Но Энеа каким-то чутьем понял, что это Нанда, хотя та еще ни разу не звонила ему на работу.

— Не знаю… Может быть, — поспешно ответил он и бросился в свой кабинет.

Сняв трубку, он и вправду услышал задыхающийся голос девушки. Нанда сказала, что звонит снизу, из бара, что больше терпеть не может и вскроет себе вены, если он ничего не придумает.

— Не волнуйся, я скоро, — прохрипел охваченный тревогой Энеа. — Ты потерпи, я только запру стол и сейчас же иду.

Он даже не заметил, что секретарша стоит на пороге и бесцеремонно подслушивает.

— Надеюсь, ничего страшного? — елейным голосом проговорила женщина, перехватив его на выходе из кабинета.

Энеа вздрогнул и не сразу нашелся, что ответить.

— Нет-нет, спасибо. Всего-навсего прорвало трубу, и мама не знает, что делать.

— Ой, надо же! — удивилась секретарша. — А я ее не узнала. Передайте ей от меня большой привет.

Нанда поджидала его у дверей бара. Энеа еще не видел ее в таком состоянии: черты лица как-то сразу обострились, а глаза сверлили его мощную фигуру, словно два буравчика.

— Никого нет, все куда-то подевались, — тут же выложила она свои новости, схватив его за лацканы плаща. — Я дозвонилась только одному из этих подонков, но он не дает.

Энеа тащил ее за собой по улице, а она все что-то бормотала, намертво вцепившись в руку. Несмотря на раннюю весну, туристский сезон уже начался, на тротуарах толпились люди, мешая быстро идти.

— Я знаю почему! — кричала Нанда. — Полиция повсюду рыщет из-за этого скота, который ходит по городу и убивает всех подряд! Не поймают ведь все равно, а мы, значит, должны страдать! Короче, факт тот, что все попрятались и товара нет.

— Тсс! — Энеа приложил палец к губам: на них оборачивались прохожие.

Нанда повисла у него на локте, дрожа всем телом: она понимала, что это еще не кризис, что ей просто страшно остаться без героина, но взять себя в руки не могла. Энеа, нахмурясь, шагал вперед и думал, что же предпринять. Но тут девушка подсказала выход:

— Надо куда-нибудь поехать — в Прато, например, или в Пистойю. У тебя есть машина? На машине мы бы мигом добрались.

Энеа вдруг пришло в голову, что если он сейчас пойдет у нее на поводу, то впредь уже никогда и ни в чем не сможет отказать. Надо бы соврать, мол, машина сломана, мелькнула мысль. Но Нанда, словно угадав его намерения, снова завела свою песню о том, что вскроет себе вены, и наконец-то все кончится, и что уж лучше бы ее прикончил маньяк, вместо того чтоб убивать невинных юнцов.

— Успокойся, да успокойся же! — шептал Энеа. — Что-нибудь придумаем, вот увидишь. Но ты должна мне обещать: это в последний раз, потом ты с этим покончишь.

Нанда усердно закивала, и тогда он отправил ее домой, на улицу Ренаи, сказав, что заедет за ней на машине. Она попыталась было воспротивиться:

— А вдруг ты обманешь? Нет уж, я с тобой! — Ее дрожь уже напоминала судороги. — Ну возьми меня с собой, пожалуйста! Я где-нибудь спрячусь и буду тихонько сидеть, так что меня никто не увидит, ну прошу тебя!

Но Энеа все-таки настоял на своем. Оставшись один, он подумал о том, что скажет матери, и у него пропала всякая охота идти домой. Не лучше ли попытать счастья у Джорджа Локриджа, ведь перед его лавкой всегда стоит старый драндулет, который вроде на ходу.

Энеа повезло: англичанин оказался дома и дал ему машину.

9

Зима пришла и ушла, а город и окоченевшие оливковые деревья на холмах, казалось, никак не могли оттаять. Но Матильда и в холода не изменила своей привычке выходить из дома по утрам, часов в десять, укутавшись в старую каракулевую шубу и толстый шерстяной шарф. Она двигалась обычно на север не в силах налюбоваться плавными очертаниями холма, поднимавшегося до самого Фьезоле. Проходя по площади, останавливалась взглянуть на изящный портик церкви Св. Доминика и небольшую колокольню. И, бывало, доходила до улицы Рочеттини или еще дальше, до Фьезоланского аббатства.

