— Не оборачивайся! — повторил он.

Федерико и он демонстративно не оборачивались, как будто судьба Андреа не имела к ним отношения и не представляла никакой ценности ни для друга, сначала закадычного, а потом получившего отставку, ни для безвестного актера, которым он воспользовался в своих целях.

Я знала, что молчание Андреа, пережившего подобную экзекуцию, еще долго будет звучать для меня по ночам громче любого голоса; этот путь на рассвете, когда запахи воды и платанов обостряются, а люди спокойно досматривают последний сон, я словно проделывала в тысячный раз — именно по этой набережной, в этой тишине, с навязчивой идеей не оборачиваться на то окно, как будто иного выхода не существовало.

— Скажи, — тихо спросила я Пасту, — почему ты ни разу не напомнил мне о прошлом?

— Я никогда не говорю о старых ранах.

Он увлек меня за угол, к машине. Федерико свою уже завел.

— А зачем ты меня так поцеловал? — не унималась я.

— Чтобы отвлечь, — отозвался он. — Поехали.

Он подтолкнул меня на сиденье, сел сам, помог мне отыскать ключи. Федерико тронулся с места. Я молча последовала за ним.

Больше мы не сказали друг другу ни слова, даже когда Федерико перестроился в правый ряд и остановился на середине моста. Я тоже остановилась.

Паста вышел, достал мой пистолет, бросил в воду. Прежде чем сесть в машину, он зажег сигарету, глубоко затянулся, посмотрел вдаль, где туманное небо окрашивалось в желтый цвет.

Это было уж слишком; я рванула с места. Переключила на вторую, потом на третью скорость. Все еще стояла духота, но этот затхлый воздух бил в открытое окошко и обдувал мне лицо, как настоящий ветер.

Поднять глаза от написанного и увидеть, что уже наступило утро, — такое до сих пор случалось только в кино. В номере холодно, душно и полно окурков.

Постучал официант, привез тележку с завтраком и газету. Спросил — вежливо, обеспокоенно, — не открыть ли окно; я кивнула; речь снова шла о чем-то обыденном, поскольку Андреа спасся. (Мне очень хочется употребить твое выражение — «вышел сухим из воды», — но понимаю, что и это будет неправдой. Я вообще не хочу о нем говорить, у меня нет своего суждения. Надеюсь, ему пошел на пользу его же собственный урок, что он ничего не забудет и, уж во всяком случае, станет держаться от меня подальше.) Я налила кофе, поела, не задумываясь, точно выполняя приказ.

Если целью моих записей было во всем разобраться, то, боюсь, я ее не достигла. Под конец я ощущаю лишь страшную пустоту, сродни той, которую испытала, видя его в те последние мгновения у твоих ног.

Меня бросает в жар при мысли, что эти записки могут быть истолкованы как обвинительный акт либо как речь защитника. Ведь обвинять или оправдывать значило бы взять на себя слишком большую ответственность за прошлое, каким бы оно ни было.

Мне нужно выбросить отсюда все лишнее или отложить на время, а потом перечитать. Я надеялась, что мне удалось объясниться хотя бы с тобой, дорогой друг. Я говорила о тебе в третьем лице, но ты был моим единственным собеседником, тем, кому можно сказать все. Это огромное богатство, оно освобождает меня от одиночества и в то же время его как раз хватит, чтобы не идти дальше. Думая о взаимопонимании, сохранившемся между нами до последнего момента, когда я подала тебе знак из машины, что уезжаю и бросаю Массимо на мосту, а ты последовал за мной с таким счастливым лицом (я видела это в зеркале заднего обзора), я могу объяснить твое недоумение, когда потом я сбежала и от тебя. Это не было безрассудством, просто сентиментальных развязок не существует. А путешествие, которое ты мне предлагаешь — Америка! — это классический поворот для середины фильма: после него обязательно возвращаются обратно. У нас же с тобой возвращение (куда? к чему?) не предусмотрено, третьей части не будет, мы добрались до финала. Прошу тебя, поезжай один; надеюсь, ты встретишь там на гастролях кого-нибудь из твоих любимых актеров; как говаривал Андреа: звезды на Бродвее, а хорошие актеры в провинции.

