Дома Елисавета возле обеденного прибора положила несколько писем. Два были от Янко из Каира, одно — длинное, с берлинскими штемпелями на конверте — от Александра Георгиева.

Георгиев писал, что «Гитлер ведет пропаганду близкого решающего удара против СССР, но население Германии уже не верит ему». Любопытно. Надо передать в Центр. Интересно и другое: «В городе Вицлебене есть большие склады продовольствия и горючего. Английская и американская авиация бомбят жилые кварталы. Вокзалы в Берлине, Мюнхене, Кельне, а также индустриальные районы Рурской области нападению не подвергаются, и движение поездов между этими пунктами, как и между сотнями других, не нарушено. Военные заводы работают (самолеты не бомбят их); они производят вооружение и оборудование для фронта».

Сообщение перекликалось с известиями, сообщенными Никифоровым во время разговора в саду. Министр войны генерал Михов, сменивший опального Даскалова, недавно ездил на Восточный фронт и в Берлин. Встретился с Гитлером и вернулся в полном восторге. На закрытой пресс-конференции в министерстве убеждал доверенных журналистов, что Германия полна сил и союзная авиация не добивается успеха массированными налетами. После конференции конфиденциально поделился с членами Высшего военного совета другим: фюрер проявил недовольство существованием в Болгарии либеральных политических течений и отсутствием ограничений для евреев. Михов подсказал Филову проект: выселить 40 тысяч евреев в Польшу, «национализировав» их имущество и обратив его на снаряжение новых дивизий. Филову проект понравился, и он поручил юристам подготовить указ и представить его на подпись царю. «Две проблемы будут решены,— сказал Михов.— Еврейская и финансовая». Никифоров спросил: «Почему в Польшу?» Михов не стал скрывать: «На территории генерал-губернаторства имперский министр Франк устроил для иудеев резервации. Особого рода, конечно. Вы понимаете? Впрочем, это не наше дело, господа, не так ли?»

Пожалуй, обо всем этом надо сообщить Центру... Теперь, что там пишет Янко?

Янко Панайотов Пеев и в письмах оставался самим собой. Прекрасно зная, что его корреспонденция не перлюстрируется, перемежал рассказы о житье-бытье политическими заметками и едкими «бо-мо» в адрес высокопоставленных лиц. Чисто французский стиль, милый сердцу утонченного дипломата. Но если отбросить шелуху, ядро было крепким. Именно от Янко Центр своевременно узнал, что в начале сорок первого в Анкаре должно было победить проанглийское течение во главе с Сараджоглу; и опять-таки из его же послания А. Пеев извлек в январе сорок второго данные о неудачах нацистского посла фон Папена, пытавшегося склонить турецкое правительство к союзу.

Центру все еще никак не удавалось впрямую связаться с Янко, хотя о нем не забывали. Попов получил несколько радиограмм, специально посвященных Янко.

Цифры. Цифры. Цифры. Телеграммы.

Окончив очередное донесение, Пеев скатал папиросные бумажки в тугие шарики, отдал сыну.

—      Митко, когда будешь заряжать тайники, убедись, что нет слежки.

—      Разумеется.

Митко серьезен не по годам, и слова отца для него — боевой приказ. Помощник из него идеальный: ловок, быстр, аккуратен. Разрыв с ремсистами обогатил его полицейское досье успокоительными рапортами охранки. Более того, дошло до курьеза: однажды прежние друзья подстерегли Митко на пустой улице, сказали:      «Выходит, яблоко от яблони...

Так?» — «Вы о чем, ребята?» — «У твоего отца в петличке болтается белый крестик. Так? Придет время, его повесят на другом кресте. Революция не пощадит ренегатов. Так и передай». Эта история стала известной студенчеству, а через осведомителей, внедренных в молодежную среду,— отделению «А». Пеев, услышав рассказ сына, потрогал пальцем крестик — уменьшенную копию офицерского креста «За храбрость». Миниатюрка была своеобразным удостоверением, выдаваемым Союзом офицеров запаса своим членам. Этакий знак благонадежности. Однако верят ли ему в полиции? «Боюсь, что нет!» — подумал Пеев и зябко повел плечами. Мысль была неприятной, пугающей. Совсем недавно Гешев добился от Павлова вторичного приказа о превентивном аресте доктора Александра К. Пеева. Хорошо, что Говедаров и Симеон Бурев узнали об этом вовремя.

