— Порядочно. Двенадцать грузчиков, шесть трехтонок, следовательно, столько же шоферов и восемнадцать подвозчиков, по шесть в смену. У нас ведь нет своей железнодорожной ветки, а угля потребляем много — шестьдесят — семьдесят тонн в сутки. В общем грузоподъемность комбината достигает более двухсот тонн. Это без учета внутренних перевозок.

—      Действительно, много, — негромко произнес Власов и, достав записную книжку, сделал в ней какие-то заметки.

В большом зале во втором этаже главного ткацкого корпуса, куда они вошли, грохотали сотни две станков, приводимых в движение ремнями от трансмиссионных валов, беспрерывно вертевшихся у самого потолка. Ткачихи в косынках, напудренные шлихтовальной пылью, отчего они были похожи на мельников, двигались между станками по строго намеченному маршруту. Они меняли челноки, на ходу запускали станки или, навалившись грудью на батан, проворными движениями послушных пальцев заводили оборвавшиеся на основе нитки. Помощники мастера с ящиками необходимых инструментов переходили от станка к станку и быстро ликвидировали мелкие неполадки. Здесь знали цену минутам и подчинялись строгому ритму.

Власов родился и вырос на фабрике, долгие годы сам налаживал станки и давно проникся уважением к тяжелой и вместе с тем виртуозной работе ткачих. И все же каждый раз, очутившись в ткацком цехе, он не мог оторвать глаз от ловких, рассчитанных на доли секунды движений их рук. Вот и сейчас, стоя возле стены в узком проходе, Власов любовался, наблюдая, как умело молоденькая ткачиха обслуживала четыре станка. Ни одного промаха, точно и расчетливо делала она свое дело!

Раздался свисток, извещавший о наступлении обеденного перерыва. Электрики остановили групповые моторы, натянутые ремни замедлили ход и безжизненно повисли над станками. Грохот прекратился, воцарилась непривычная тишина.

— Товарищи! — крикнула на весь зал одна из мастериц.—Давайте в красный уголок, на десятиминутку!

4

Неуютная комната, называемая красным уголком, была до отказа набита людьми. Ткачихи не торопясь занимали места на некрашеных скамьях. Мужчины — поммастера, шорники, монтеры, ремонтировщики, — вытирая на ходу запачканные машинным маслом руки и закуривая, толпились у дверей.

За длинным столом, покрытым зеленой скатертью, появилась Агафонова — председатель цехового комитета, — полная, с одутловатым лицом женщина лет сорока. По старой привычке ткачих она туго повязывала голову платком. Постучав карандашом о графин, Агафонова попросила соблюдать тишину и, когда разговоры умолкли, сказала, ни на кого не глядя:

— Мы с вами работаем плохо, товарищи! Плана декады опять не выполнили, хотя по сравнению с прошлой декадой сдвиг есть — дали на три процента больше... Давайте, товарищи, работать лучше. Нам нужно развернуть соцсоревнование и добиться лучших результатов... Про сбор членских взносов тоже забывать нельзя, наш цех задолжал триста двадцать рублей... Кто хочет выступить?

Желающих не оказалось. Даже так называемые штатные ораторы, заметив сидящих в последнем ряду главного инженера, плановика и незнакомого человека, не решились попросить слова.

После небольшой паузы заговорила опять Агафонова:

—      Вот видите, товарищи, как у нас получается: по углам, в курилке — везде шепчемся, говорим о недостатках, а когда собираемся на десятиминутке, все молчат. Так не годится, товарищи. Нам нужно во всю ширь развернуть критику и самокритику, исправить недостатки и работать лучше...

—      Говори, не говори — толк один: все равно к нашему голосу никто не прислушивается! — крикнула с места пожилая ткачиха.

—       Чего зря говорить, словами работу не наладишь! Дайте нам основы и утка вдоволь, тогда и план будет,— сказала другая.

—      Товарищи, товарищи! — Агафонова снова поступала карандашом по графину. — Давайте организованно: кто хочет слова, поднимите руки.

Никто руки не поднял.

—       Что же это получается? Неужели так и разойдемся, не открыв прений? — Агафонова растерянно посмотрела на собравшихся.