Ей часто делали комплименты: «Вы так молодо выглядите!» И она знала, что этим во многом обязана ежедневным долгим прогулкам. Действительно, кожа у нее была все еще гладкая, упругая, хотя в последнее время — она отмечала это, глядясь в зеркало, — щеки чуть-чуть обвисли, а возле рта залегли резкие складки — признак душевной борьбы.

Становилось теплее, в воздухе веяло весной. Пришло время наведаться в Импрунету — проветрить дом и спросить отчета с управляющего. Однажды утром Матильда сообщила о своем намерении сыну.

— Немного разберусь с делами, и поедем вместе, — ответил Энеа.

Матильда поглядела на него с недоумением. Какие дела, ведь он же перешел на полставки? Но спорить не стала, заметила только:

— Хорошо бы поскорей, дом, наверно, промерз насквозь. И мебель, и картины — все отсырело. Бьюсь об заклад, Анджолина за целую зиму ни разу окна не потрудилась открыть.

В Импрунете она собиралась, кроме всего прочего, устроить небольшую ревизию, поскольку происшедший недавно инцидент насторожил ее. Как-то вечером Матильда пригласила на ужин Андреино Коламеле и нескольких коллег покойного мужа и, накрывая на стол, не смогла найти в буфете антикварную салатницу, за что сделала строгий выговор служанке Саверии, заявив, что взыщет из ее жалованья.

— Это большая ценность, такие на бархате выставляют в антикварных магазинах.

Саверия ответила, что понятия не имеет, о какой салатнице идет речь, и Матильда еще пуще раскипятилась.

— Да если хотите знать, это вещь восемнадцатого века, работа французских мастеров, с редчайшей голубой росписью!

Саверия служила в доме уже больше двадцати лет и хорошо усвоила правила, которые следует соблюдать в отношениях с хозяйкой. Матильда, как госпожа, имела право давать волю своему гневу, а Саверия обязана была принимать это как должное, что и делала, памятуя о том, что здесь ее облагодетельствовали. Она перебралась на Север из Базиликаты[20], после того как двое ее сыновей обзавелись семьями во Флоренции, бросив вдовую мать на произвол судьбы. По годам Саверия еще вполне могла работать, к тому же гордость не позволяла ей сидеть у кого-то на шее, и, наведя справки, она узнала, что некая знатная дама ищет прислугу на целый день. Саверия выяснила адрес и явилась в дом без всяких рекомендаций. Матильда сразу сообразила, что такая служанка — просто подарок судьбы, но окончательного ответа не дала: сперва через друзей получила в квестуре необходимые сведения о женщине, о сыновьях и только потом наняла ее.

Матильда и Саверия обращались друг к другу на «вы», как было принято в старину, и вообще временами казалось, будто они разыгрывают какую-то пьесу минувшего века. Однако в тот день Матильда явно вышла из своей роли.

— Не притворяйтесь, что не помните, — отрезала она и, не рискнув открыто обвинить служанку в воровстве (что, по ее мнению, было совсем не лишено оснований), добавила: — Может, вы ее разбили, и теперь у вас не хватает мужества сознаться?

Разговор на повышенных тонах достиг ушей Энеа, и он решил вмешаться. Чтобы как-то успокоить мать и горничную, он высказал предположение, что салатница в Импрунете — там ведь тоже много посуды. Хотя этот довод ее совсем не убедил, Матильда, боясь, что зашла слишком далеко, сдала свои позиции.

— Ладно, посмотрим, — обронила она.

А салатницу-то продал сам Энеа. Дело было еще зимой. Нанда простудилась, сильно кашляла и пребывала в ужасной депрессии, грозя перерезать себе вены, если он не выпустит ее на улицу. Вот Энеа и пришлось снова обратиться к англичанину.

— Раз ты так спешишь, значит, ничего из картин продавать не стоит, — рассудил Локридж. — Времени нет на копию. Ну что ж, на этот случай подойдет что-нибудь из фарфора… Я знаю, у вас в буфете полно прелестных вещиц.

Так Энеа принес Локриджу салатницу и взял за нее ту сумму, которая требовалась Нанде, — ни лирой больше. Теперь дня на два девушка успокоится, да и ему самому нужна передышка.