Говедаров, официальный — черный костюм и перчатки,— в сияющем хрустальными стеклами автомобиле поехал к министру внутренних дел и социального обеспечения. Сразу прошел в кабинет. Демонстративно, не спрашивая позволения, сел.

—      Я по поводу Пеева, дорогой. Изволь отменить приказ Павлова.

Они были на «ты»; министр побаивался парламентского льва, за которым стояли представители весьма влиятельных кругов.

Говедаров, не дав министру возразить, усилил нажим.

—      Я за него ручаюсь. Надеюсь, этого достаточно?

Министр боялся депутатов, но царя — еще больше. Гешев мог, миновав всех, доложить Борису и дать подножку собственному начальству.

—      Хорошо, я постараюсь... что могу... Я позвоню тебе завтра.

Из министерства Говедаров поехал к Буреву, усадил его в свой автомобиль, и полчаса спустя господин министр внутренних дел имел неудовольствие слушать возмущенный бас миллионера.

—      А мне плевать на Гешева и Кузарова! Если понадобится, я дам пинок и тому, и другому.

Бурев мало считался с «пиететом» и правилами хорошего тона. Фунты стерлингов, доллары и рейхсмарки вполне позволяли ему вести себя так.

Стоя в дверях, Бурев подвел итог.

—      Пеев — мой юрист. Прошу запомнить это.

Министр отменил приказ, и Павлов смирился.

С Буревым было опасно спорить. Промышленник финансировал многие правительственные мероприятия, вкладывал деньги в военные усилия и кредитовал князя Кирилла.

Гешев был тверже Павлова.

—      Я не верю Пееву. Коммунисты не меняют коней — это аксиома.

—      У вас есть факты?

—      Интуиция и логика бывают сильнее фактов.

—      Неубедительно. Ваши люди ничего не смогли добыть. Пожалуйте, тот рапорт Сиклунова — после поездки Пеева в Пловдив. Зачитать? «Пеев встречался в Пловдиве с генералом Марковым, командиром второй армии, с полковником Стефаном Димитровым, командующим артиллерией в Пловдиве, со Стефаном Стамболовым, адвокатом, с депутатом Георгием Говедаровым. Все они пользуются влиянием. К нему не приходил ни один коммунист, в которых в Пловдиве недостатка нет». Где же здесь криминал, господин Гешев?

— Будет и криминал,— пообещал Гешев и откланялся.

Не мог же он сказать министру, что новых арестов требует доктор Делиус. Гешев и Павлов были приняты им в посольстве и имели доверительную беседу. Майор абвера Отто Вагнер, предпочитавший настоящему имени псевдоним «Делиус», заявил, что чистка — необходимость. У него в Болгарии была своя агентура — по данным Гешева, огромная,— и документы полиции и контрразведки он читал едва ли не раньше полковника Костова и Павлова. Естественно, что ему было известно о раскрытии контрразведкой 76 подпольных коммунистических групп в течение только одного, 1942 года. Был он и в курсе того, что в 1-м и 6-м пехотных полках, в 1-м кавалерийском полку, в артиллерийской школе, транспортном батальоне, на аэродромах «Божуриште» и «Враждебна» действуют кружки и ячейки. Осведомители Делиуса, работавшие в РО, передали ему копию доклада Костова, где, в частности, говорилось: «Теперь уже не подлежит сомнению тот факт, что «наступление» коммунистов на армию было повсеместным, настойчивым и хорошо организованным... Они проникли во все без исключения войсковые части, управления и учреждения». Оценивая обстановку, майор Вагнер считал, что корни надо искать в среде гражданской, особенно среди интеллигентов, и, выкорчевывая их, не останавливаться ни перед чем.

Кроме того, на закуску Делиус выложил Павлову и Гешеву убийственную новость: пеленгаторы засекли в Софии несколько нелегальных раций.

Гешев потер щеку, словно умылся.

— Мы примем это к сведению, майор!

А что еще ответишь немцу? Он прав, целиком прав: проморгали.

«Будет и криминал»,— пообещал Гешев министру.