—       Мы только и знаем, что прения открываем и разговоры разговариваем, — громко сказал поммастера в рваной спецовке, — а вот насчет деталей думать некому. Дело до того дошло, что простых шестеренок не стало. Я спрашиваю: чем ремонтировать станки?

—       Правильно!- Все на соплях держится! Посмотришь— и диву даешься, как еще работаем. Хозяина нет на фабрике, вот что я вам скажу! — добавил усатый ремонтник.

Ткачихи, сидящие в задних рядах, поднялись с мест и, ворча, что «зря у людей отнимают время», направились к выходу, за ними последовали остальные. Главный инженер украдкой поглядывал на нахмуренное лицо Власова. Ему было неловко. «Нужно же было именно сегодня собрать такое бестолковое совещание!..» Шустрицкий, привыкший к подобным сценам, равнодушно вертел в руке нанизанные друг на друга скрепки...

Когда красный уголок опустел, Агафонова достала из ящика стола толстую тетрадь и сделала запись: «19 сентября 1949 года в обеденный перерыв во второй смене проведена десятиминутка на производственные темы».

5

Конец длинного подвала, где в ряд стояли вечно кипящие красильные барки, рабочие в шутку называли «Африкой», а мокрую отделку, занимающую остальную часть подвала, — «Северным полюсом». Действительно, около красильных барок, над которыми постоянно клубился пар, было нестерпимо жарко, в мокрой же отделке холодно и сыро. Пар стлался по обширному помещению, превращаясь в густой туман, который обволакивал все кругом. Даже свет сильных электрических лампочек, висящих под потолком, не мог пробиться сквозь эту плотную завесу. Люди ходили по цеху, словно слепые, вытянув вперед руки.

Спустившись в подвал, Власов почувствовал, что сразу вспотел, рубашка намокла, неприятно прилипала к телу. Медленно продвигаясь вперед, он то и дело вытирал платком капли воды, падавшие с потолка ему на голову. «Черт возьми! И в этаком аду люди работают целую смену!.. Но почему же не включают вентилятор?»— подумал он и вдруг наскочил на тележку, нагруженную доверху мокрым товаром.

Увидев около тележки рабочего, Власов спросил, почему тот остановился.

— Колесо попало в выемку, напарник пошел звать людей на помощь, — ответил рабочий и негромко, словно про себя добавил: — Хоть бы полы починили! На каждом шагу выбоины, — разве по такому полу, да еще в темноте, этакую махину прокатишь?

Подошло человек шесть. Напрягшись и покрикивая: «Взяли! Еще раз — взяли!», они сдвинули тележку с места и разошлись.

В кабинете красильного мастера Власов стал свидетелем крупного разговора между начальником цеха Забродиным и заведующим центральной лабораторией Никитиным.

— Поймите наконец, что при таких условиях, когда все делается на ощупь, добиться качественной работы невозможно, — горячо доказывал Никитин. — Одна видимость, что мы красим товар. Походит кто-нибудь два-три дня под солнцем в костюме из нашего материала — и костюм выгорит, человек становится похожим на полосатую зебру! Кого мы обманываем, вы об этом подумали? Нет, как хотите, я забракую всю партию и прикажу браковщикам не принимать ни одного куска непрочно окрашенного товара!

— Что я могу сделать? — Забродин беспомощно развел руками. — Сами видите, в какие условия мы поставлены. Мало того, что в цехе ни зги не видать, еще оборудование разваливается. Наши барки никуда не годятся, это знают все. В таких гробах, как у нас, красили еще при Петре Первом...

В спор вмешался главный, инженер.

— Зря вы все сваливаете на оборудование, Степан Григорьевич! Барки везде одинаковые! — сказал он.— Недавно я ездил в Англию, так сказать, на родину текстиля,— там до сих пор красят товар в самых обыкновенных чанах и выпускают отличный товар. Английский индиго и бостон славятся на весь мир.

— Возможно, потому, что англичане народ консервативный,— не знаю. Но вводном я убежден твердо: в данном случае это не может служить для нас примером,— ответил Никитин и отошел в сторону.