Лаура Гримальди

ПОДОЗРЕНИЕ

Роман

Laura Grimaldi

Il sospetto

© 1988 Arnoldo Mondadori editore S. p. A., Milano

Перевод М. Семерникова

1

Два события вызвали у Матильды Монтерисполи подозрение, что она породила убийцу. Оба произошли в течение одного дня и внешне никак не были связаны между собой, но лишь после второго события Матильде удалось уловить смысл охватившей ее тревоги.

Утром она обнаружила, что футляр со скальпелями сдвинут с места.

Вечером явилась полиция.

Футляр всегда лежал в маленькой гостиной, рядом с ее комнатой, на полочке камина из строгого, с черными прожилками мрамора. Матильда сама положила его туда в день, когда футляр торжественно возвратила делегация врачей клиники Санто-Джованни, пришедших выразить соболезнования по случаю смерти мужа, умершего от инфаркта во время операции. Кожаный, в крапинку, с серебряной пряжкой, футляр долгие годы принадлежал отцу Матильды. Тот подарил скальпели Нанни в день свадьбы, видимо не только желая зятю успешной карьеры, но и в знак признательности за то, что он уводит из дома его молчаливую, угрюмую дочь.

Когда футляр вернули, Матильда положила его точно в центре каминной полочки, причем пряжка чуть касалась продолговатого черного пятнышка на мраморе; с того дня вещь никто не трогал. Матильда не выносила чужого присутствия ни в своей комнате, ни в гостиной и потому каждое утро сама стирала пыль со всех полок и безделушек желтой тряпкой, хранившейся в нижнем ящике письменного стола.

А сейчас футляр был сдвинут, пряжка отстояла от пятнышка минимум на два сантиметра, и Матильда довольно долго на нее смотрела с каким-то недобрым предчувствием в душе. Это ощущение мучило ее весь день, как ни гнала она от себя мрачные мысли, твердя, что всему виной одиночество.

Матильда со своим сыном Энеа жила на окраине города, у подножия фьезоланского холма. После смерти Нанни великолепная двухэтажная вилла с зелеными ставнями, выкрашенная в бледно-желтый цвет, стала слишком велика для двоих. С дороги ее было совсем не видно из-за разросшегося сада и старой самшитовой изгороди. При Нанни все комнаты были жилыми: спальни на втором этаже, кабинет, гостиные и большая столовая внизу. Теперь же Матильда и Энеа перебрались на первый этаж, оставив второй неотапливаемым.

Небольшая аллея с кипарисами по обеим сторонам упиралась в двойное крыльцо, по которому справа и слева можно было подняться на маленькую полукруглую веранду. Несмотря на множество обложенных камнями клумб с пышными розами и прочими цветами, главную прелесть сада составляли вековые деревья. За садом особо никто не ухаживал, лишь изредка один старик из местных приходил выполоть сорняки, удобрить землю и в случае надобности посыпать гравием главную аллею и дорожки между клумбами. Матильда считала, что гравий заменяет сторожевую собаку, предупреждая о появлении посторонних.

Но в тот вечер она не услышала шагов двух мужчин, потому что была не в спальне, а в гостиной, окно которой выходило на другую сторону.

Зазвенел звонок, и Матильда удивленно вскинула голову — не почудилось ли ей? Уже много лет в этом доме по вечерам никого не принимали. Но они позвонили второй раз, третий — уверенно и настойчиво. Тогда она встала, прошла в спальню и выглянула в щель между ставнями. Один из пришельцев тут же повернулся к окну, видимо уловив легкий скрип старых петель, и произнес:

— Полиция.

Матильда пошла открывать. До двери нужно было пройти всю спальню, гостиную и коридор, и за это время в голове не возникло никаких мыслей, даже той, что незваные гости могут оказаться совсем не теми, за кого себя выдают.