и у нас — везде одно. И оно не ездит, а ходит, — ответила Ксандра.

— Ходит. А где ноги? Я не вижу. И куда ставит ноги — тоже не вижу.

— Нет, не ходит, а катится, как шар, как мяч. И даже не катится, а летит.

Но Колян был полон недоверия, а Ксандра не могла найти ясного убедительного объяснения, как движется солнце.

Тогда взялась объяснять Катерина Павловна:

— Саша напутала тебе. Солнце и не ходит, и не катится, и не летает, а висит.

— На чем висит? Где веревка? Я не вижу, — допытывался Колян.

— Так висит, без веревки.

— Не понимаю.

— Само собой. Оно может висеть без веревки. И кружится. А вокруг него кружится Земля, а вокруг Земли — луна.

— Все кружатся. Зачем?

— Так надо. Держатся друг за друга.

— А где руки? Я не вижу, как держатся.

— Этого нельзя видеть. Есть такая невидимая сила, которая держит и солнце, и землю, и луну, и звезды.

— Э-э… — Колян пренебрежительно замахал руками, будто отгоняя надоедливых комаров. — Твое слово непонятно. Мое лучше: солнце, луна, звезды — все ездят на оленях. Вот понятно. Вот хорошо.

— Но все это выдумка, сказка. Я как-нибудь объясню тебе правду, — пообещала Катерина Павловна. — Она интересней твоей сказки.

— И луна, как солнце, везде одна, и звезды у нас те же, какие у вас, — добавила Ксандра.

Колян думал, что в Лапландии свои солнце, луна и звезды, как свои реки, озера, горы, а в другой местности уже другие. И вдруг на тебе: одни. И снова Коляна охватило недоумение и недоверие. Он покивал на солнце и спросил:

— Сейчас в России видят его?

— Видят, как вот мы.

— И раньше мы с тобой, ты из России, я из Лапландии, глядели на одно солнце?

— Да, на одно. Глядели вместе.

— Вот это интересно. — Колян от радости похлопал ладошками. — И когда уедешь домой, будем глядеть на одно солнце. Всю жизнь так, вместе. Это хорошо.

18

После волжской ясности, сухости, теплыни лапландская погода казалась Катерине Павловне и Ксандре неуютной, слишком уж переменчивой. Только что везде сияло, сверкало: озера и реки — бесчисленными отражениями солнца; леса и кустарники — нежной весенней зеленью; горы — то голубой, то фиолетовой, то сиреневой дымкой. И вдруг заветрило, задождило, запуржило, все задернулось низкими, до самой земли мглистыми облаками. А сменился ветер северян на южак — и снова все засияло, заиграло. Надолго ли?

Хуже было с местностью: она хоть и менялась, но всегда была такая трудная для ходьбы и езды, что хуже не придумаешь. В низинах — топкие, зыбкие моховые болота. Где посуше — еловый, сосновый и березовый лес, непроходимо заваленный буреломом и упавшим сухостоем. На горах — голый камень, не за что уцепиться человеку и оленю.

Шли причудливо изломанной, изгибистой линией через моховики, кустарники, каменистые осыпи, среди беспорядочно разбросанного валунника, обходя озера, пересекая речки, ручьи. Если весь след нанести на бумагу и потом охватить одним взглядом, можно испугаться: нормальные люди не ходят так, его сделали умалишенные.

Шли, пока несли ноги; ели, когда одолевал голод; ложились спать, когда валил сон. Весь порядок, установленный Катериной Павловной для дома, здесь был сломан.

Катерина Павловна и Ксандра невольно, совсем не желая того, думали, что у них получилась неудача с проводником: либо он не знает дороги, либо блуждает нарочно. Его кормят, ему платят — прямой расчет не спешить. Чтобы не носить в душе это тяжелое подозрение, Ксандра решила объясниться и в удобный момент, когда мать была в отлучке, встала перед Коляном, уперлась глазами ему в глаза и спросила:

— Ты честно ведешь нас?

— А ты где видишь нечестное, обманное дело?

— Петляешь, кружишь, готов объехать каждый камень. Неужели нельзя прямо? У меня там умирает отец. Надо скорей.

— Я делаю самое прямо. Больше нельзя. Еще прямей — только через камни, через горы.

— А скорей?

— Сама идешь, себя и спрашивай. Я могу.

— А олени могут скорей?

— Оленей можно гнать, можно менять.

Оказывается, главная помеха — она, ей надо сделаться сильной, выносливой, быстрой.

— Отец болен. Как попал он туда? — спросил Колян.

— Сослали.

— «Сослали» — не понимаю такое слово, не слыхал.

Ксандра начала рассказывать. На слова «вдруг ночью явилась стража и увела» Колян заметил: