— Мама! — крикнула Ксандра. — Мама, это нельзя не поглядеть!

— Не надрывайся попусту. Гляжу. Все глядим.

И верно, все, оставив работу, глядели на солнце.

Так начался большой, почти двухмесячный полярный день, когда лапландское солнце и ночует над землей, не заходя за горизонт, пора незакатного, полуночного солнца, пора белых ночей.

— Видели?! — торжествовал Максим. — Какой может быть сон?.. Надо ехать и ехать. — Он из всех сил старался, чтобы выехали именно в это время. У оленеводов есть поверье, что всякое дело, начатое вместе с началом круглосуточного сияния солнца, будет иметь успех. Кроме того, Максим хотел как можно незаметней спровадить свое оленье стадо именно ночью. Она хоть и светлая, солнечная, но все же ночь, и многие люди все-таки спят, сидят дома.

14

Некоторое время упряжки шли рядом с железной дорогой, в потоке лошадей и оленей, перевозивших землю, камень, лес. С виду дорога была готова — и насыпь, и шпалы, и рельсы, и поезда ходили по ним, — но требовала улучшения. Мостами подсыпали балласт, отводили бурные, опасные воды, местами заменяли временные мосты постоянными, строили станции, склады, жилые дома.

Колян сердито косился на дорогу и воркотал:

— Зачем она, кому? Оленям смерть, людям смерть, коням смерть, санкам смерть, телегам смерть.

— Кто? На кого бурчишь? — спросила Ксандра.

— Она, дорога.

— Зря, зря. Дорога — замечательное дело, — Ксандра начала пересказывать все хорошее, что обещала дорога.

Но для Коляна все это — война, торговля, мореходство — было за гранью жизни, словно совсем не существовало. Он видел от дороги только смерти, болезни, убыток, горе.

— А моего отца, маму, меня, нашу встречу ты ни во что не ставишь? — Ксандра вплотную подскочила к Коляну и начала сердито дергать за рукав. — А вот это, что я и ты вместе, тоже ничего не стоит?

— Ты и я вместе — хорошо, — без колебания сказал Колян. — Твой тятька, мамка и ты вместе — тоже хорошо.

— Чего ж тогда разворчался на дорогу, как старый Колях?

Не будь дороги, Ксандра, возможно, не поехала бы к отцу или поехала через Мурманск и тогда не встретилась бы с Коляном. Совсем, никогда.

— Совсем, никогда? — переспросил он тревожно.

— Конечно. Теперь шла бы из Мурманска с другим ямщиком.

— Ты не пойдешь, не ходи с другим! — начал просить Колян.

— Теперь не пойду уж. А могло все случиться не так. Понял?

— Понял, Ксандра, понял.

Уезжающих провожали Максим и солдат Спиридон. Максим хотел отправить с Коляном все свое оленье стадо, которое в тот момент отдыхало и кормилось после дневной работы. В пропуске на выезд упоминалось: «Едут на оленях». Это значило, что упряжных надо пропустить.

О прочих же ничего не было, выручить их взялся Спиридон. Он был встревожен этой затеей — ему не приходилось делать ничего такого, — но считал ее вполне справедливой и подбадривал сам себя:

— Нахлебались лопаришки и олешата всяких бед поверх горла. Будет с них, пожалеть надо.

Оленей пас мальчишка, ровесник Коляна, заодно со своими, неподалеку от Хибин. Стадо ходило не сплошным скопом, а двумя «лоскутами», о чем постоянно заботились и пастух, и лайки, и особенно олени-вожаки. В лоскуте Максима вожаком была старая, уже седая важенка. На шее у нее висел колокольчик — валдай, и звали ее «колокольная важенка». Прочие олени хорошо знали голос этого колокольчика и всюду следовали за ним, а если разбредались слишком широко, пастух посылал грудить их оленегонную лайку.

Подъехав к стаду, Максим начал звать оленей. Старшая важенка тотчас побежала к нему, за ней — другие, отбившихся далеко собрали лайки. Каждому оленю Максим говорил: «Здравствуй!» — и называл его по имени. Оленеводы очень любят оленей и дают им всегда ласковые, выразительные имена. В стаде Максима были: Лебедушка — чисто-белая важенка, Белошейка — серая важенка с ожерельем белых пятен вокруг шеи, Куропатка — важенка пестрая, наподобие летней куропатки, Смоляной лоб — серый олень с черным пятном на лбу, Лебедь — брат Лебедушки, тоже чисто-белый.

Солдат Спиридон, стоя рядом с Максимом, покрикивал на него:

— Живей, живей!

Он усиленно изображал из себя большого, грозного начальника. Когда стадо собрали, он приказал Максиму гнать его в горы. За первой же горой Колян взял оленей под свою охрану. Мальчишка-пастух остался в полной уверенности, что оленей Максима забрали военные.

Через час пути в проходе между двух гор повстречался вооруженный солдат, один из заставы, но, видя, что путников провожает свой брат военный, Спиридон, пропустил их без проволочки. Попрощались. Разошлись. Только собака Пятнаш, которую Максим посылал с Коляном, либо не сразу поняла, чего требуют от нее, либо не хотела расставаться с хозяином и несколько раз кидалась то за уходящими, то обратно. Максиму пришлось ударить ее.

От железной дороги, от конных и оленных подъездов к ней, от пешеходных троп, пробитых строителями, Колян круто повернул весь обоз в бездорожную местность и сказал Ксандре:

— Вот гляди, какая наша мур-ма!

Она спросила, что значит «мур-ма».

— Море и земля. Поморская земля.

До ареста отца Ксандра ничего не знала о Лапландии, кроме нескольких строк, уделенных ей в учебнике первоначальной географии; после же ареста перечитала все, что нашлось в родном городке. Она узнала, что Лапландия — край северный, далекий. Там много гор, рек, озер, водопадов. Зимой бывает долгая полярная ночь, когда совсем не показывается солнце, а летом — долгий полярный день с незаходящим солнцем. В древности всю Лапландию покрывал толстенный ледник, который, подобно воде, только гораздо медленней, двигался с лапландских высот на Русскую равнину. И там, где побывал, навечно оставил следы своего нашествия.

Но все эти черты Лапландии не складывались у Ксандры в одно целое и стройное, а спорили между собой: незаходящее солнце и под ним вечно не тающий ледник, горы и там же тысячи озер. Лапландия осталась для нее таинственной, непонятной, а такая, как описывали в книгах, представлялась выдумкой, невозможной в жизни.

И вот Ксандра видит, топчет эту таинственную, невозможную страну, дышит ее воздухом, пьет ее воду. Ксандра вся — пристальное, трепетное внимание, изо всех сил старается ничего не пропустить.

Кругом что-то неопределенное, где беспорядочно перемешались полянки, покрытые разноцветным — зеленым, желтоватым, коричневым, белым — мхом, луговинки с прошлогодней жухлой и проросшей сквозь нее молоденькой травой, кочковатые болота, постоянные глубоководные озера и временные озерки с вешней водой. По луговинам, мшарам, болотам реденько стоят ели, сосны, березы. Земля вообще ровная, плоская, но везде разбросаны камни. И небольшие — можно перешагнуть, и средние, как лопарская вежа, и огромные — с русский дом, с пароход. Некоторые лежат одиночно, другие — нагромождениями в несколько этажей. Все они без острых углов и граней, округлой формы и так гладко отполированы, что рука скользит по ним, как по стеклу.

— Колян, скажи-ка, кто наворочал эти каменные завалы? — спросила Ксандра. — Кто занес их сюда?

— Никто не занес. Сами, — ответил Колян неопределенно.

— Что? Как сами — пришли, приехали, прилетели? Гор близко нет, а камней видимо-невидимо. Кто приволок их? — допрашивала Ксандра.

Проходя возле ближайшего каменного нагромождения, Колян оглядел его внимательно и сказал:

— Эти родились тут от своих мамок-тятек, которые живут глубже, под ними.

— А другие?

— Другие когда-то были людьми, зверями, птицами… Но пришла большая нужда — и стали камнями.

Тут Ксандра что называется вцепилась в Коляна:

— Какая нужда? Как стали камнями?

— Иди рядом. Слушай! — И Колян начал рассказывать.

Однажды на лопарей напали разбойники из чужой страны. В одной куваксе они застали женщину с ребенком. Она испугалась и побежала к мужу, который пас оленей. Но разбойники загнали ее к озеру. Приходится женщине либо тонуть, либо погибать от разбойников, либо еще быть как-то. Она решила: «Буду век сидеть тут» — и окаменела вместе с ребенком. И теперь сидят у того озера.